Экран монитора в кабинете отбрасывал синеватый, призрачный свет на изможденное лицо Кирилла. Шли уже третьи сутки практически без сна. Глаза нестерпимо болели и жгли, словно в них насыпали мелкого песка. На столе громоздились стопки медицинских журналов, распечатки свежих научных статей, объемные атласы по нейрохирургии. Рядом стояли пустые картонные стаканчики из-под кофе, выстроившиеся в аккуратную шеренгу, как солдаты.
Кирилл откинулся на спинку кресла, ненадолго прикрыв веки. Перед глазами стояли сложные схемы мозговых структур, траектории операционного доступа, бесконечные списки возможных осложнений и побочных эффектов. Он подготовился, насколько это было возможно за столь короткое время.
Телефон на столе тихо завибрировал — пришел ответ от профессора Савельева, ведущего нейрохирурга из Москвы, с которым Кирилл консультировался по видеосвязи накануне:
«Еще раз подчеркиваю — риск чрезвычайно велик. В более чем 70% случаев исход подобных операций — летальный либо тяжелая инвалидность. Особенно учитывая ваше отсутствие практического опыта в подобных вмешательствах. Настоятельно рекомендую перевод пациента в профильное столичное учреждение».
Кирилл горько усмехнулся. Профессор не понимал самого главного — времени на перевозку у них просто не было. Состояние пациента хоть и стабилизировалось, но оставалось крайне тяжелым. Длительная транспортировка в Москву могла стать для него фатальной. К тому же любая официальная процедура неминуемо привлекла бы внимание Волкова. А Кирилл был абсолютно уверен, что главврач сделает все возможное, чтобы не допустить перевода «бесперспективного бомжа».
Руки Кирилла снова предательски задрожали, когда он отложил телефон. Стоило признаться самому себе — он боялся. Боялся не справиться, допустить роковую ошибку, потерять отца во второй раз, теперь уже навсегда.
Дверь кабинета внезапно распахнулась без стука. На пороге стоял Волков, красный от ярости, с выпученными глазами. Он с размаху швырнул на стол толстую историю болезни, так что бумаги разлетелись во все стороны.
— Ты что, совсем рехнулся, Орлов? — зарычал главврач. — Назначил нейрохирургическую операцию какому-то бомжу? Да она же в миллион рублей обойдется! Ты в своем уме вообще?
Кирилл медленно поднялся из-за стола, чувствуя, как внутри у него разливается леденящий холод.
— Это мое решение как лечащего врача этого пациента.
— Твое? — Волков буквально задохнулся от возмущения. — А кто, интересно, платить за все это будет? Больница, что ли? Из какого конкретно бюджета? Или ты из своей собственной зарплаты?
— Если потребуется — да, — спокойно ответил Кирилл.
— Да ты просто псих! — Главврач наклонился вперед, упираясь руками в стол. — Я тебя уволю, понял? К чертовой матери уволю! И приложу все усилия, чтобы тебя больше ни в одну больницу не взяли!
Кирилл смотрел на него удивительно спокойно, почти отстраненно. Странно, но сейчас, когда решалась судьба его отца, все остальные страхи куда-то отступили. Что значила его карьера по сравнению с единственным шансом вернуть папу?
— Увольняйте, — ровно произнес он. — А я тем временем расскажу парочке журналистов, как вы выбрасываете умирающих пациентов на улицу. Как отказываете в помощи людям без документов. Как систематически закупаете дешевые аналоги лекарств, а разницу кладете себе в карман.
Волков отшатнулся, словно получил пощечину. Его лицо резко побелело.
— Что? Что ты несешь?
— Правду. У меня есть кое-какие документы, Геннадий Олегович. Я их давно потихоньку собираю. — Кирилл блефовал, но смотреть в глаза главврачу не отводил. — Думаете, почему наша старшая медсестра хранит копии всех накладных? Или почему лаборантка из химической лаборатории фотографирует коробки с лекарствами до и после того, как они проходят через ваш кабинет?
Волков сглотнул. Его лицо из пунцового стало мертвенно-серым. Он прекрасно понимал, что скандал такого масштаба уничтожит не только его карьеру, но и свободу. Уголовная статья за хищение в особо крупных размерах маячила на горизонте вполне реально.
— Чего ты хочешь? — хрипло спросил он.
