Ирина Валентиновна Барышева стояла у окна в своей родной аудитории № 314 и с легкой тоской глядела на клен во дворе университета. Дерево, как и она сама, провело здесь последнее десятилетие, сбрасывая листву осенью и покрываясь нежной зеленью весной. Ровно десять лет назад она, увенчанная сединой от многочисленных командировок на места происшествий и двадцати лет в журналистике, решила, что пора. Пора не писать о проблемах, а учить новых ребят эти самые проблемы грамотно освещать. Принести пользу, так сказать. А иначе зачем?
«Польза, Ира, польза, — мысленно подбадривала себя, слыша, как в коридоре загудела студенческая братия. — Хотя иногда кажется, что единственная польза от моих пар — это то, что они учат студентов хоть как-то отличать ямб от хорея. Хотя в век высоких технологий смысл этого мероприятия не особенно очевиден».
Дверь с скрипом распахнулась, и в аудиторию вкатился веселый гам. Второй курс журналистики. Ее подопечные.
— Кристина, я тебе как старосте заявляю, — несся знакомый натужный голос, — что последний доклад по Салтыкову-Щедлину (“р” не выговаривалась) был откровенно слабым! Сплошная вода! А мою тему «Облаз провинции в совлеменном медиаплостранстве» она вообще не оценила!
Ирина Валентиновна, не поворачиваясь, мысленно вздохнула. Иван Кунсов. Второкурсник, ходячее недоразумение и громаднейшая заноза в ее п… едагогической практике.
— Вань, — парировала бойкая староста Кристина Маркова, расставляя на столе конспекты, — твоя «тема» состояла из двух цитат «Википедии» и рассуждений, что в регионах «зашкварно». Не надо тут.
Ирина Валентиновна плавно развернулась к аудитории. Улыбка, отточенная за годы общения с самыми разными людьми — от коллег-педагогов с подчас звериным оскалом до высокопоставленных чиновников, — застыла на ее лице.
— Иван, я слышу, вы полны критического задора, — начала она. — Может, поделитесь с аудиторией? Дополнения к вчерашней лекции о роли критика в литературном процессе?
Кунсов медленно поднялся с таким видом, будто делал всем огромное одолжение. На нем была модная, слегка помятая рубашка, которая, как знала Ирина Валентиновна, трендовость которой не перекрывала полное незнание предмета.
— Ирина Валентиновна, я, собственно, хотел спросить не по теме, а, так сказать, о мета-вопросе, — заявил он, окидывая взглядом однокурсников в поисках поддержки. Не нашел. — Уверены ли вы, что ваша методика соответствует современным образовательным парадигмам? Я вот общался с другими преподавателями нашей кафедры, с профессором Синицыным, например, и он придерживается куда более прогрессивных взглядов.
В аудитории зашикали. Кунсов был мастером на такие выпады. Создать впечатление, что он вхож в кабинеты сильных мира сего и имеет право судить.
Ирина Валентиновна склонила голову набок, как воробей, рассматривающий особенно любопытного червяка.
— Понимаю, — сказала она мягко. — А не могли бы вы, Иван, проиллюстрировать ваши претензии конкретикой? Какие именно «прогрессивные взгляды» профессора Синицына вы считаете уместным применить к нашему курсу «История русской литературы»? И, если уж на то пошло, применили ли вы эти взгляды при написании последнего теста, где перепутали годы жизни Толстого с годами жизни Достоевского?
По группе пронесся сдержанный смешок. Кунсов покраснел.
— Ну, это мелочи! — отмахнулся он. — Я о творческом подходе! О диалоге! Вы же сами говорили, что журналист должен уметь дискутировать!
— Безусловно, — кивнула Ирина Валентиновна. — Но для дискуссии, Иван, требуется знание предмета. Иначе это не дискуссия, а, простите, треп. Садитесь, пожалуйста. Открываем тетради. Сегодня у нас невероятно увлекательный Николай Васильевич Гоголь.
* * *
Вечером, дома, царила идиллия. На кухне пахло вкуснейшим супом, который сварил ее муж Владислав. Мужчина с золотыми руками, способный починить сломанный пылесос, составить сложнейшую схему и при этом с восторгом слушавший ее рассуждения о метафоре в поэзии Тютчева. Ее точно правильный выбор.
— Ну как, Ирочка, прошел день? — спросил он, расставляя тарелки.
Ирина Валентиновна скинула туфли и с наслаждением опустилась на стул.
— О, Влад, если бы ты знал! Мой личный Митрофанушка, Кунсов, сегодня снова вышел на тропу войны. Уже не с моими знаниями, а с моей «методикой». Во главе целой делегации от профессора Синицына, с которым, я уверена, он не обменивался и парой слов дальше «Здравствуйте, можно войти?».
