– Пап, ты просто не видишь очевидного! – почти крикнула Аня, хватаясь за виски. – Она же тебя на крючок посадила!
Владимир Петрович отвернулся к окну. За стеклом моросил осенний дождь, размывая контуры панельных домов спального района Люберец. В отражении он видел лицо дочери, красное от возмущения и слёз.
– Не смей так говорить о Светлане, – произнёс он глухо. – Ты понятия не имеешь, каково мне было.
– Мы имеем! – Анна подошла ближе, её голос дрогнул. – Мы все понимали. Но это не значит, что первая встречная может…
– Она не первая встречная! – Владимир Петрович резко обернулся. – Где вы были, когда я неделями не мог встать с кровати? Когда в холодильнике пусто, а руки не поднимались даже чайник включить? Звонили раз в неделю: «Как дела, пап?» И всё! А Светлана… она спасла меня.
Дочь сжала губы. В её глазах стояли слёзы.
– Папа, мы любим тебя. Просто пойми: у неё есть мотивы. Лёша навёл справки, у её сына…
– Достаточно! – Владимир Петрович повысил голос. – Выйди из моего дома. И скажи брату: я больше не хочу слышать эти грязные подозрения.
Это было три месяца назад. Сейчас, сидя в той же комнате на том же диване, Владимир Петрович понимал, что дочь была права. Но было уже поздно.
Год назад всё началось иначе. Тогда, в январе, когда ещё лежал снег и на подоконнике стояли увядшие цветы Ирины, которые он не мог заставить себя выбросить. Фиалки, её любимые. Она ухаживала за ними каждый день, разговаривала с ними, как с детьми. Теперь они засохли, и Владимир каждое утро смотрел на них с тупой болью.
Ирина умерла быстро. Инфаркт, неожиданный и жестокий. Вечером они смотрели программу новостей, она вязала внукам свитера, а утром её не стало. Тридцать пять лет совместной жизни оборвались в одно мгновение. Владимир Петрович, бывший инженер, практичный и рациональный человек, вдруг обнаружил, что не знает, как жить дальше.
Дети, конечно, приезжали. Анна организовала похороны, всё взяла на себя. Её муж помог с документами. Алексей приехал из Балашихи, взял несколько дней на работе. Они убрали квартиру, наполнили холодильник, уговаривали отца переехать к кому-нибудь из них. Но Владимир Петрович отказался.
– Я здесь прожил всю жизнь, – сказал он тогда. – Здесь всё помнит Ирину. Я не могу.
Дети уехали. Жизнь вернулась в свою колею: Анна к детям и мужу в их трёхкомнатную квартиру на севере Москвы, Алексей к работе менеджера и бесконечным совещаниям. Звонили, конечно. Раз в неделю, иногда два. «Как дела, пап?» «Нормально». «Кушаешь?» «Кушаю». «Может, приедешь к нам на выходные?» «Посмотрим».
Но на самом деле всё было не нормально. Владимир Петрович перестал готовить, перестал выходить на улицу без крайней необходимости. Он мог часами сидеть на диване, уставившись в одну точку, или рассматривать фотографии: вот их свадьба, молодые и счастливые, вот рождение Ани, вот Алексей делает первые шаги, вот их поездка на море в девяносто шестом. Каждая фотография была ножом в сердце.
Квартира постепенно приходила в упадок. Посуда копилась в раковине, пыль оседала на мебели, холодильник пустел. Владимир Петрович питался бутербродами и чаем, иногда разогревал что-то из заморозки. Сосед по площадке, старый Василий Иванович, однажды застал его в подъезде с полным пакетом мусора, который он так и не донёс до бака.
– Володя, ты держись, – сказал сосед, похлопав его по плечу. – Время лечит.
Но время не лечило. Время только усиливало пустоту.
В феврале в дверь позвонили. Владимир Петрович долго не мог заставить себя подняться, потом медленно поплёлся открывать. На пороге стояла женщина с подносом, прикрытым полотенцем.
– Добрый день, Владимир Петрович, – сказала она мягко. – Я Светлана, живу этажом ниже, в сорок второй. Мы с вами иногда встречались в подъезде.
Он смутно помнил её. Приятная женщина средних лет, всегда здоровалась.
– Я испекла пирог с капустой, – продолжила Светлана. – Много получилось, один не съем. Подумала, может, вам…
Она замолкла, увидев его лицо. Небритое, осунувшееся, с потухшими глазами.
