Напряженную тишину операционной разрезал властный голос Кирилла Орлова:
— Давление падает. Семьдесят на сорок. Адреналин внутривенно, сейчас же!
Его слова прозвучали как выстрел. Холодный свет хирургических ламп отражался в каплях пота, стекавших по его вискам. Пальцы, затянутые в стерильные перчатки, замерли в сантиметре от обнаженного сердца пациента — трепетного комка мышц, который вот-вот мог остановиться.
— Кирилл Владимирович, возможно, уже пора… — робко начала анестезиолог.
— Нет! — резко оборвал ее Орлов. — Слишком рано сдаваться. Мы еще поборемся.
На столе лежал Артем Сергеевич Морозов, сорокапятилетний слесарь городского завода. Всего четыре часа назад его доставили с обширным инфарктом, а теперь его грудь была раскрыта, словно книга, и Кирилл читал в ней историю отчаянной борьбы за жизнь.
— Кровоток постепенно восстанавливается, — прокомментировала Ольга Степановна, старшая операционная сестра, не отрывая взгляда от мониторов. — Но показатели все еще критичны.
Кирилл молча кивнул, полностью сосредоточившись на операционном поле. Впереди был самый сложный этап — наложение шунта на поврежденную артерию. Малейшая ошибка, микроскопическая дрожь в руках, мгновенное колебание — и человека не станет.
— Его дома ждут трое детей, а супруга после травмы позвоночника на инвалидности, — вдруг сказал кто-то из персонала.
Внезапно свет ламп на мгновение дрогнул, и Кирилл явственно ощутил рядом с собой чье-то незримое присутствие. Воздух словно сгустился, стал осязаемым. Он почувствовал, как чьи-то теплые, невидимые руки легли поверх его собственных, направляя и успокаивая:
«Держись, сынок. Жизнь каждого человека бесценна».
Голос отца прозвучал так четко, что Кирилл невольно обернулся. Но в операционной были лишь члены бригады, поглощенные своей работой.
— С вами все в порядке, Кирилл Владимирович? — озабоченно спросила Ольга Степановна, заметив его замешательство.
— Да, — он с трудом сглотнул подступивший комок. — Зажим.
Его пальцы внезапно обрели невероятную уверенность, каждое движение стало идеально точным. Казавшийся безнадежным участок сосуда неожиданно поддался, словно кто-то невидимый действительно направлял его руки.
— Невероятно! — воскликнул ассистент, глядя на данные монитора. — Давление стабилизируется!
Спустя час Кирилл накладывал последние швы, закрывая грудную клетку Артема Сергеевича. Сердце билось ровно и уверенно, кровоток был полностью восстановлен.
— Если послеоперационный период пройдет без осложнений, прогноз благоприятный, — произнес он, снимая перчатки. — Наблюдение в реанимации, отчет каждые тридцать минут.
— Вы сегодня вновь совершили чудо, Кирилл Владимирович, — улыбнулась Ольга Степановна, снимая маску.
— Не я один, — покачал головой Орлов. — Это наша общая заслуга.
Ординаторская встретила его гнетущей тишиной и запахом остывшего кофе. Кирилл тяжело опустился в кресло, расстегивая воротник хирургической рубашки. Усталость навалилась на него свинцовой тяжестью. Третья операция за сутки, и вторая — на грани человеческих возможностей.
Его взгляд упал на скромную фотографию в деревянной рамке. На снимке запечатлен веснушчатый мальчишка с сияющими глазами, сидящий на плечах у статного мужчины в военной форме. Отец и сын Орловы на фоне КПП военного полигона. Март 2003 года.
Последнее счастливое фото. Кирилл протянул руку, взял рамку и на мгновение прижал ее к груди.
— Ты был там, папа? — прошептал он. — В операционной? Я слышал твой голос.
За окном кружился январский снег, улицы Заречья утопали в сонной зимней тишине. Кирилл закрыл глаза, и память услужливо перенесла его в день прощания.