Владислав рассмеялся.
— Ну и что ты ему?
— А что я могу? Посоветовала для начала выучить, кто из классиков когда родился.
В этот момент дверь распахнулась, и на кухню влетела их дочь Аня, двадцатилетний второкурсник-инженер, порывистая и вся в отца. Она шумно сбросила на стул рюкзак, набитый тяжеленными учебниками по сопромату.
— Привет, папа! Мам, это правда, что ваш Кунсов сегодня опять выступал? — выпалила она, целясь вилкой в котлету.
Ирина Валентиновна и Владислав переглянулись.
— Откуда информация? — удивилась мать.
— Да у нас по всему универу гуляет! В чате инженеров-перваков уже мем с его фото и подписью «Профессор кислых щей» есть! — Аня засмеялась.
Ирина Валентиновна вздохнула, но в уголках ее губ заплясали веселые чертики.
* * *
На следующую пару Иван Кунсов явился с видом Наполеона, готового штурмовать Москву. Аудитория, предвкушая спектакль, притихла. Ирина Валентиновна, чувствуя себя режиссером, которого собираются уволить прямо во время премьеры, начала занятие с разбора символизма в поэзии.
— Итак, друзья мои, серебряный век. Не металл, конечно, а состояние души. Блок, Белый, Бальмонт… Три «Б», как три кита, на которых держится…
— Ирина Валентиновна! — голос Кунсова прозвучал как выстрел. Он поднялся, театрально опершись о стул. — У меня вопрос. А не кажется ли вам, что вся эта ваша поэзия — это просто игры? Никакого практического применения!
Ирина Валентиновна посмотрела на него с легким любопытством, как смотрят на внезапно заговорившую кошку.
— Практическое применение искусства, Иван, в том, чтобы найти отклик в человеческой душе. Стихи Блока вряд ли помогут вам починить утюг, зато помогут отремонтировать душу. Продолжим. Иван, что было в стихотворении Блока «Незнакомка» о чувствах?
Кунсов выпрямился, польщенный вниманием. Наконец-то его спросили! Он явно готовился.
— Ну, это «И ненавидим мы, и любим мы случайно», — он картинно закатил глаза, пытаясь выудить из памяти хоть что-то.
В аудитории на секунду воцарилась гробовая тишина, которую тут же взорвал гомерический хохот. Кристина Маркова, не выдержав, ударила ладонью по столу.
— Кунсов! — фыркнула она, сверкая глазами. — Да иди ты семки на кортах погрызть, раз в литературе не смыслишь! Блока с Лермонтовым перепутал! Они даже в разных веках жили!
Ирина Валентиновна подняла руку, восстанавливая порядок. На ее лице не было и тени насмешки, лишь легкая усталость от необходимости констатировать очевидное.
— Спасибо, Кристина, но замечания по форме оставим при себе. Иван, вы путаете авторов. Александр Блок и Михаил Лермонтов — это разные эпохи. Садитесь, пожалуйста.
Иван, багровея от злости и стыда, не сдавался. Он чувствовал, что публика ускользает, и это было невыносимо.
— Ирина Валентиновна! — он почти выкрикнул. — А вы не считаете, что в вашем возрасте уже нужно быть доктором наук, а не кандидатом? Для авторитета, так сказать. А то как-то несолидно.
В аудитории снова зашикали. Это был уже перебор. Ирина Валентиновна отложила мел в сторону, взяла со стола журнал и медленно подняла взгляд на Ивана. В ее глазах не было гнева, лишь холодный, аналитический интерес, как у энтомолога, изучающего редкий и не самый приятный вид жука.
— Иван, — произнесла она с ледяной вежливостью, — с ваших двадцати лет, безусловно, виднее. Вы, с вашим богатым жизненным опытом, наверняка лучше меня разбираетесь в карьерных траекториях. А теперь, если ваш личностный рост на сегодня завершен, мы переходим к анализу текста. Открываем сборники на странице 145.
Но апогей случился ближе к концу пары, когда речь зашла о футуризме и Владимире Маяковском. Кунсов, видимо, решил, что нашел, наконец, точку соприкосновения с современностью.
— Вот Маяковский со своей «лесенкой» — это же чистый рэп! — объявил он, торжествующе оглядывая однокурсников. — Его можно и нужно сравнивать с современными исполнителями! Вот, например, MiyaGi. У них общий подход к ритму, к эпатажу. Давайте нам материал в понятной нам форме, а не этот нафталин.
Ирина Валентиновна, до этого стоически выдерживавшая все его выпады, сдержанно вздохнула. Она поставила на кафедру стакан с водой, который, казалось, был ее главным оружием против нападающего хаоса.