– Проходите, – буркнул Владимир Петрович, отступая в сторону.
Светлана вошла, быстрым взглядом окинула прихожую: пыль, разбросанная обувь, забытые на вешалке старые куртки.
– Я на минутку, – сказала она. – Просто хотела угостить.
На кухне она поставила поднос на стол, сняла полотенце. Пирог был румяный, ароматный, ещё тёплый. Владимир Петрович почувствовал, как у него потекли слюнки. Он не ел ничего горячего уже неделю.
– Спасибо, – пробормотал он.
Светлана посмотрела на грязную посуду в раковине, на пустой чайник, на увядшие фиалки.
– Владимир Петрович, – сказала она тихо, – я знаю, как вам тяжело. Я тоже потеряла мужа пять лет назад. Понимаю, каково это.
Он поднял на неё глаза. В её взгляде была искренняя боль, понимание. Не жалость, а именно понимание.
– Может, я поставлю чайник? – предложила она. – Вместе попьём чай с пирогом?
Владимир Петрович хотел отказаться, сказать, что справится сам, но вместо этого кивнул. Светлана быстро вымыла чайник, налила воды, поставила греться. Потом, не спрашивая разрешения, начала мыть посуду. Её движения были уверенными, домашними.
– Не надо, – слабо возразил он. – Я сам…
– Ничего страшного, – улыбнулась Светлана. – Мне не трудно.
Они пили чай молча. Пирог был действительно вкусным. Владимир Петрович съел два куска и почувствовал, как немного отпускает тяжесть в груди.
– Спасибо, – повторил он. – Очень вкусно.
– Приходите ещё, – сказала Светлана, собираясь уходить. – Если что-то нужно, стукните по батарее. Я на этаже ниже, услышу.
Она ушла, оставив ему пирог и странное чувство тепла, которое он не испытывал уже целый год.
***
Через неделю Светлана пришла снова. На этот раз с борщом.
– Много наварила, – объяснила она. – Думаю, вам пригодится.
Владимир Петрович впустил её без возражений. Они снова пили чай, и на этот раз разговор завязался сам собой. Светлана рассказала, что работала бухгалтером, но сейчас на пенсии. Есть взрослый сын, живёт отдельно. Муж умер от рака, долго болел.
– Я его два года выхаживала, – говорила она, глядя в чашку. – Надеялась, что медицина что-то сделает, но… Потом было так пусто. Казалось, жизнь кончилась.
– И как вы справились? – спросил Владимир Петрович.
– Постепенно. Заставляла себя вставать, готовить, выходить в магазин. Сын помогал, но у него своя семья. Потом привыкла. Знаете, привыкаешь ко всему, даже к одиночеству.
Её слова отозвались в нём болью. Он тоже пытался привыкнуть, но не получалось.
Светлана начала заходить регулярно. Раз в три-четыре дня. Приносила то пирожки, то котлеты, то просто приходила проверить, как дела. Владимир Петрович постепенно оживал. Он стал бриться, убирать квартиру, даже купил новые фиалки и попробовал за ними ухаживать.
– Видите, они уже распускаются, – радовалась Светлана, разглядывая нежные фиолетовые цветочки. – У вас хорошо получается.
– Ирина их любила, – сказал он тихо.
– Знаю, – кивнула Светлана. – Василий Иванович рассказывал. Она была замечательной женщиной.
То, что Светлана не пыталась вытеснить память об Ирине, напротив, с уважением о ней говорила, очень тронуло Владимира Петровича. Он начал рассказывать о жене: как они познакомились на заводе, где он работал инженером, а она чертёжницей; как долго ухаживал; как она сначала отказывала, а потом вдруг согласилась.
– Она сказала: «Ты так упорен, Володя, что я поняла: с тобой не пропаду», – вспоминал он с грустной улыбкой.
Светлана слушала внимательно, кивала, задавала вопросы. Ей действительно было интересно.
Весной они уже проводили вместе много времени. Смотрели сериалы, обсуждали новости, вместе готовили. Светлана научила его нескольким простым рецептам, он помог ей разобраться с компьютером, который давно пылился в углу.
– Вы такой терпеливый, – говорила она, когда он в третий раз объяснял, как пользоваться электронной почтой. – Мой Саша нервничал всегда, когда я что-то не понимала.
Саша, её покойный муж. Она говорила о нём спокойно, без надрыва, но Владимир видел, что боль до сих пор жива.