---
— Не переживай, сынок, я вернусь всего через три дня. Обещаю, что сразу попаду на твой баскетбольный матч, — улыбался отец, легонько потрепав его по волосам.
Тогда это была рядовая командировка в столицу для подписания важного контракта. Те самые три дня, которые растянулись в долгих двадцать один год.
Вибрирующий телефон резко выдернул его из горьких воспоминаний. На экране высветилось имя — Анна Петровна, соседка.
— Кириллушка, прости, что беспокою так поздно, — встревоженный голос пожилой женщины прозвучал особенно громко в тишине кабинета. — У мамы твоей опять… Может, приедешь?
Кирилл сжал переносицу, чувствуя, как внутри все обрывается.
— Что случилось, Анна Петровна?
— Да все то же, — вздохнула соседка. — Опять про сны рассказывает. Говорит, что Аркадий Васильевич ее зовет, что ему очень больно. Всю ночь проплакала. Я и чай ей принесла, и таблетки дала. Но ты же сам знаешь, что это мало помогает.
— Знаю, — эхом отозвался Кирилл. — Передайте ей, что я на дежурстве, утром обязательно приеду.
— Так я уже говорила. Держись, родной, крепись.
Кирилл отложил телефон и опустил голову на руки. Каждый такой звонок ранил его сердце сильнее, чем самая изнурительная операция. Его мать так и не смогла отпустить прошлое. Двадцать один год она ждала, верила, надеялась. И с каждым годом эта надежда медленно, но верно подтачивала ее рассудок.
В дверь ординаторской тихо постучали.
— Войдите.
В проеме показалась Ольга Степановна, уже переодетая в гражданскую одежду.
— Я вам чайку горячего принесла, — она поставила на стол дымящуюся кружку. — И бутерброды с собой захватила. Вы ведь со вчерашнего утра ничего не ели.
— Спасибо вам, Ольга Степановна, — слабо улыбнулся Кирилл. — Присаживайтесь, пожалуйста, на минутку.
Медсестра опустилась на стул напротив. Ее доброе, иссеченное морщинами лицо выражало искреннее участие и понимание. Она работала с Кириллом почти шесть лет и была в курсе всех его семейных трудностей.
— Как там наш Артем Сергеевич? — спросил Орлов, делая первый глоток горячего чая.
Ольга Степановна тихо вздохнула.
— Состояние стабильное. Знаете, я перед операцией говорила с его женой. Трое детишек, сама на второй группе инвалидности — позвоночник повредила еще на том самом заводе. Завод-то, кстати, три года как закрыли, работы в городе совсем нет. Вот Артем и работал за троих, чтобы семью прокормить, отсюда и проблемы с сердцем. Если бы не вы, Кирилл Владимирович…
— Если бы не мы все, — поправил он.
— Все равно, — покачала головой медсестра. — Как же несправедливо иногда устроен мир. Одни купаются в роскоши, а другим… Артема еле-еле в приемном взяли, говорили, свободных мест нет. Человеческая жизнь, а им — «мест нет»!
Кирилл молча кивнул. Эти мысли преследовали его с самого начала медицинской карьеры. Богатые пациенты могли позволить себе лучшие клиники мира, а простые труженики были вынуждены надеяться лишь на чудо и самоотверженность врачей.
Резкий звонок телефона прервал их разговор. На дисплее горел номер приемного покоя.
— Слушаю, — Кирилл поднес трубку к уху.
— Кирилл Владимирович, у нас поступил тяжелый пациент после ДТП, — голос дежурного врача звучал крайне напряженно. — Множественные травмы, внутреннее кровотечение, состояние критическое. Требуется срочное оперативное вмешательство.
— Уже выхожу, — Кирилл поднялся на ноги. — Готовьте операционную.
— Подождите, — врач на другом конце провода явно замялся. — Здесь главврач распорядился отказать в госпитализации. Пациент без документов, по всей видимости, без определенного места жительства.
— Что? — Кирилл не поверил своим ушам. — А Волков где сейчас?
— В приемном покое.
— Я уже там.
