Все главы здесь
Глава 90
Проводы получились какими-то особенно тихими, будто все понимали: слова здесь лишние, слишком хрупкий момент, чтобы перегружать его напутствиями. Да и ненадолго уезжали молодые — будто в Княжеск.
Кирилл Андреевич держался собранно, но когда обнял Олега, задержал руки на его плечах чуть дольше обычного — так обнимают не на дорогу, а на судьбу, словно молча передавая ответственность и доверие.
— Позвоните, как долетите! — сказал он негромко. — И потом… тоже. Звони обязательно.
— Конечно, — пообещал Олег.
Татьяна суетилась вокруг Нади, что-то спрашивала, сама себе отвечала, потом вдруг наклонилась к коляске, заглянула в лицо Валерику, перекрестила его так быстро, будто боялась, что кто-то увидит, и только потом прижала дочь к себе — крепко, без слов, с той материнской тревогой, которая не требует объяснений.
— Все будет хорошо, — шепнула она, хотя сама в это не столько верила, сколько надеялась. — Всего два дня. Кирилл сказал, что Валера хорошо умеет ее осаживать. Не переживай.
Надя кивнула:
— Мам, я не собиралась конфликтовать. Сама не переживай.
До аэропорта ехали долго, в дороге все молчали. Лишь Валерик несколько раз принимался плакать, но Надя быстро его успокаивала.
В здании аэропорта было шумно и суетливо. Когда объявили посадку, Олег и Надя пошли, не оглядываясь.
Таня с тоской смотрела им вслед:
— Не на месте у меня сердце, Кирюша.
— Да ты что, Танюша, два дня. Сегодня пятница — во вторник уже будут дома. И не заметишь, как снова будем здесь — встречать.
— Да, Кирилл, ты прав. Чего я расквасилась?
Самолет взлетал тяжело, медленно, будто тоже не хотел отрываться от земли, и Олег, глядя в иллюминатор, ловил себя на странной мысли: вот сейчас, в эту самую минуту, он летит навстречу родителям, которых уже почти начал бояться потерять навсегда, и эта радость была такой плотной, такой сильной, что в ней почти не оставалось места для страха — только глухое, глубокое волнение, как перед чем-то большим и неизбежным.
В самолете Валерик уснул почти сразу, прижавшись к матери, и это немного успокоило обоих — сон ребенка всегда будто дает разрешение и самим чуть расслабиться.
Полет был долгим, вязким, с тем странным ощущением времени, когда часы вроде бы идут, но все застыло.
Олег смотрел в иллюминатор, где под крылом медленно плыли облака, и чувствовал, как внутри него одновременно сходятся две противоположные силы: радость — почти детская, необъяснимо теплая, потому что он летит навстречу родителям, живым, настоящим, не телефонным голосам, и тревога — взрослая, тяжелая. За то, как будет вести себя мать, и как отец примет Надежду.
Он думал о матери — строгой, резкой, иногда даже безжалостной, о ее сжатых губах и привычке командовать, и вдруг поймал себя на том, что страшно скучает по ней именно такой, какой она была всегда, без попыток стать мягче.
Он думал об отце — и это было почти физическое ожидание: пожать руку, обнять крепко, ощутить его запах, уже почти забытый.
Надя сидела рядом и тоже смотрела в окно, но мысли ее шли совсем другим путем.
Она прижимала к себе спящего сына, и внешне казалась спокойной, но внутри у нее было совсем не так тихо.
Она прекрасно понимала, что мать Олега ее не любит — не по злобе даже, а по какому-то своему, жесткому, хирургическому принципу: «не та, не дотягивает», и это знание сидело под ребрами неприятным холодком.
Она прекрасно понимала, что свекровь не впустит ее в семью, и от этого знания никуда было не деться, оно жило в ней спокойно, без обиды, но с осторожностью.
Ей было тревожно, потому что она ехала туда не просто как жена и мать, а как женщина, которую будут рассматривать, сравнивать, оценивать — молча, пристально, без права на ошибку.
И вдвойне тревожно ей было потому, что она никогда не видела свекра — человека, в честь которого назвали ее сына, человека, чье имя звучало в их доме почти как оберег.
Иногда она ловила себя на мысли: зачем она вообще напросилась в эту поездку, не было ли проще остаться, дать Олегу поехать одному, прожить эту встречу без лишнего напряжения?
Но каждый раз, когда эта мысль возникала, внутри поднималось что-то упрямое, тихое, не оформленное словами — ощущение, что ей обязательно нужно было ехать.
Какое-то странное предчувствие толкало ее вперед, не пугая, а словно направляя, и Надя позволяла себе просто довериться ему, крепче прижимая к себе спящего Валерика.
Она и сама не могла бы толком объяснить, зачем настояла на этой поездке. Что-то тянуло ее в Москву, именно в Москву, какое-то необъяснимое чувство, не страх, не логика, а именно предчувствие — будто должно было случиться что-то важное.
Москва встретила их серым небом, влажным воздухом и ощущением чужого города, в котором они были всего лишь временными пассажирами.
Из аэропорта отправились сразу в торговый центр. Еще там, в Новосибирске, заранее договорились: если выпадет хотя бы несколько часов в Москве, они обязательно сделают для Валерика праздник — покатают его на детском паровозике, купят игрушку, самую яркую и красивую, подарки родителям и Кириллу Андреевичу.