Когда Анна позвонила в апреле, он впервые за долгое время говорил бодро.
– Пап, ты как будто ожил, – удивилась дочь. – Что случилось?
– Да вот, соседка помогает, – объяснил он. – Светлана, помнишь, я говорил? Хорошая женщина. Присматривает за мной.
– Это замечательно, – обрадовалась Анна. – Папочка, я так рада! Значит, ты не один.
Но когда через месяц она приехала и увидела Светлану в квартире отца, её радость померкла. Светлана была в фартуке, готовила на кухне ужин, распоряжалась в шкафчиках, как у себя дома. На столе стояли новые тарелки, которых Анна раньше не видела. В гостиной лежали женские тапочки.
– Папа, можно тебя на минутку? – позвала Анна, кивнув в сторону спальни.
В комнате, где раньше спали родители, она спросила напрямую:
– Что происходит?
– Ничего особенного, – удивился Владимир Петрович. – Светлана иногда остаётся, помогает по хозяйству. Ей тут удобнее готовить, у неё на кухне ремонт.
– Папа, – Анна помолчала, подбирая слова. – Мне кажется, или у вас… отношения?
Владимир Петрович покраснел.
– Аня, я не изменяю твоей матери. Светлана просто друг.
– Но ты ведь чувствуешь что-то большее, правда?
Он не ответил, но молчание было красноречивее слов.
– Папочка, – дочь взяла его за руку, – я не против твоего счастья. Правда. Просто будь осторожен. Вы знакомы всего несколько месяцев.
– Аня, я взрослый человек, – сказал он с достоинством. – И Светлана не какая-нибудь авантюристка. Она просто добрая женщина, которая оказалась рядом, когда мне было плохо.
Дочь уехала встревоженной. Вечером она позвонила Алексею.
– Лёш, там что-то не то. У папы появилась женщина.
– Ну и что? – отозвался брат. – Он имеет право. Мама год как умерла.
– Год, Лёша! Всего год! И она уже хозяйничает в квартире, как будто там всегда жила.
– Ань, давай не будем драматизировать. Отец одинокий, ему нужна поддержка. Мы не можем быть с ним постоянно.
– Я знаю, но… Обещай, что понаблюдаешь за ней, когда приедешь.
Алексей обещал.
***
Летом отношения Владимира Петровича и Светланы переросли в нечто большее, чем дружба. Они не говорили об этом вслух, но оба понимали, что произошло. Светлана всё чаще оставалась ночевать. Владимир Петрович чувствовал вину перед памятью Ирины, но одновременно не мог отрицать, что снова ощущает себя живым. С Светланой он чувствовал себя нужным, важным. Она восхищалась его умом, его рассказами о работе, его мнением. После многих лет брака, где всё было привычным и понятным, это было упоительно.
– Ты такой интересный, Володя, – говорила Светлана, когда они сидели на балконе вечером. – Столько всего знаешь. Я могла бы слушать тебя часами.
Ирина редко так говорила. Не потому что не ценила, просто они прожили вместе тридцать пять лет, и романтика давно ушла в быт. А тут, в шестьдесят два года, он снова чувствовал себя молодым, интересным.
Дети звонили реже. Владимир Петрович говорил им, что занят, что у него планы. Однажды Анна хотела приехать в субботу с внуками, но он попросил перенести: они со Светланой собирались на дачу к её подруге.
– Папа, а мы не видели тебя уже месяц, – обиженно сказала Анна.
– Аня, дорогая, я не маленький. Приезжайте в следующие выходные.
Но в следующие выходные тоже нашлась причина. И ещё через две недели. Анна начала злиться.
– Мы что, для тебя теперь не важны? – спросила она резко во время одного из редких разговоров.
– Как ты можешь так говорить! – возмутился Владимир Петрович. – Просто у меня наконец появилась своя жизнь, а вы хотите, чтобы я сидел и ждал ваших редких визитов!
Они поссорились. Не разговаривали две недели.
Светлана была рядом, утешала.
– Володя, они просто ревнуют, – говорила она. – Взрослые дети часто не хотят отпускать родителей. Боятся потерять контроль.
– Какой контроль? – недоумевал он. – Я их отец, я всю жизнь для них жил!
– Именно, – кивала Светлана. – Они привыкли, что ты принадлежишь им. А тут вдруг выяснилось, что у тебя есть своя жизнь. Это пугает.