Ольга Степановна встревоженно посмотрела на него.
— Что случилось?
— Волков отказывается принимать пострадавшего после аварии. Мотивирует тем, что человек без документов, значит, не наш пациент.
Медсестра с сожалением покачала головой.
— Опять деньги считает. Для него человеческая жизнь — лишь строка в отчете бухгалтерии.
По пути в приемное отделение Кирилла охватило странное, ни на чем не основанное волнение. Смутное предчувствие подсказывало ему, что эта ночь навсегда изменит его жизнь.
Рядом с лестничным пролетом было небольшое окно, выходившее во внутренний двор больницы. Кирилл машинально бросил взгляд в его сторону и замер. В темное стекло с размаху билась маленькая ласточка. Посреди зимы, в лютый январский мороз, когда все пернатые давно улетели на юг. Она отчаянно билась о стекло, словно пыталась до него докричаться.
У Кирилла перехватило дыхание. На груди у его отца была татуировка «Роза ветров» с изображением ласточки в самом центре.
— Это мой талисман, сынок, — часто говорил Аркадий Васильевич. — Ласточка всегда найдет дорогу домой, что бы ни случилось.
Птица ударилась о стекло в последний раз и бесследно растворилась в ночной тьме. Кирилл моргнул, не веря своим глазам, списывая все на запредельную усталость. Но странное, щемящее и в то же время обнадеживающее чувство осталось с ним, когда он распахнул двери приемного покоя. «Держись, сынок. Жизнь каждого человека бесценна».
Приемный покой встретил его тяжелым коктейлем запахов: сырость, медицинский спирт и отчаяние. Кирилл распахнул двери и сразу увидел фигуру главврача. Волков стоял, надменно скрестив руки на груди, и его маленькие глазки сузились еще больше при виде молодого хирурга.
— А, Орлов явился, — язвительно протянул он. — Решил поиграть в доброго самаритянина? Напомню, твое дежурство официально закончилось сорок минут назад.
— Где пострадавший? — Кирилл проигнорировал колкость.
Волков нехотя кивнул в сторону двери смотровой.
— Вон твой клиент. Но сразу предупреждаю — денег в бюджете на лечение этого бродяги нет. Будете настаивать — все расходы спишем с твоей зарплаты.
Кирилл молча прошел мимо него. В смотровой дежурный врач и медсестра пытались оказать первую помощь. При виде Орлова в их глазах явно мелькнуло облегчение.
— Слава Богу, вы здесь, — выдохнула медсестра. — Мы уже не знали, что делать.
На каталке лежал мужчина. Кирилл склонился над ним, и его сердце сжалось от боли. Пациенту было около шестидесяти лет, но жизненные тяготы изрядно потрудились над его лицом. Глубокие морщины прорезали кожу — не те благородные следы прожитых лет, а безжалостные шрамы лишений и страданий. Седые волосы слиплись от запекшейся крови и грязи.
Лицо было изможденным, будто вырезанным из потемневшего, старого дерева. Кожа на скулах натянулась так, что проступали все кости черепа. Одежда представляла собой жалкое подобие человеческого облачения: порванная куртка, когда-то бывшая синей рабочей спецовкой, застиранные до серости штаны, и ботинки с отставшей подошвой, кое-как примотанной проволокой. От человека исходил тяжелый, стойкий запах — не просто грязи, а настоящей нищеты и отчаяния, тот особый дух, который появляется, когда у человека окончательно иссякает надежда.
— Что с ним? — спросил Кирилл, натягивая перчатки.
— Сбит машиной на загородной трассе, — ответил дежурный врач. — Водитель привез и сразу же скрылся. Документов при себе не имеет, личность пока не установлена. Давление критически низкое, пульс нитевидный. Множественные переломы ребер, подозрение на разрыв селезенки и обширное внутреннее кровотечение. Ввели обезболивающее и физраствор, но…
— Готовьте операционную, — перебил его Кирилл. — Немедленно.
— А разрешение главного врача? — осторожно спросила медсестра.
