Дом встретил его знакомым, горьким запахом отчаяния и несвежего воздуха. Квартира на пятом этаже старой панельной хрущевки, где Кирилл провел все свое детство, уже давно превратилась в своеобразный склеп, музей памяти. Соседка, Анна Петровна, ждала его прямо в подъезде.
— Спасибо, что приехал, Кириллушка, — встревоженно прошептала она. — Она всю ночь не сомкнула глаз, все ходила по квартире из угла в угол. Я и чаю ей горячего приносила, но она даже не притронулась.
— Спасибо вам огромное, что присматриваете за ней, — устало улыбнулся Кирилл.
— Да что вы, — махнула рукой соседка. — Мы с твоей мамой почти тридцать лет бок о бок живем. Как родные сестры. Просто так жалко ее, совсем себя извела этим вечным ожиданием.
Кирилл тихо вошел в квартиру. В прихожей, словно застывшее во времени, висело старое пальто его отца. Никто не смел прикасаться к нему все эти двадцать один год, только мать иногда в порыве отчаяния прижималась к ткани лицом, пытаясь уловить давно выветрившийся запах.
Елена Викторовна сидела у окна в гостиной, с неоконченным вязанием в руках. Седые волосы были собраны в тот же самый узел, что и в молодости, лицо осунулось, а в глазах не осталось и следа прежнего блеска. Когда-то она была настоящей красавицей, самой молодой и перспективной учительницей в школе. Теперь же она напоминала лишь бледную тень самой себя.
— Мама, — тихо позвал Кирилл.
Она подняла на него глаза и слабо, едва заметно улыбнулась.
— Кириллушка, сынок! Ты пришел! Я так и знала.
Он прошел в комнату. Его взгляд невольно зацепился за кухонный стол — на нем были аккуратно расставлены две тарелки, два прибора. Один для сына, а другой… другой для мужа, который «вот-вот должен вернуться». На стене висел старый отрывной календарь, показывающий все тот же март 2003 года. Кирилл присел рядом с матерью, взял ее холодные, иссеченные набухшими венами руки в свои. Пальцы ее по-прежнему ловко двигались, вплетая нитку за ниткой.
— Что это ты вяжешь, мам?
— Свитер папе, — просто ответила она, не отрываясь от работы. — Когда он вернется, уже будет холодно. Надо, чтобы ему было тепло.
Сердце Кирилла сжалось от боли. Этот самый свитер она начала вязать еще в год исчезновения мужа. За двадцать один год он должен был быть давно закончен, но Елена постоянно распускала уже готовые части, находя в них несуществующие ошибки, и начинала всю работу заново.
— Мам, тебе нужно отдохнуть. Ты совсем бледная.
— Некогда мне отдыхать, сынок, — покачала головой Елена Викторовна. — Папа может вернуться в любой момент. Я должна быть полностью готова.
Кирилл бережно забрал из ее рук клубок со спицами и отложил его в сторону. Только теперь он заметил, какие у матери покрасневшие, заплаканные глаза.
— Мам, что случилось? Анна Петровна сказала, тебе опять снились эти сны.
Елена Викторовна вдруг крепко, почти судорожно сжала его руки.
— Кириллушка, мне всю прошлую неделю снится одно и то же. Он зовет меня, говорит, что лежит в больнице, что ему очень больно. — Голос ее дрожал и срывался. — Он такой худой, такой изможденный… Но живой! Я чувствую своим материнским сердцем, что он жив!
По ее бледным щекам медленно потекли слезы. Кирилл обнял мать, прижал к себе, чувствуя, как внутри у него все обрывается. Какая же жестокая ирония судьбы — в ту самую ночь, когда мать видела эти сны, он собственными руками оперировал человека с татуировкой своего отца.
— Поплачь, мама, — прошептал он, гладя ее по худой спине. — Поплачь, не держи в себе.