Её слова казались разумными. Владимир Петрович постепенно начал смотреть на детей её глазами: они стали в его восприятии эгоистичными, занятыми только своими проблемами.
В августе Алексей всё же приехал. Зашёл без предупреждения в субботу утром. Владимир Петрович был один, Светлана ушла к себе ночевать.
– Лёш! – обрадовался отец. – Заходи, сейчас чай поставлю.
Они сидели на кухне, разговаривали о работе, о семье Алексея, о планах на отпуск. Потом сын спросил как бы между прочим:
– Пап, а как эта… Светлана? Всё ещё помогает?
– Да, – коротко ответил Владимир Петрович, почувствовав подвох.
– Слушай, – Алексей помолчал, – я вот тут навёл кое-какие справки. У неё есть сын, Игорь. Ему тридцать восемь. И у него, как бы это сказать, проблемы с деньгами. Серьёзные проблемы. Долги.
– И что? – нахмурился Владимир Петрович.
– Пап, пойми правильно. Я не говорю, что Светлана плохая женщина. Но… человек в трудной ситуации может искать выход. А у тебя есть квартира, дача, сбережения. Ты понимаешь, о чём я?
– Понимаю, – холодно сказал Владимир Петрович. – Ты намекаешь, что она со мной из-за денег.
– Я говорю, что нужно быть осторожным. Вот и всё.
– Алексей, – Владимир Петрович встал, – твоя мать умерла год назад. Весь этот год вы с сестрой появлялись здесь от силы раз в месяц. Звонили по обязанности. А Светлана была со мной каждый день. Она кормила меня, когда я не мог есть. Слушала, когда мне было плохо. И теперь ты приезжаешь и обвиняешь её в корысти?
– Я никого не обвиняю, – попытался успокоить отца Алексей. – Просто прошу быть внимательным.
– Выйди из моего дома, – тихо сказал Владимир Петрович.
– Пап…
– Выйди!
Алексей ушёл. Вечером позвонила Анна, кричала в трубку, требовала объяснений. Владимир Петрович отключил телефон.
Светлана пришла через час. Он рассказал ей о визите сына. Она слушала молча, потом обняла его.
– Володя, мне так жаль, – прошептала она. – Я не хотела ссорить тебя с детьми.
– Это не твоя вина, – качал головой он. – Они просто не понимают.
– Может, мне лучше… уйти? – в её голосе была боль. – Я не хочу разрушать твою семью.
– Нет! – он крепко сжал её руку. – Ты никуда не уйдёшь. Это они разрушают. Своей подозрительностью, своей…
– Они боятся потерять тебя, – мягко сказала Светлана. – И боятся, что я заберу твоё имущество. Так ведь?
Владимир Петрович смущённо кивнул.
– Володя, – Светлана посмотрела ему в глаза, – я никогда, слышишь, никогда не претендую на твою квартиру или деньги. Мне нужен только ты. Просто ты.
Он поверил. Конечно, поверил. Потому что хотел верить.
***
Осень принесла новые конфликты. Дети пытались достучаться до отца через соседей, через старых друзей. Василий Иванович однажды зашёл к Владимиру Петровичу с разговором по душам.
– Володь, я не лезу в твои дела, но… Дети волнуются. Может, стоит с ними поговорить спокойно?
– Василий Иваныч, у детей одна забота: как бы я не отписал квартиру чужому человеку, – горько усмехнулся Владимир Петрович. – А то, что мне одному плохо, это их не волнует.
– Да брось ты, – возразил сосед. – Они же переживают. Просто, знаешь, когда у старших родителей появляются новые отношения, это всегда непросто. Им нужно время привыкнуть.
– Времени у них было достаточно, – отрезал Владимир Петрович.
Сосед ушёл, ничего не добившись.
Светлана тем временем стала жаловаться на проблемы. Сначала мелкие: сломался кран в её квартире, пришёл большой счёт за коммуналку. Владимир Петрович помогал деньгами, не задумываясь. Потом проблемы стали серьёзнее.
– Володя, – сказала она однажды вечером, когда они ужинали, – мне неловко об этом говорить, но… У Игоря неприятности. Серьёзные.
– Что случилось? – встревожился он.
– Он связался не с теми людьми. Взял кредиты, не смог вернуть. Теперь коллекторы угрожают. Говорят, что могут… – она замолчала, закрыв лицо руками.
– Сколько нужно?