— Я всю ответственность беру на себя.
В этот момент в смотровую снова вошел Волков. Он демонстративно поморщился, приближаясь к каталке.
— Господи, ну и вонь! — с отвращением произнес он. — Этих отбросов расплодилось, как бродячих псов. Он брезгливо окинул взглядом тело пациента. — Пусть подыхает в канаве, где им и положено. Нечего тратить драгоценные ресурсы больницы на какого-то пропойцу, который сам кинулся под колеса.
Кирилл медленно выпрямился во весь рост. Что-то в его взгляде заставило остальной медперсонал инстинктивно отступить на шаг.
— У этого человека все еще бьется сердце, — тихо, но с отчетливыми стальными нотками в голосе произнес Орлов. — Мне большего и не нужно.
Волков ехидно хмыкнул.
— Ну-ну, благодетель. Лечить будешь за свой счет? А медикаменты? А больничная койка? А питание для этого… этого…
— Человека, — твердо закончил за него Кирилл. — Да. Если потребуется, я лично оплачу все расходы на его лечение. А теперь прошу всех освободить проход и дать нам возможность работать.
Волков открыл рот, чтобы возразить, но что-то в холодном, стальном выражении лица Кирилла заставило его замолчать. Главврач лишь злобно усмехнулся.
— Ну смотри, Орлов. Сам напросился.
Операционная вновь наполнилась привычными механическими звуками аппаратуры и краткими, четкими командами хирурга. Жизнь бездомного медленно утекала сквозь пальцы, словно песок в песочных часах.
— Давление продолжает падать! — воскликнула анестезиолог. — Шестьдесят на тридцать!
— Кровопотеря критическая, — добавил ассистент. — Селезенка практически разорвана пополам.
Кирилл работал молча, быстро и с максимальной концентрацией. Его руки двигались с той же филигранной точностью, что и несколькими часами ранее, когда он спасал жизнь слесарю Артему. Но внутреннее чутье подсказывало ему, что этот случай окажется куда сложнее. Ольга Степановна, срочно вызванная на подмогу, встала рядом с Кириллом, как верный и надежный оруженосец.
— Вы сегодня совершаете настоящий подвиг, Кирилл Владимирович, — тихо сказала она, подавая очередной инструмент.
— Я просто делаю то, что должен, — отрезал хирург.
Спустя час напряженной работы на мониторах резко зазвучала тревожная сирена.
— Асистолия! — крикнула анестезиолог. — Сердце остановилось!
— Начинаем реанимационные мероприятия! — скомандовал Кирилл. — Адреналин внутрисердечно!
Длинная игла вошла прямо в мышцу остановившегося сердца. Кирилл начал непрямой массаж, точными, выверенными движениями.
— Давай же, давай! — шептал он, не отрываясь от работы. — Не умирай! Держись! Наверняка тебя кто-то ждет!
В операционной повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь монотонным писком аппаратуры, фиксирующей отсутствие сердечной деятельности.
— Повторный разряд! — Кирилл схватил электроды дефибриллятора.
Разряд. Тело на столе судорожно дёрнулось, но сердце продолжало молчать.
— Господи, помоги нам, — прошептала Ольга Степановна.
Впервые за всю операцию Кирилл почувствовал леденящий душу страх. Холодный, парализующий. Этот человек умирал прямо у него на глазах. Безымянный, никому не нужный, он уходил, так и не узнав, что за него, возможно, когда-то горевали.
— Еще адреналин! — скомандовал Кирилл, не прекращая массаж. — Не смей умирать, слышишь меня?
После четвертого, отчаянного разряда сердце наконец дрогнуло. Сначала неуверенно, очень слабо, но на мониторе все же появилась долгожданная кривая пульса.
— Сердечная деятельность восстановлена! — с огромным облегчением выдохнула анестезиолог.
Операция продолжилась. Еще два часа нечеловеческого напряжения и борьбы. И снова внезапная остановка сердца.