— Все вокруг думают, что я совсем тронулась умом, — всхлипнула Елена. — Соседи за спиной перешептываются: «Бедная сумасшедшая, двадцать лет ждет мертвеца». Но я-то знаю, что он жив! Сердце матери не способно обмануть!
Кирилл смотрел на мать и видел, во что превратила ее эта бесконечная, изматывающая надежда. Двадцать один год тщетного ожидания буквально высосал из нее все жизненные силы. Она оставила любимую работу учительницы, чтобы всегда быть дома, «когда он вернется». Перестала общаться с подругами, ходить в гости. Ее мир сузился до этих четырех стен, где все осталось точно таким же, как в тот последний день перед роковым отъездом мужа. Он стал врачом именно для того, чтобы спасать других, раз уж не смог спасти от горя собственную семью. Чтобы ни одна другая семья не пережила того, что пережили они. Какая горькая насмешка судьбы — спасать чужих и при этом видеть, как медленно, но верно угасает самый родной тебе человек.
Елена вдруг выпрямилась и вытерла слезы тыльной стороной ладони.
— А ты знаешь, что мне еще вчера приснилось? — в ее голосе появилась странная, непривычная оживленность. — Ласточка билась в наше окно, прямо здесь, в гостиной. Она так стучала клювиком, словно пыталась что-то очень важное сказать. А сегодня утром я проснулась с одной-единственной мыслью: «Нужно сходить в церковь, поставить свечку за здравие». Не за упокой, как все советуют, а именно за здравие.
Кирилл замер. Ласточка. Та самая, что он видел в больнице.
— Мама, — осторожно начал он, тщательно подбирая слова. — А если… если бы папа и правда вернулся, но… совсем другим? Больным? Не таким, каким мы его помним? Ты бы приняла его?
Елена удивленно посмотрела на сына.
— Что за странный вопрос, Кириллушка? Конечно, приняла бы! Любовь ведь не зависит от внешности. Тело стареет и болеет, а душа-то остается прежней. Я бы узнала его из тысячи, даже если бы он и сам себя не помнил.
Кирилл с трудом сглотнул подступивший комок.
Как же ей рассказать? Как подготовить к тому, что в больничной палате лежит беспамятный, изувеченный жизнью бродяга с татуировкой ее мужа на груди? Что если это и правда Аркадий, но до неузнаваемости изменившийся, без памяти, искалеченный? Выдержит ли ее изношенное горем сердце такое потрясение? А если это не он? Если татуировка — всего лишь чудовищное, случайное совпадение? Тогда новая, внезапно вспыхнувшая надежда окончательно добьет ее.
— Кириллушка, что с тобой? — мать пристально вглядывалась в его лицо. — У тебя глаза какие-то совсем другие. Что-то случилось?
— Нет-нет, — поспешно ответил он. — Просто не спал всю ночь, была очень сложная операция.
— Спаситель ты наш, — ласково погладила она его по щеке. — Весь в своего отца. Он тоже никогда не мог пройти мимо чужой беды.
Кирилл обнял мать еще раз, закрыв глаза. Решение пришло само собой. Он должен быть уверен на все сто процентов. Нужно провести полное, тщательное обследование, попытаться восстановить память пациента. И только потом, если это действительно окажется отец, осторожно, бережно рассказать матери правду.
— Мама, мне нужно возвращаться в больницу, — сказал он, поднимаясь. — А ты пообещай мне, что поешь и немного отдохнешь.
— Конечно, сынок, — кивнула она. — Иди, спасай людей. А я буду ждать. Я ведь это делать умею.
На улице Кирилл сделал глубокий вдох морозного, колючего воздуха. Январский рассвет уже начал окрашивать крыши домов в нежные розовые тона. Где-то вдалеке послышался протяжный гудок поезда — точно такой же, каким двадцать один год назад провожали в последний путь Аркадия Васильевича Орлова.