– Володя, нет, – замотала головой Светлана. – Я не для этого тебе рассказываю. Просто мне не с кем поделиться. Я так боюсь за него.
– Светлана, сколько? – настойчиво повторил он.
– Три миллиона, – прошептала она. – Но это невозможная сумма. Я не прошу, правда. Я просто…
Три миллиона. У Владимира Петровича были накопления, пенсия Ирины, которую он не тратил, компенсация от завода. Но отдать такую сумму...
– Я подумаю, – сказал он.
В ту ночь он не спал. Думал об Ирине, о детях, о Светлане. О том, что будет, если откажет. Светлана уйдёт? Вернётся одиночество? Страх перед пустотой был сильнее страха потерять деньги.
Утром он сказал:
– Я дам деньги.
– Володя, нет, – Светлана заплакала. – Я не могу принять. Это слишком.
– Можешь, – твёрдо сказал он. – Мне эти деньги не нужны. Зачем они мне, старику? А Игорь твой сын, ты не можешь бросить его в беде.
Она обнимала его, целовала, благодарила. И Владимир Петрович чувствовал себя героем, защитником, сильным мужчиной, который может решить проблему.
Деньги он перевёл через неделю. Светлана плакала от счастья.
– Ты спас нас, Володя. Я никогда не забуду этого.
Детям он ничего не сказал. Зачем? Они всё равно не поймут.
***
Зима пришла холодная и снежная. Владимир Петрович и Светлана почти не расставались. Она практически переехала к нему, возвращаясь в свою квартиру только ночевать, и то не всегда. Друзья отца перестали заходить, ощущая холодок со стороны Светланы. Она не была откровенно груба, просто её присутствие как-то само собой отодвигало всех остальных на задний план.
– Володя, у тебя кто-то звонит, – говорила она, когда раздавался телефон. – Опять Анна? Может, не брать? Ты же знаешь, она опять начнёт ругаться.
И он не брал трубку. Потом перезванивал, когда Светланы не было рядом, и разговор действительно выходил напряжённым.
– Пап, почему ты не берёшь трубку? – спрашивала Анна.
– Занят был.
– Чем занят? С ней?
– Аня, прекрати.
– Папа, ты понимаешь, что мы с Лёшей уже полгода тебя нормально не видим? Внуки спрашивают про дедушку. Тебе всё равно?
– Как ты можешь так говорить! – возмущался он. – Приезжайте, я буду рад.
– Когда? В субботу?
– В субботу не могу, мы… у нас планы.
– Какие планы, папа! Господи, да что с тобой творится!
Они снова ссорились.
Светлана утешала:
– Они хотят управлять твоей жизнью, Володя. Не позволяй. Ты свободный человек.
В декабре случилось то, чего Владимир Петрович не ожидал. Светлана пришла бледная, расстроенная, с какими-то бумагами.
– Что случилось? – испугался он.
– Володя, я… Мне стыдно даже говорить, – она опустилась на стул, закрыв лицо руками. – Меня выселяют.
– Как выселяют?
– Квартира… она не моя. Я снимала её все эти годы у хозяйки, старой женщины. Она умерла три месяца назад, а теперь её наследники требуют, чтобы я съехала. Через две недели. Володя, мне некуда идти.
Владимир Петрович похолодел.
– Но ты же говорила, что квартира твоя...
– Я никогда не говорила прямо, – тихо ответила Светлана. – Просто не поправляла, когда ты так думал. Мне было стыдно признаться, что я всю жизнь снимаю жильё. После смерти Саши его родственники отсудили квартиру, а мне ничего не осталось. Я ведь не была с ним официально расписана.
– Почему ты не сказала раньше?
– Боялась, – Светлана подняла на него глаза, полные слёз. – Боялась, что ты подумаешь, будто я к тебе из-за квартиры. А я… я люблю тебя, Володя. По-настоящему. И не знаю, что теперь делать.
Он обнял её. Она прижалась к нему, вся дрожа.
– Не волнуйся, – сказал он. – Что-нибудь придумаем.
– Я могу снять комнату где-нибудь, – всхлипывала Светлана. – Только это будет далеко. Мы не сможем видеться так часто. И денег почти нет, пенсия маленькая, а те три миллиона, которые ты дал...
– Переезжай сюда, – сказал Владимир Петрович.
Светлана замерла.
– Что?