— Официального одобрения операции. Выделения операционной, всего необходимого оборудования и медикаментов. И никаких лишних вопросов о личности пациента.
Главврач помолчал, обдумывая свое незавидное положение, а затем медленно, нехотя кивнул.
— Ладно. Но вся ответственность — на тебе. Если что-то пойдет не так — я ничего не знал и не видел.
Когда дверь за Волковым закрылась, Кирилл рухнул в кресло. Руки дрожали еще сильнее. Первый барьер был взят. Но впереди ждал самый трудный и опасный рубеж.
Перед операцией Кирилл решил навестить мать. Не рассказывать ей ничего, просто увидеться, почувствовать ее поддержку, пусть даже неосознанную. Елена Викторовна встретила его с непривычным оживлением. В ее глазах горел давно забытый огонек, которого Кирилл не видел много лет. Она даже причесалась и надела свое лучшее платье, а не привычный потертый халат.
— Кириллушка! — воскликнула она, обнимая сына. — Как хорошо, что ты приехал! Мне столько всего нужно тебе рассказать!
Кирилл с удивлением смотрел на мать. Откуда в ней взялась эта энергия? Неужели это… надежда?
— Что случилось, мама?
Елена взяла его за руки, и глаза ее сияли по-настоящему.
— Кириллушка, представляешь, сегодня ночью мне опять приснилось… Я иду по больнице, по очень длинному-длинному коридору. И вдруг навстречу идет медсестра, такая строгая, в белоснежном накрахмаленном халате. Я ее спрашиваю: «Куда мне идти?» А она мне в ответ: «Ваш муж ждет вас в палате номер семь».
Елена крепче сжала его руки.
— Это же явный знак! Он скоро действительно вернется!
Кирилл замер. Он не обмолвился матери ни единым словом о том, что происходит в больнице. Но она сама все увидела во сне — коридоры, медсестру, мужа… Совпадение? Или та самая мистическая связь, что соединяет любящие сердца поверх любых расстояний?
— А ты веришь в вещие сны, мама? — тихо спросил он.
— Раньше — нет, — покачала головой Елена Викторовна. — Но за эти годы я научилась очень внимательно прислушиваться к своему сердцу. Оно не обманывает, сынок. Оно точно знает.
Кирилл обнял мать, прижал к себе, вдыхая знакомый с детства запах ее волос. Как же ей все рассказать? Как подготовить? А если операция пройдет неудачно? Если он даст ей эту хрупкую надежду, а потом снова ее отнимет?
— Мама, — начал он крайне осторожно. — Если папа и правда вернется… Ты ведь понимаешь, что он будет совсем другим? Двадцать один год — это очень большой срок.
Елена отстранилась и посмотрела ему прямо в глаза.
— Знаешь, сынок, любовь — она ведь не к телу привязывается, а к душе. Тело стареет, болеет, меняется. А душа остается той же. Я его душу узнаю из тысячи.
Кирилл кивнул, с трудом сглотнув подступивший комок.
Он не мог рассказать ей сейчас. Ни перед самой операцией. Слишком велик был риск неудачи.
— Я люблю тебя, мама, — только и сказал он.
— И я тебя, сыночек.
Она вдруг нахмурилась, внимательно вглядываясь в его лицо.
— У тебя глаза совсем уставшие. Ты вообще спишь в последнее время?
— Работы много, — уклончиво ответил он.
Елена покачала головой.
— Совсем себя не бережешь. Прямо весь в отца.
Операционная была полностью готова к четырем часам дня. Ольга Степановна лично проверила каждый инструмент, каждую ампулу с лекарством. Семен Яковлевич тщательно настроил все оборудование, подключил дополнительные системы мониторинга. Кирилл стоял у постели пациента в предоперационной. Через несколько минут его введут в состояние наркоза, начнется подготовка. Но сейчас у них было несколько драгоценных минут наедине.
Человек без имени смотрел на него на удивление ясными глазами. После нескольких дней интенсивной терапии в больнице он немного окреп, щеки слегка порозовели. Но самое главное — в его взгляде уже не было той пугающей пустоты. Словно где-то в самых глубинах его сознания забрезжил слабый огонек понимания происходящего.
— Мы будем сегодня оперировать вас, — тихо сказал Кирилл. — В вашем мозге есть старая гематома, сгусток крови, который сильно давит на важные нервные центры. Мы попытаемся ее аккуратно удалить. Это может помочь вам вспомнить, кто вы.