В такси ехали молча, Валерик спал, Надя смотрела в окно, а Олег вдруг поймал себя на том, что этот короткий московский промежуток между двумя перелетами кажется ему каким-то странным затишьем — словно жизнь дала им паузу, чтобы перевести дыхание перед следующим шагом.
Торговый центр был огромный, теплый, шумный, пахнущий кофе, духами, и чем-то еще… незнакомым.
Валерик сразу оживился, заерзал в коляске, начал тянуться ручками ко всему подряд, издавая восторженные, бессловесные звуки.
Они долго искали паровозик, поднимались по эскалаторам, спускались, смеялись над тем, что снова не туда повернули, и в какой-то момент Олег вдруг поймал себя на том, что уже несколько минут просто идет рядом с Надей и смотрит, как она наклоняется к сыну, что-то ему объясняет, улыбается, и в этой обычной, почти бытовой картинке было столько покоя, что он даже испугался — как будто этот покой нельзя долго удерживать, как будто он обязательно закончится.
Паровозик оказался на третьем этаже — яркий, красный, с громким гудком и крошечными вагончиками, и когда Валерика усадили внутрь, он сначала растерялся, широко раскрыл глаза, а потом вдруг рассмеялся — так звонко, радостно и искренне.
— Надь, а хорошо, что мы вместе! — улыбнулся Олег и обнял жену. — Хорошо, что вы со мной!
Потом был огромный детский магазин, где всего было так много, что Надя и Олег тоже превратились в детей.
— Надь, а у тебя игрушки были?
— Конечно! Китайские, в основном. Ой, Олег! — вскрикнула Надя. — У меня же был «дэнди» — игровая приставка. Ты что! Вообще отвал башки. Мы с Анжелкой играли. Иногда дрались даже.
Олег радостно рассмеялся:
— Да ладно? Ты дралась? — недоверчиво переспросил он.
— А то! — Надя присвистнула. — Однажды девчонки из «а» класса решили избить Анжелку. Ты знаешь, как я их всех раскидала?! Ого! Я тогда и сама получила хорошенько, конечно, но подругу отстояла.
— А она сама? Что, не могла защититься?
— Ой, Олежка, — Надя рассмеялась. — Анжелка до восьмого класса такая тихоня была. Я ее от всех защищала. На нее постоянно посягали девчонки из других классов. Всем хотелось ее отлупить.
— За что? — удивился Олег.
— Она была очень красивая. Почему — была. И сейчас тоже. И вот как только какой-то пацан начинал за ней увиваться — так сразу Анжелка и получала от его воздыхательниц.
— Интересно. А ты? А на тебя? — спросил Олег.
Надя махнула рукой:
— Что ты! До десятого класса я была гадким утенком. На меня никто не смотрел.
— Не могу поверить! — Олег крепко обнял супругу и поцеловал.
Валерику купили мягкого жирафа, красную машину и белого медвежонка.
— Ну что, теперь поедим и пора в аэропорт.
Надя кивнула:
— Да, пойдем. Присесть охота.
И вдруг. Совершенно неожиданно, краем глаза, она уловила движение — фигуру, походку, наклон головы, — и сердце дернулось так резко, будто ее окликнули по имени в пустом зале.
Она остановилась. Не сразу повернулась — сначала просто замерла, словно боялась спугнуть это ощущение, а потом медленно, осторожно, как во сне, обернулась.
Вдалеке, у витрины с мужскими куртками, стоял мужчина. У Нади перехватило дыхание. Лицо намного моложе, но как похоже! Да и фигура тоже — почти тот же рост. Мужчина вдруг откинул прядь со лба левой рукой. Надя вздрогнула. Именно так делал Милош. Но мужчина абсолютно седой и с тростью.
«Нет… — мелькнуло в голове. — Не может этого быть».
Он не мог быть здесь. Он не мог быть таким. Он не мог быть вообще.
Для Ласло слишком молод, для Милоша слишком стар. И трость…
Но сердце уже колотилось, как сумасшедшее, отдаваясь в ушах, в висках, в животе, и Надя вдруг отчетливо поняла, что если сейчас не вдохнет глубоко, то просто потеряет равновесие.
— Олег… — тихо сказала она, не сводя глаз с фигуры вдалеке.
— Что, Надь? — он повернулся к ней сразу, уловив что-то в ее голосе.
— Ты… ты видишь вон того человека?
Олег посмотрел туда, куда она указала.
— Какого?
— В черной куртке… у витрины… — Надя сглотнула. — Он… очень похож.
— На кого?
Она не ответила сразу, потому что сама еще не поняла — на кого похож? На Ласло или на Милоша.
— Нет, Олег. Мне показалось, — наконец сказала она. — Просто показалось.
Мужчина тем временем развернулся, сделал несколько шагов, сильно припадая на правую ногу, и исчез в людском потоке, словно растворился, и вместе с ним ушло это почти физическое ощущение пустоты и тревоги.
— Надь, ты побледнела, — обеспокоенно сказал Олег. — Ты в порядке? Кто это был? Ты его знаешь?
Она кивнула, заставляя себя улыбнуться:
— Олег, этот мужчина похож на Ласло, но моложе.
Он внимательно посмотрел на нее, но расспрашивать не стал. Похож — и похож.
Они пошли дальше, туда, где можно было перекусить, но Надя ловила себя на том, что все время оглядывается, всматривается в лица, в силуэты, в отражения в стекле, словно надеясь — или боясь — снова увидеть его.
Зачем она настояла на этой поездке?
Продолжение во вторник
Татьяна Алимова