— Кирилл Владимирович, — тихо сказала Ольга Степановна, глядя на прямую линию на мониторе. — Может, уже пора… Мы сделали все, что было в наших силах.
— Нет! — почти рыкнул Кирилл, вновь хватая дефибриллятор. — Не сейчас. Не сегодня.
В его движениях появилась какая-то отчаянная, исступленная энергия, словно он боролся не просто за чужую жизнь, а за что-то глубоко личное, свое.
И в этот момент произошло нечто совершенно необъяснимое. В герметично закрытой стерильной операционной вдруг появилась ласточка. Никто не видел, как она залетела, но теперь она кружила над операционным столом, словно маленький черный вихрь.
— Это что еще такое? Откуда здесь птица? — в изумлении воскликнул ассистент.
Кирилл поднял глаза. Ласточка сделала еще один круг над столом и зависла в воздухе, трепеща крыльями, прямо над грудью пациента.
В ее маленьких бусинках-глазах Кириллу почудилось что-то человеческое — безмолвная мольба, надежда и отчаянный призыв. По рукам хирурга разлилось странное, согревающее тепло. Он с новой силой сжал рукоятки дефибриллятора. Разряд. Тело на столе снова дернулось, и на мониторе наконец появился слабый, но уже устойчивый ритм.
— Невероятно! — выдохнула анестезиолог. — Он возвращается к нам!
Ласточка сделала последний прощальный круг и исчезла так же таинственно, как и появилась. Никто так и не успел понять, куда она делась.
Операция перешла в завершающую стадию. Кирилл удалил окончательно разорванную селезенку, остановил кровотечение, зашил внутренние разрывы. Оставалось лишь ушить операционную рану.
— Начинаем зашивать, — скомандовал он, смахнув со лба капли пота рукавом халата.
В тот момент, когда ассистент начал обрабатывать кожу пациента антисептиком, Кирилл бросил на его грудь беглый взгляд и замер, будто вкопанный. На бледной, покрытой многочисленными шрамами и синяками коже отчетливо виднелась старая, выцветшая татуировка. Роза ветров с маленькой ласточкой в самом центре. Точь-в-точь такая же, какую он всю жизнь носил его отец.
Руки Кирилла предательски задрожали. Воздух в легких внезапно превратился в лед. Все вокруг поплыло и потеряло четкие очертания.
— Кирилл Владимирович? — встревоженно окликнула его Ольга Степановна, заметив его состояние. — Что с вами? Вам плохо?
Орлов отшатнулся от операционного стола, тяжело и прерывисто дыша. Он не мог отвести взгляд от татуировки, а мир вокруг него расплывался, словно акварельный рисунок под проливным дождем.
— Эта татуировка… — прошептал он побелевшими губами. — Я… я знаю ее.
Ольга Степановна с нарастающей тревогой смотрела на него.
— Вам нужна помощь? Позвать кого-нибудь?
Но Кирилл уже сорвал с лица маску, швырнул перчатки на пол и стремительно выбежал из операционной, оставив изумленную бригаду заканчивать работу без него.
В пустом, холодном коридоре он прислонился к стене, медленно сполз на кафельный пол и закрыл лицо руками. Его всего трясло, а по щекам текли горячие слезы, которые он уже не мог и не пытался сдержать. В сознании пульсировала лишь одна, безумная и одновременно единственно возможная мысль: «Неужели это он? Мой отец?» Сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвет грудную клетку.
Кирилл пытался сделать глубокий вдох, но каждый глоток воздуха давался с невероятным трудом. Его накрыла мощная волна панической атаки. Перед глазами мелькали обрывки воспоминаний: тринадцатилетний мальчик, машущий рукой отцу на вокзале; мать, ночами рыдающая в подушку; объявление о пропавшем без вести в старой газете; бесконечные, безрезультатные запросы в полицию и медленно угасающая с каждым годом надежда. И теперь вот этот человек — бездомный, изувеченный, безымянный, балансирующий на грани жизни и смерти, но с татуировкой его отца на груди.