– Переезжай ко мне. Насовсем. Здесь три комнаты, места хватит. Зачем тебе мучиться, искать жильё?
– Володя, нет, – замотала головой она. – Что скажут твои дети? Они и так меня ненавидят. А если узнают, что я живу в квартире их матери...
– Это моя квартира, – твёрдо сказал он. – И я решаю, кто в ней живёт. Переезжай.
Светлана молчала, потом кивнула.
– Спасибо, – прошептала она. – Ты спасаешь меня во второй раз.
Переезд состоялся через неделю. Светлана привезла свои вещи: одежду, посуду, какие-то безделушки. Много вещей она якобы раздала, продала. Владимир Петрович помог устроиться, освободил ей шкаф в прихожей, половину платяного шкафа в спальне. Фотографии Ирины он убрал в ящик комода, оставив только одну, на тумбочке у кровати. Светлана не возражала.
– Она была твоей женой тридцать пять лет, – сказала она. – Я это уважаю.
Детям Владимир Петрович сообщил о переезде Светланы по телефону, скупо и сухо.
– Она временно поживёт у меня. У неё проблемы с жильём.
Повисла долгая пауза.
– Папа, – наконец сказала Анна, и в её голосе была такая боль, что он сжал зубы, – ты понимаешь, что делаешь?
– Анечка, я просто помогаю человеку.
– Человеку, – повторила дочь. – Чужому человеку ты отдаёшь квартиру мамы. Где она спала, где мы росли, где...
– Аня, перестань, – оборвал её Владимир Петрович. – Никто ничего не отдаёт. Светлана просто временно поживёт здесь.
– Временно, – в голосе Ани была горечь. – Папа, очнись. Она тебя использует.
– До свидания, Аня.
Он положил трубку. Алексей позвонил через час, но Владимир Петрович не взял трубку.
***
Январь был странным месяцем. С одной стороны, Владимир Петрович был счастлив: в доме снова жила женщина, пахло пирогами, кто-то заботился о нём. Светлана была внимательной, нежной, всегда рядом. Но иногда он ловил себя на мысли, что чего-то не хватает. Той лёгкости, которая была с Ириной. Того понимания с полуслова.
Со Светланой он всё время чувствовал необходимость быть благодарным. Она ведь столько для него сделала, она рядом, когда все отвернулись. Он должен ценить это. Должен.
Дети не звонили. Владимир Петрович сам набрал номер Ани под Новый год.
– Анечка, с праздником, – сказал он.
– С праздником, пап, – ответила она холодно.
– Как дети?
– Нормально. Спрашивали про тебя. Я сказала, что дедушка занят.
– Аня, ну зачем так? Приезжайте в гости, увидимся.
– Нет, спасибо. Не хочу встречаться с той женщиной в доме мамы.
– Это мой дом!
– Да, пап. Твой. Пока твой. Извини, мне пора.
Она повесила трубку. Владимир Петрович сидел с телефоном в руке, чувствуя, как внутри растёт обида. Почему они не могут понять? Почему не могут порадоваться за него?
– Не бери в голову, – сказала Светлана, обнимая его. – Они когда-нибудь поймут. А пока у нас есть друг друга.
В феврале Светлана подняла тему, которая давно висела в воздухе.
– Володя, а ты не думал о том, чтобы нам… оформить отношения официально?
Он вздрогнул.
– Жениться?
– Да. Я понимаю, это может показаться странным в нашем возрасте. Но знаешь… если со мной что-то случится, у меня нет никого, кроме Игоря, а он далеко, у него свои проблемы. А если с тобой… – она замолчала.
– Ты хочешь быть моей женой? – медленно спросил Владимир Петрович.
– Хочу, – просто ответила Светлана. – Я люблю тебя. И хочу быть с тобой до конца. Официально.
Он думал несколько дней. С одной стороны, это казалось правильным: они живут вместе, почему не узаконить отношения? С другой стороны, голос в глубине души нашёптывал: а дети? А память об Ирине?
Но Светлана была рядом, она смотрела на него с надеждой, и Владимир Петрович не мог отказать.
– Хорошо, – сказал он. – Давай поженимся.
Свадьбы не было. Просто роспись в ЗАГСе, тихая и скромная. Свидетелями стали соседка Светланы по прежнему дому и Василий Иванович, который согласился нехотя.
– Володя, ты уверен? – спросил он перед церемонией.
– Уверен, – ответил Владимир Петрович, хотя сердце тревожно билось.