Пациент молча кивнул. За дни, проведенные в больнице, он научился безоговорочно доверять этому молодому врачу с усталыми, но добрыми глазами.
Кирилл помолчал, а затем наклонился к нему совсем близко.
— Я не знаю, слышишь ли ты меня сейчас… Но если ты мой отец… прости, что я так долго тебя искал. Я спасу тебя. Клянусь.
Он уже повернулся, чтобы уйти, когда вдруг почувствовал, как слабые пальцы пациента сжимают его руку. Очень слабо, но очень уверенно. Случайность? Бессознательный рефлекс? Или самый настоящий ответ?
Операция началась ровно в пять. Бритая голова пациента была надежно зафиксирована в специальном стабилизаторе. Вокруг операционного стола собралась вся бригада: Кирилл, два ассистента, анестезиолог, операционные сестры. Ольга Степановна встала справа от Орлова, готовая подавать любые инструменты. Семен Яковлевич находился за мониторами, пристально следя за всеми показателями.
— Начинаем, — скомандовал Кирилл, и его голос прозвучал гораздо увереннее, чем он сам ожидал.
Скальпель плавно вошел в кожу над левым виском. Аккуратный разрез, минимальная кровопотеря. Слой за слоем Кирилл продвигался к своей главной цели. Мягкие ткани, надкостница, крепкая кость черепа. Трепанация выполнялась с ювелирной, филигранной точностью — малейшая ошибка могла стоить пациенту жизни. Когда, наконец, обнажилась твердая мозговая оболочка, Кирилл на мгновение замер. Под этой тонкой, но прочной пленкой скрывалась целая вселенная — воспоминания, мысли, чувства, вся личность его отца, запертая на двадцать один долгий год в темнице полной амнезии.
— Раскрываем твердую мозговую оболочку. — Кирилл работал под мощным микроскопом, каждое его движение было выверено до миллиметра.
Сантиметр за сантиметром он продвигался по намеченному заранее маршруту, бережно раздвигая борозды, старательно обходя важные сосуды и нервные пучки.
— Давление стабильное, — докладывал анестезиолог. — Пульс ритмичный.
Спустя два часа напряженнейшей работы Кирилл добрался наконец до своей цели. Гематома лежала перед ним — темно-багровый, старый сгусток, постепенно трансформировавшийся в плотную капсулу. Двадцать один год назад кровь излилась в мозговую ткань после сильнейшего удара, и с тех пор это инородное тело непрестанно сдавливало жизненно важные центры памяти и личности.
— Приступаем к удалению, — произнес Кирилл, ощущая, как по его спине струится холодный пот. Это был самый ответственный момент — гематому нужно было удалить полностью, не повредив при этом окружающие мозговые структуры.
Миллиметр за миллиметром Кирилл отделял плотную капсулу от мозговой ткани, постоянно орошая операционное поле стерильным физраствором.
Четвертый час операции уже подходил к концу, когда случилось непредвиденное. При удалении самого последнего фрагмента гематомы внезапно открылось сильное кровотечение — лопнул мелкий, скрытый за капсулой сосуд.
— Давление падает! — воскликнул анестезиолог. — Шестьдесят на сорок!
— Кровотечение! — Кирилл пытался найти его источник вслепую. — Тампоны! Отсос!
Кровь быстро заполняла операционное поле, полностью закрывая обзор. Кирилл работал практически наугад, пытаясь остановить невидимую брешь.
— Пятьдесят на тридцать! — голос анестезиолога звенел от нарастающей тревоги. — Пульс слабеет!
А потом случилось самое страшное — на мониторе вновь появилась ровная, зловещая прямая линия. Сердце остановилось.
— Асистолия! — крикнул анестезиолог. — Начинаем реанимационные мероприятия!
Но Кирилл словно не слышал его. Он застыл над открытым мозгом человека, который мог быть его отцом. Человека, которого он только что нашел и вот сейчас терял снова.
— Папа, не умирай! — закричал он в отчаянии, забыв о всей профессиональной сдержанности. — Держись!
И в этот миг произошло нечто совершенно невероятное, немыслимое. В герметично закрытой стерильной операционной снова появилась ласточка. Никто не видел, как она залетела, но теперь она была здесь, трепеща своими крыльями прямо над операционным столом.