— Я найду правду, папа, — мысленно пообещал Кирилл. — Чего бы мне это ни стоило.
Ночь снова опустилась на Заречье, укрыв больничный комплекс своей синей, таинственной вуалью. В это время суток огромное здание затихало, погружаясь в полудрему. Дежурный персонал разговаривал вполголоса, шаги по длинным коридорам звучали приглушенно, а время текло медленнее обычного. Кирилл сидел в своем кабинете, уставившись в разложенные перед ним кардиограммы, но не видя их. Все его мысли крутились вокруг того самого человека в реанимации. Неизвестного, который с огромной вероятностью мог оказаться самым родным человеком на свете. Если бы всего год назад кто-то сказал ему, что его отец жив, Кирилл счел бы это жестокой и бессмысленной шуткой. Но теперь…
Тихий стук в дверь вырвал его из тягостных размышлений.
— Войдите.
На пороге стояла Ольга Степановна. Она была уже в свежей сменной форме, но глубокая усталость отчетливо легла тенью под ее глазами.
— Кирилл Владимирович, вам бы хоть немного отдохнуть, — сказала она, входя в кабинет. — Вторые сутки почти без сна на ногах.
— Не могу, — покачал головой Кирилл. — Как он?
— Состояние стабильное. Тяжелое, конечно, но самый критический период, кажется, миновал.
Между ними повисло неловкое молчание. Кирилл смотрел на фотографию отца, которую положил на стол прямо перед собой. Тот самый снимок на даче, та самая татуировка, та самая улыбка — все, что осталось от их прежней, счастливой жизни.
— Ольга Степановна, — наконец произнес он, решившись. — Мне нужно кое-что вам рассказать. Сядьте, пожалуйста.
Медсестра опустилась на стул, с тревогой глядя на молодого, но внезапно очень уставшего хирурга.
— Помните, я тогда выбежал из операционной, когда увидел ту татуировку?
— Как же не помнить, — кивнула она. — Вы нас тогда здорово напугали.
Кирилл взял со стола фотографию и протянул ей.
— Взгляните внимательнее.
Ольга Степановна всмотрелась в снимок, потом перевела взгляд на Кирилла. В ее глазах промелькнуло медленное, ужасающее понимание.
— Этот человек… — голос Кирилла дрогнул. — Возможно, мой отец.
Медсестра ахнула, непроизвольно прижав руку к сердцу.
— Господи, Боже мой! Неужели правда?..
— Татуировка полностью идентичная. До мельчайших, самых незначительных деталей. И возраст совпадает, и общее телосложение…
Кирилл провел рукой по лицу, потер виски.
— Двадцать один год назад отец пропал без вести. Командировка в Москву, и всё. Будто сквозь землю провалился.
Ольга Степановна смотрела то на фотографию, на счастливое лицо мужчины с ясными, чистыми глазами, то мысленно представляла себе изможденного, больного человека, лежащего сейчас в реанимации. Две абсолютно разные версии одного человека, разделенные непреодолимой пропастью лет, страданий и лишений.
— Я должен узнать правду, — твердо сказал Кирилл. — Нужно провести полное обследование. МРТ головного мозга. Но Волков никогда не даст на это разрешения. Он и так грозится вычесть все расходы на ту операцию из моей зарплаты.
— Значит, сделаем это без его ведома, — так же твердо ответила Ольга Степановна.
Она помолчала, обдумывая что-то, затем решительно кивнула.
— Я с вами, Кирилл Владимирович. Позовем Семена Яковлевича. Он у нас заведует отделением лучевой диагностики. Без лаборанта аппарат МРТ он не включит.
— Вы думаете, он согласится?
— Уверена, — улыбнулась медсестра. — Он же раньше работал с вашим отцом. Неужели не помните?
Кирилл замер.
— Что?
— Семен Яковлевич раньше трудился в том самом НИИ, где и ваш отец. Потом их отдел сократили, и он переквалифицировался на медицинского техника. Часто вспоминает Аркадия Васильевича очень добрым словом.