После росписи они пили шампанское дома, вдвоём. Светлана была счастлива, целовала его, называла мужем. А Владимир Петрович смотрел на кольцо на её пальце и думал о том, что ещё год назад здесь, на этом же диване, сидела Ирина, вязала внукам свитера.
Детям он не сообщил о свадьбе сразу. Не знал, как сказать. Но через неделю Анна позвонила сама.
– Пап, это правда? – в её голосе была боль. – Соседи говорят, ты женился?
– Да, – коротко ответил он.
Долгая пауза.
– Даже не пригласил, – наконец сказала Анна. – Даже не сказал.
– Вы бы всё равно не пришли.
– Откуда ты знаешь? Может, пришли бы. Может, попытались бы понять, порадоваться за тебя. Но ты даже шанса не дал.
– Аня...
– Знаешь что, папа? Поздравляю. Желаю счастья. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
Она повесила трубку. Больше не звонила.
Алексей прислал сухую эсэмэску: "Поздравляю. Берегись."
Владимир Петрович удалил сообщение.
***
Март был спокойным. Светлана вела хозяйство, готовила, убирала. Владимир Петрович ходил в поликлинику, встречался с Василием Ивановичем, смотрел телевизор. Иногда ему казалось, что жизнь стала какой-то пресной, серой. Но он гнал эти мысли прочь. У него есть жена, дом, относительное здоровье. Чего ещё желать в шестьдесят два года?
В конце марта Светлана снова заговорила о проблемах.
– Володя, мне нужно с тобой серьёзно поговорить, – сказала она однажды вечером.
Он напрягся. Серьёзные разговоры редко предвещали что-то хорошее.
– Слушаю.
– Знаешь, я всё думаю… Мы с тобой теперь муж и жена. Но квартира оформлена только на тебя. И если, не дай бог, с тобой что-то случится...
– Я оставлю тебе всё в завещании, – быстро сказал Владимир Петрович. – Не волнуйся.
– Дело не в этом, – Светлана покачала головой. – Завещание можно оспорить. Твои дети наверняка попытаются. Они меня ненавидят, ты же видишь. Они скажут, что я тебя околдовала, заставила, что угодно. И суд может встать на их сторону. А я останусь на улице.
– Этого не будет, – попытался успокоить её Владимир Петрович.
– Володя, я боюсь, – в глазах Светланы блестели слёзы. – Я всю жизнь прожила без своего угла. Потеряла квартиру после смерти Саши, скиталась по съёмным углам. Сейчас впервые за много лет я чувствую себя дома. И мысль о том, что это может снова отняться...
Она замолчала, вытирая слёзы.
– Что ты предлагаешь? – осторожно спросил Владимир Петрович.
– Переоформи квартиру. Сделай дарственную. На моё имя. Или хотя бы на нас обоих. Тогда у меня будет гарантия. И я смогу спать спокойно.
Владимир Петрович растерялся.
– Светлана, это… Это серьёзный шаг. Мне нужно подумать.
– Конечно, – кивнула она. – Я не тороплю. Просто подумай.
Но с этого дня тема постоянно всплывала. Не навязчиво, но регулярно. Светлана вспоминала знакомых, которых обманули родственники. Рассказывала истории про судебные тяжбы. Показывала статьи в интернете о том, как взрослые дети отсуживают имущество у пожилых родителей после их смерти.
– Вот смотри, – говорила она, показывая экран планшета, – женщина прожила с мужчиной двадцать лет, а когда он умер, его дети выгнали её за неделю. Ничего не оставили. Двадцать лет жизни – и на улицу.
Владимир Петрович читал, и тревога закрадывалась в душу. А вдруг и правда? Дети ведь на него сейчас злы, обижены. Что, если они действительно попытаются отсудить всё у Светланы?
– Но квартира их матери, – говорил он нерешительно. – Я не могу просто так отдать её чужому человеку.
– Володя, – Светлана смотрела на него с болью, – я что, чужой человек? Я твоя жена. Мы расписаны. Или для тебя это ничего не значит?
– Значит, конечно, значит! Просто...
– Просто ты до сих пор не доверяешь мне. Считаешь, что я авантюристка, которая хочет тебя обобрать. Как твои дети.
– Нет, я так не думаю!
– Тогда почему не можешь сделать простую вещь? Оформить квартиру на нас обоих, чтобы я чувствовала себя в безопасности?