— Господи! — прошептала Ольга Степановна, крестясь прямо в стерильных перчатках. — Опять она…
---
Ласточка сделала плавный круг над столом, а затем опустилась на грудь пациента. Она сидела там, маленькая, хрупкая птичка с белой грудкой, и смотрела прямо в глаза Кириллу. В ее глубоком взгляде была какая-то нечеловеческая мудрость, превосходящая любое понимание.
В этот миг мир для Кирилла словно замер. Он оказался в каком-то пузыре, вне времени и пространства. Операционная бригада, даже тело на столе — все растворилось в ослепительном белом сиянии. И в этом сиянии он увидел своего отца — молодым, сильным, таким, каким запомнил его в детстве. Аркадий Васильевич улыбался ему, и в его глазах светилась безграничная гордость.
— Спасибо, сын, — произнес отец тем самым голосом, который Кирилл не слышал двадцать один год. — Теперь я, наконец, смогу вернуться домой.
---
Видение длилось всего лишь одно мгновение, но когда мир вернулся на свои места, на мониторе вновь появилась ровная волна сердечного ритма.
— Восстановление сердечной деятельности! — с изумлением воскликнул анестезиолог. — Давление растет!
Ласточка взмахнула своими крыльями и взлетела. Она сделала еще один прощальный круг над столом и исчезла так же необъяснимо, как и появилась. Все в операционной застыли, потрясенные увиденным.
— Вы… вы это тоже видели? — прошептал молодой ассистент, не в силах поверить своим глазам.
— Видели, — тихо ответила Ольга Степановна. — Мы видели самое настоящее чудо.
Кирилл глубоко вздохнул, возвращаясь к реальности. Его руки больше не дрожали. Он быстро нашел источник кровотечения — тонкий сосуд, скрытый в глубине извилины. Коагулятор, тампон, специальная гемостатическая губка — и кровотечение было окончательно остановлено.
— Завершаем операцию, — скомандовал он. — Ушиваем твердую мозговую оболочку.
Гематома была удалена полностью. Давление на мозговые структуры окончательно снято. Теоретически это давало реальный шанс на восстановление памяти. Но сработает ли это? Вернется ли сознание в полной мере? Узнает ли пациент себя и свою семью? На эти вопросы мог ответить только он сам, когда придет в себя после наркоза. «Если придет…»
Последние швы Кирилл накладывал уже на автопилоте. Силы окончательно покидали его, адреналин постепенно сменялся глубокой, опустошающей усталостью. Когда на голову пациента легла стерильная повязка, Кирилл наконец позволил себе выдохнуть.
— Транспортируем в реанимацию, — сказал он, снимая перчатки. — Постоянный мониторинг всех жизненных показателей.
Сделав несколько шагов к двери, Кирилл вдруг почувствовал, как пол поплыл у него под ногами. Стены операционной завертелись перед глазами. Ольга Степановна едва успела подхватить его, иначе он рухнул бы на кафельный пол.
— Все хорошо, Кирилл Владимирович, — прошептала она. — Вы справились. Теперь вам нужно отдохнуть.
Его отвели в соседнее помещение и уложили на кушетку. Кирилл хотел возразить, сказать, что должен наблюдать за пациентом, но его тело уже не слушалось. Трое суток без сна, нечеловеческое напряжение операции, полное эмоциональное истощение — все это сказалось в полной мере. Перед тем как провалиться в глубокий, беспросветный сон, Кирилл успел подумать лишь одну вещь: «Я сделал все, что мог, папа… Теперь твоя очередь бороться. Пожалуйста, вернись к нам. Мама ждет тебя уже так долго…»
Палата интенсивной терапии погрузилась в томительное, бесконечное ожидание. Время здесь измерялось не часами, а ударами сердца на мониторе, каплями лекарств в капельнице, ровными вздохами аппарата искусственной вентиляции легких.
Пять долгих дней пациент провел в глубокой коме. Пять дней Кирилл не покидал больницу, лишь изредка засыпая на неудобной табуретке возле постели отца. Медсестры сменяли друг друга, врачи приходили и уходили, а Кирилл оставался неподвижным стражем на самой границе между жизнью и смертью. Он заметно постарел за эти дни. Осунулся, щеки впали, под глазами залегли глубокие темные тени. Щетина превратилась в неопрятную густую бороду. Но самая главная перемена произошла в его взгляде — он стал отстраненным, пустым, словно Кирилл и сам ушел в некое подобие комы, оставив здесь лишь свою физическую оболочку.