Словно еще одна тонкая, но прочная ниточка судьбы протянулась из прошлого, соединяя разорванную ткань времени. Кирилл почувствовал, как внутри у него загорается слабая, но упрямая надежда. Быть может, это и не случайность вовсе, а сама судьба свела их всех вместе в эту решающую ночь.
Семен Яковлевич не заставил себя долго ждать. Невысокий, сутулый старичок с умными, проницательными глазами за толстыми стеклами очков примчался в реанимацию, едва получив срочный звонок от Ольги Степановны.
— Господи помилуй! — прошептал он, увидев пациента. — Неужели это правда Аркадий?
Кирилл молча показал ему фотографию и ту самую татуировку на груди пациента. Старик долго и внимательно всматривался, потом снял очки и вытер неожиданно выступившие слезы.
— Аркадий Васильевич был мне как родной брат, — тихо произнес он. — Честнейший и добрейший человек. Когда он пропал, я всю Москву тогда исходил, в милицию заявления писал. Думал, может, недоброжелатели из-за того контракта нашлись… — Он покачал седой головой. — Делайте, что считаете нужным. Я вам во всем помогу. Только скажите.
Они дождались двух часов ночи, когда больница окончательно погрузилась в глубокий сон. Тогда и началась их рискованная операция. Ольга Степановна, досконально знавшая систему безопасности, отключила сигнализацию в отделении реанимации. Они подготовили специальную каталку с портативным кислородным баллоном.
— Нам нужно спуститься на цокольный этаж, — прошептал Семен Яковлевич. — Там есть служебный лифт для техобслуживания, его на ночь не блокируют.
Перекладывание пациента на каталку прошло в полной, почти звенящей тишине. Лишь монотонное пиканье кардиомонитора нарушало эту тревожную безмолвность ночи. Отсоединив основные капельницы и подключив портативные системы, они осторожно вывезли каталку в пустой коридор. Путь до служебного лифта казался бесконечно долгим. Каждый скрип колес отдавался в тишине как выстрел, каждый случайный шорох заставлял их сердца замирать от страха.
— Только бы не встретить Волкова, — шептала Ольга Степановна, нервно оглядываясь по сторонам. — Попадемся ему — всех нас к чертям собачьим уволят без права восстановления.
Проезжая мимо ординаторской терапевтического отделения, они услышали приглушенные голоса. Кирилл жестом остановил каталку, и все трое прижались к холодной стене. Дверь ординаторской открылась, и из нее вышли два молодых врача, оживленно обсуждающих какой-то сериал. Ольга Степановна быстро склонилась над пациентом, делая вид, что проверяет его показатели. Врачи прошли мимо, бросив на них лишь беглый, равнодушный взгляд — обычная картина для ночной больницы. Когда их шаги окончательно затихли вдалеке, все трое синхронно выдохнули с облегчением.
— Господи, помоги нам узнать правду, — тихо молилась Ольга Степановна, крестясь прямо в стерильных перчатках.
В отделении лучевой диагностики было пусто и темно. Семен Яковлевич быстро включил свет только в пультовой, оставив основное помещение в полумраке.
— Будем снимать без официальной регистрации в журнале, — объяснил он, запуская сложную аппаратуру. — Потом я сотру все данные из системы, никто и не узнает.
Подготовка томографа, осторожная транспортировка пациента, точная настройка всех параметров — все делалось с четкостью и слаженностью настоящей военной операции. Наконец тело бездомного, в котором Кирилл так надеялся узнать своего отца, оказалось внутри огромного магнитно-резонансного томографа.
— Начинаем, — скомандовал Семен Яковлевич, нажимая на кнопки. — Делаем полную серию снимков головного мозга.