— Нет, — сказала она твердо и просто. — Не могу. И не буду. Поэзию Владимира Владимировича Маяковского и творчество упомянутого вами исполнителя я сравнивать отказываюсь. Это методически неверно, профанирует суть предмета и оскорбляет память поэта. Точка.
Это было последней каплей. Иван Кунсов закатил настоящую истерику. Он кричал о косности системы, о нежелании педагога идти навстречу студенту, о том, что его «креативный подход» душат в зародыше. Он размахивал руками и требовал «академической справедливости».
Ирина Валентиновна в течение всего этого монолога спокойно допила воду из своего стакана, поправила очки и, когда он наконец замолчал, перевела дух. И сказала:
— Исчерпали? Прекрасно. Итак, возвращаемся к Маяковскому.
Вечером, за ужином, Ирина Валентиновна делилась впечатлениями с мужем. Она нарезала салат, а Влад помешивал рагу на плите.
— Представляешь, он сегодня Блока с Лермонтовым перепутал. Публично. Потом посоветовал мне получить докторскую степень для солидности. А под занавес потребовал, чтобы я сравнила Маяковского с каким-то рэпером Мияги, кажется.
Владислав фыркнул, отставляя в сторону половник.
— Парень не лишен фантазии, чего уж там.
— Но я не понимаю главного, — Ирина Валентиновна отложила нож и села за стол. — Что ему нужно? За все годы у меня не было студента с такой навязчивой, яростной потребностью в конфронтации. Он не спорит по сути предмета, Влад. Он спорит с фактом моего существования как преподавателя. Как будто я лично ему что-то сделала.
— Может, самоутверждается? — предположил Владислав, ставя на стол дымящуюся кастрюлю. — Молодой, глупый. Хочет выделиться.
— Выделиться-то он выделился, — вздохнула Ирина Валентиновна. — Теперь вся группа над ним смеется. А он, вместо того чтобы замолчать и начать хоть что-то учить, только еще больше звереет. Странная и неприятная история.
Окончание здесь >
Автор: Арина Демидова
---
---
Лена-одуванчик
Игорь недавно развелся с женой. Тане, его бывшей, до смерти все надоело: и муж, и этот угрюмый военный городок, спрятавшийся среди глухих архангельских лесов. Господи, зачем она вообще вышла за Игоря? Она, что, декабристка? Ведь знала, куда едет. В маленьком поселке, приткнувшемся к военной части, не было никаких развлечений, кроме убогого клуба с баром в подвальном помещении. В клубе регулярно устраивались танцы, куда ходили молодые офицерики с женами. Такими же дурами и декабристками как Таня.
Дружить с местными женщинами невыносимо скучно: только и разговоров, что о многочисленных детях и любимых муженьках. Или – нелюбимых. Кудахчут, как куры, бессмысленно и хлопотливо, не задумываясь нисколько, что жизнь проходит впустую, и больше ничего не будет. Только и радости, что поездка летом в Анапу с детьми и бабушками. Да и там – пустота: то сопли, то ожоги, бесконечное «М-а-а-ам», купи, подай, убери. После такого отдыха требовался дополнительный отпуск.
Таня мечтала о другом: сплав на байдарках по рекам Карелии, безмятежное валянье в шезлонге под небом Турции, пирамиды среди жарких песков Египта... Кино, танцы, рестораны. И рядом – молодой и красивый Игорь, который так нравился ей поначалу. Ему шла военная форма, и Таня жарко целовала его. Но зачем она стала его женой? Никаких пирамид, ресторанов и светских вечеринок. Жены военных лишены этих удовольствий. Как в известном кино: чтобы стать генеральшей, нужно полжизни мотаться за летехой-супругом по гарнизонам.
Таня буквально заболевала от тоски, а любовь и симпатия к мужу превратилась в откровенную ненависть. Оба все давно поняли, но никак не могли признаться в своей ошибке. Брак держался на гнилых нитках. И однажды Таня решительно их порвала, собрав чемодан и уехав, чиркнув в записке: «Не люблю, не хочу, подаю на развод».
Игорь остался один. Сердце глодала жгучая обида. Но долго убиваться не было причин: он давно понял, что красивая, холодная Татьяна – транзитный пассажир, и совсем не для него. Романтики в жизни кадровых военных нет. «Анкор, еще анкор» - и больше никаких иллюзий. В чем винить избалованную, изнеженную Таню? Бог с ней, и пусть летит к маме, к шуму и суете большого города, полного развлечений, веселых подруг и беззаботных мужчин.
Серега Волков, друг, извернулся, достал где-то пару килограммов свежего мяса, нажарил чудесных шашлыков. Нарезал помидоров и огурцов с собственной теплицы. Налил водку по стопкам.
- За свободу, — сказал тост. . .
. . . дочитать >>