— Папа… — беззвучно прошептал Кирилл, раскачиваясь на полу в пустом коридоре. — Это правда ты? Где же ты был все эти долгие годы?
Кирилл вернулся в ординаторскую, словно лунатик. Ноги сами несли его вперед, а руки все еще предательски дрожали. Ольга Степановна хотела было пойти за ним, но что-то в его потухшем, полном невыразимой боли взгляде остановило ее. Некоторые вещи нельзя было разделить словами.
Захлопнув за собой дверь, он бросился к своему рабочему столу. Ящики с грохотом выдвигались один за другим, бумаги летели на пол. Наконец, в самой глубине нижнего ящика, под стопкой медицинских журналов, Кирилл нашел то, что искал, — потертый конверт со старыми семейными фотографиями. Те немногие снимки, которые он всегда носил с собой. «Должна быть здесь, обязательно должна», — лихорадочно шептал он себе.
Пальцы дрожали, перебирая заламинированные карточки. Новый Год 2001-го, отпуск в Крыму, день рождения мамы… Вот! Лето 2002-го, их старая дача в Подмосковье. Знойный июльский день, отец подстригает кусты, сняв рубашку. Кирилл схватил снимок, пристально вглядываясь в него. На смуглой, загорелой коже отца отчетливо виднелась та самая татуировка — роза ветров с ласточкой в центре. Каждая линия, каждый штрих, даже маленький, едва заметный дефект в левом секторе компаса — все совпадало с тем, что он только что видел на груди неизвестного пациента.
Ноги внезапно подкосились. Кирилл рухнул на стул, не в силах оторвать взгляд от фотографии. Снимок дрожал в его руках, как осенний лист на ветру.
— Господи… — прошептал он, сжимая фотографию так сильно, что картонка помялась. — Это действительно ты! Папа!
Воспоминания нахлынули на него мощной волной, затопив сознание. Двенадцатилетний Кирилл сидит на дачном крыльце и смотрит, как отец колет дрова. Солнце играет на его загорелой спине, высвечивая знакомые линии татуировки.
— Пап, а почему ты выбрал именно ласточку? — спрашивает мальчик.
Аркадий Васильевич оборачивается и улыбается, вытирая пот со лба.
— А знаешь, сынок, ласточка — она особенная птица. Моряки верили, что она всегда приведет домой. Куда бы судьба ни забросила, она укажет путь к родному берегу.
— А ты разве был моряком?
— Нет, — смеется отец. — Но мы, военные инженеры, тоже порой блуждаем в самом настоящем море информации. Эта татуировка — мой личный талисман. Чтобы я всегда возвращался к вам с мамой.
Аркадий Васильевич Орлов, военный инженер из секретного НИИ, блестящий специалист по сложным системам связи. Умный, добрый, справедливый. Настоящая гордость семьи и ее надежная опора. Март 2003 года. Утро на железнодорожном вокзале. Отец с аккуратным чемоданом, очередная командировка в столицу.
— Пап, не езжай, — неожиданно говорит тринадцатилетний Кирилл. — У меня почему-то очень плохое предчувствие.
Отец ласково треплет его по волосам.
— Не бойся, сынок, я вернусь очень скоро. Всего на три дня еду, подписать контракт по модернизации армейских систем связи. Проект очень серьезный, руководство возлагает на него большие надежды. А как только вернусь — сразу на твой баскетбольный матч. Обещаю. Честное слово офицера.
Это было последнее обещание, которое отец так и не смог сдержать. Поезд увез его в неизвестность. В командировку, из которой он не вернулся. Ни через три дня, ни через неделю, ни через месяц.
Кирилл сжал фотографию так сильно, что картонная основа треснула. Что же случилось в той роковой поездке? Почему отец оказался на улице без документов, без памяти, без крыши над головой? Кто столкнул его с поезда? И почему за двадцать один долгих год его так и не смогли найти? Мириады вопросов роились в голове, но время не ждало. Кирилл взглянул на часы — было уже половина шестого утра. Операция длилась всю ночь, а теперь нужно было ехать к матери.
Продолжение следует...