---
На пятый день Ольга Степановна принесла гитару — старенькую, потертую, найденную где-то в больничной подсобке.
— Попробуйте сыграть ему, — предложила она Кириллу. — Говорят, музыка иногда способна пробуждать самые глубокие воспоминания.
— Я уже давно не играл, — смутился Кирилл.
— А вы сыграйте те песни, которые ваш отец особенно любил, — посоветовала медсестра.
Кирилл взял гитару. Пальцы сами нашли забытые аккорды — мышечная память оказалась сильнее времени. Зазвучала старая, добрая песня про солдата, возвращающегося домой. Отец очень любил ее, часто напевал, настраивая свой любимый приемник на армейские волны: «Вот опять укропом пропахшим, тропы меня привели домой…»
Кирилл играл, и что-то тяжелое внутри него постепенно отпускало. Музыка делала то, чего не могли сделать никакие, даже самые современные лекарства — она исцеляла израненные души, томившиеся в бесконечном ожидании чуда.
На шестой день это чудо, наконец-то, произошло. Утро выдалось на удивление солнечным. Январский мороз разрисовал больничные окна причудливыми серебряными узорами, но сквозь них пробивались яркие, теплые лучи. Один из таких лучей упал прямо на лицо пациента, заставив его поморщиться. Кирилл заметил это первым. Он подался вперед, внимательно вглядываясь в лицо отца.
— Папа? — позвал он шепотом. — Ты меня слышишь?
Веки пациента дрогнули. Медленно, с огромным усилием они приподнялись. Взгляд блуждал по потолку, то фокусируясь, то снова расплываясь, словно настраивалась старая, забытая кинокамера.
— Папа, ты меня узнаешь?
Глаза медленно повернулись к нему. И Кирилл сразу понял — это уже не тот пустой, отсутствующий взгляд, что был раньше. В нем появилось сознание. В нем было самое настоящее узнавание.
Аркадий смотрел на сына долго, мучительно, словно не веря собственным глазам. Его губы дрогнули, пытаясь что-то сказать. Кирилл наклонился ниже.
— Я здесь, папа. Я с тобой.
— Сынок… — голос был хриплым, едва слышным, но в нем звучали те самые, знакомые с детства интонации. — Мой сыночек…
Кирилл не выдержал. Слезы хлынули из его глаз ручьем, плечи затряслись от сдерживаемых рыданий. Он прижался лбом к руке отца, повторяя как заветную мантру:
— Папа! Папочка! Ты вернулся! Ты правда вернулся!
Память возвращалась к Аркадию отдельными частями, словно осколки разбитого зеркала медленно складывались в единое, цельное полотно. Некоторые воспоминания были яркими, очень детальными, другие — смутными, словно подернутыми густым туманом. Он помнил жену, сына, свою прежнюю, счастливую жизнь. Но события той роковой, перевернувшей все ночи возвращались мучительно медленно и обрывочно.
На восьмой день после пробуждения, когда Аркадия уже перевели из реанимации в обычную палату, он попросил Кирилла присесть рядом.
— Я должен рассказать тебе все, что помню, сынок, — произнес он, с трудом подбирая нужные слова. — Пока память снова не подвела меня.
Кирилл присел на край кровати, Елена устроилась в кресле рядом.
Аркадий начал говорить медленно, иногда останавливаясь, чтобы собраться с мыслями.
— Я помню ту поездку в Москву. Март 2003-го. Командировка для подписания важного контракта на полную модернизацию армейских систем связи. Проект стоил миллионы… — Он помолчал, собираясь с силами. — Со мной ехал коллега, Виктор Комаров. Мы вместе работали над этим проектом с самого начала.
Аркадий потер виски, словно пытаясь разогнать навязчивый туман в голове.
— В поезде я случайно обнаружил серьезные несоответствия в финансовых документах. Цифры никак не сходились. Я стал проверять все более внимательно и понял — Виктор намеренно подделал документы. Он сильно завысил стоимость оборудования, планируя присвоить себе разницу. Мы серьезно поссорились прямо в купе… — Его голос дрогнул от воспоминаний. — Я сказал ему, что обязан доложить обо всем руководству, как только мы приедем в Москву. Он умолял меня этого не делать, говорил, что у него серьезные проблемы, огромные долги…
Продолжение следует...