Монотонное гудение аппарата заполнило собой все помещение. На экранах мониторов начали появляться первые изображения — срез за срезом, мозг человека без имени и прошлого медленно раскрывал свои самые сокровенные тайны. Кирилл, имевший хорошую базовую подготовку по нейрохирургии, вглядывался в появляющиеся снимки с растущим волнением. Где-то там, в этих сложных складках серого вещества, должен был храниться ответ на все его вопросы.
— Вот! — вдруг воскликнул Семен Яковлевич, указывая дрожащим пальцем на экран. — Смотрите!
В височной доле левого полушария отчетливо виднелось большое темное образование, размером с грецкий орех.
— Гематома… — прошептал Кирилл. — Старая, инкапсулированная. Двадцать один год… Сильнейший удар по голове.
Семен Яковлевич с сожалением качал головой, внимательно рассматривая снимки.
— Да это же настоящее чудо, что он вообще выжил после такого. Кровоизлияние прямо в височную долю, в зону, ответственную за память и самоидентификацию. Неудивительно, что он совершенно не помнит, кто он такой.
Кирилл молча смотрел на экран. Гематома располагалась именно в тех отделах мозга, которые отвечают за автобиографическую память, за воспоминания человека о его собственной жизни, о самом себе. Она сдавливала окружающие ткани, нарушая их нормальное функционирование.
— Это… это можно исправить? — тихо спросил он.
— Теоретически — да, — осторожно ответил Семен Яковлевич. — Если аккуратно удалить эту гематому, снять давление на мозговые структуры… Но, Кирилл Владимирович, это же нейрохирургическая операция высочайшей категории сложности! С огромным, я бы сказал, запредельным риском летального исхода.
— Я понимаю, — кивнул Кирилл. — Но это наш единственный шанс вернуть ему память. Вернуть ему его настоящую жизнь.
К утру они так же тихо и осторожно вернули пациента в палату реанимации. Казалось, никто не заметил их ночного путешествия. В официальной истории болезни появилась лишь стандартная запись о стабильном, но тяжелом состоянии. Кирилл не отходил от постели. Он сидел рядом, часами вглядываясь в осунувшееся, изможденное лицо, пытаясь разглядеть в нем хоть какие-то черты своего отца. И теперь, когда он точно знал, что искать, сходство начинало проступать все отчетливее — линия подбородка, форма ушей, особый, знакомый с детства изгиб бровей.
Около семи утра пациент неожиданно открыл глаза. Мутный, не сфокусированный взгляд медленно скользнул по потолку, по стенам палаты и наконец остановился на Кирилле. В нем не было ни капли узнавания — лишь растерянность и страх человека, полностью потерявшего себя.
— Здравствуйте, — мягко сказал Кирилл. — Как вы себя чувствуете?
Пациент долго, не моргая, смотрел на него, словно пытаясь понять смысл сказанных слов. Затем с видимым усилием произнес:
— Больно… Голова болит.
Между ними повисла мучительная, натянутая как струна пауза.
— Кто я? — Два простых слова пронзили Кирилла насквозь, как острый кинжал.
Человек, который, возможно, был его отцом, не знал своего собственного имени.
Орлов бережно сжал его холодную руку.
— Вы в безопасности. Мы обязательно поможем вам вспомнить. Обещаю.
Что-то мелькнуло в глазах пациента. Слабая искорка благодарности? Мимолетная тень надежды? И тут же угасло. Он снова заговорил, с огромным трудом подбирая и выговаривая каждое слово.
— Поезд… Помню поезд. Темно… Кто-то громко кричал… Потом ничего не помню.
Каждое слово отзывалось в сердце Кирилла острой, режущей болью. Жалкие обрывки воспоминаний, осколки разбитой вдребезги жизни. Тот самый поезд, который увез его отца двадцать один год назад?
— Вы помните, куда направлялся тот поезд? — осторожно спросил он.
Пациент нахмурился, пытаясь сосредоточиться. Потом беспомощно покачал головой.
— Нет… Только стук колес… Темно… И очень страшно.
В палату вошла Ольга Степановна с подносом, заставленным медикаментами. Увидев, что пациент пришел в сознание, она искренне улыбнулась.
— Слава Богу! Очнулся, родной наш!
Она встала рядом с Кириллом, не скрывая навернувшихся слез. Чуткое сердце опытной медсестры, повидавшей за долгие годы множество человеческих страданий, не могло остаться равнодушным к этой трагедии.
Кирилл продолжал осторожно, как бы между делом, расспрашивать.
— А лица? Может, помните какие-то лица из того времени?
Пациент снова напрягся, пытаясь пробиться сквозь плотный туман полной амнезии.
— Лица… Много лиц… Все чужие, незнакомые…
Он замолчал, задумался, а затем неожиданно произнес:
— Ласточка… Помню ласточку.
— Татуировку? — сердце Кирилла забилось чаще.
— Нет… Настоящую… Она летела рядом с поездом… Показывала мне путь…
Ольга Степановна перекрестилась. Мистический образ ласточки, появлявшийся в снах Елены Викторовны, в видениях самого Кирилла, теперь всплыл и в обрывках памяти этого человека.
Кирилл взял руку пациента, которая могла принадлежать его отцу, и крепко сжал ее, как в детстве отец сжимал его ладонь, переходя через оживленную дорогу.
И в этот момент произошло нечто совершенно необъяснимое. Пациент вдруг пристально, очень осознанно посмотрел прямо на Кирилла, и в его глазах мелькнул тот самый проблеск ясности, того самого узнавания.
— Мальчик… — прошептал он едва слышно. — Мой мальчик…
У Кирилла перехватило дыхание. Ольга Степановна замерла со шприцем в руке, не смея пошевелиться.
Но этот миг ясности исчез так же внезапно, как и появился. Взгляд пациента снова стал пустым и отсутствующим.
— Нет… ничего не помню… — пробормотал он растерянно. — Простите…
— Ничего… — прошептал Кирилл, с огромным трудом сдерживая подступившие слезы. — Ничего страшного. Мы обязательно поможем вам все вспомнить.
Когда пациент снова погрузился в тяжелый, исцеляющий сон, Кирилл вышел в коридор и достал свой телефон. Нужно было позвонить матери, узнать, как она себя чувствует. Елена Викторовна ответила после первого же гудка, словно сидела у аппарата в ожидании.
— Кириллушка… — в ее голосе явственно слышались слезы. — Сынок, я больше не могу так… Всю ночь он мне снился, такой близкий, такой живой… Я проснулась от того, что побежала к двери, мне показалось, что он стучит… Но за дверью никого не было.
Кирилл закрыл глаза, прислонившись лбом к холодной стене.
Что это было? Простое совпадение? Или та самая мистическая, необъяснимая связь, которую не могут разорвать ни годы, ни расстояния, ни даже потеря памяти?
— Мама, все будет хорошо, успокаивающе сказал он, стараясь, чтобы голос звучал максимально уверенно. — Я скоро приеду.
Закончив разговор, Кирилл окончательно принял решение. Медлить больше было нельзя. Каждый день, проведенный в плену беспамятства, был настоящим мучением и для его отца, запертого в клетке собственного разума, и для его матери, измученной двадцатью одним годом тщетного ожидания. Нужна была операция. Сложная, опасная, смертельно рискованная, но совершенно необходимая.
Он вернулся в палату, где Ольга Степановна поправляла капельницу.
— Я буду его оперировать, — твердо, без тени сомнения сказал Кирилл. — Эту гематому нужно удалить.
— Но риск… — начала было медсестра.
— Я знаю. Но это наш единственный шанс. Единственный.
Ольга Степановна долго и внимательно смотрела на него, а потом тихо кивнула.
— Если это и правда ваш отец, Кирилл Владимирович, то он бы вами очень гордился. Очень.
Продолжение следует...