Споры стали ежедневными. Светлана то плакала, то замыкалась в себе, то намекала, что может уйти, раз её здесь не ценят. Владимир Петрович не выдерживал её слёз, её молчаливых обид.
В апреле в квартиру пришёл юрист. Светлана сказала, что это знакомый, бесплатно поможет оформить документы.
– Владимир Петрович, – говорил мужчина средних лет в дешёвом костюме, – процедура совсем простая. Дарственная на супругу – обычная практика. Вы оформляете на жену долю или всю квартиру, и она получает юридическую защиту. Это разумно, учитывая, что дети против вашего брака.
– А если я просто оставлю завещание? – спросил Владимир Петрович.
– Завещание легко оспорить. Дети скажут, что вы были не в себе, что супруга оказывала давление. Экспертизы, суды – это годы. А дарственная вступает в силу сразу. Никто не сможет оспорить.
– Мне нужно подумать, – повторил Владимир Петрович.
Юрист оставил документы и ушёл.
Светлана больше не поднимала тему напрямую. Но атмосфера в доме изменилась. Она стала молчаливой, отстранённой. Готовила, убирала, но без прежнего тепла. На вопросы отвечала коротко. По ночам он слышал, как она тихо плачет в подушку.
– Светлана, что случилось? – спрашивал он.
– Ничего. Просто устала.
– От чего?
– От того, что чувствую себя временной. Чужой в этом доме. Служанкой, которую можно выгнать в любой момент.
– Я никогда не выгоню тебя!
– Но твои дети выгонят. Как только тебя не станет. И я ничего не смогу сделать. Буду опять скитаться, снимать углы. В мои-то годы.
Владимир Петрович не выдержал. В начале мая он сказал:
– Хорошо. Я оформлю дарственную.
Светлана всплеснула руками, обняла его.
– Спасибо! Спасибо, родной! Ты не представляешь, как ты меня спас! Теперь я спокойна.
Он хотел оформить квартиру на них обоих, пополам. Но юрист сказал, что это невыгодно с точки зрения налогов, что проще оформить на одного собственника. Светлана уверяла, что это формальность, что квартира всё равно их общая. Владимир Петрович, запутавшийся в юридических тонкостях, согласился.
Документы подписали в середине мая. Регистрация заняла две недели. Светлана была счастлива, готовила любимые блюда Владимира Петровича, была нежной и заботливой.
– Вот видишь, какие мы молодцы, – говорила она. – Теперь всё правильно оформлено. Теперь наше будущее защищено.
Владимир Петрович чувствовал смутную тревогу, но гнал её прочь. Он сделал правильно. Защитил жену. Это же нормально, что муж заботится о супруге?
Через неделю после регистрации дарственной всё изменилось.
***
Светлана стала другой. Постепенно, но неумолимо. Сначала мелочи: резкий тон, недовольство, если Владимир Петрович что-то сделал не так. Потом отказы готовить.
– Я устала. Закажи еду или приготовь сам.
Потом она начала приглашать в квартиру своих знакомых. Шумные посиделки, смех, музыка. Владимир Петрович сидел в спальне и не понимал, что происходит.
– Светлана, может, потише? – попросил он однажды.
– Володя, это моя квартира, – спокойно ответила она. – Я имею право приглашать гостей.
– Наша квартира, – поправил он.
– Нет, – Светлана посмотрела на него холодно. – По документам она моя. Ты же сам подарил. Или забыл?
У него перехватило дыхание.
– Светлана, что ты говоришь? Мы же...
– Мы муж и жена, – кивнула она. – Пока. Но квартира оформлена на меня.
Он не мог поверить своим ушам.
– Ты… из-за квартиры? Всё это время?
Светлана усмехнулась.
– Володя, не изображай из себя святого. Ты думал, я правда полюбила шестидесятидвухлетнего вдовца в старой панельной хрущёвке? Мне нужна была крыша над головой. У меня её не было. У тебя была. Всё просто.
Владимир Петрович схватился за сердце. В груди кололо, не хватало воздуха.
– Ты... использовала меня, – прохрипел он.
– Называй как хочешь, – пожала плечами Светлана. – Я выжила. У тебя был выбор: проверить, навести справки, послушать детей. Ты не стал. Захотелось в старости поиграть в любовь – вот и получил. Квартира теперь моя, и я хочу, чтобы ты съехал.
– Съехал? Куда?
– К детям. Они же тебя так любят, примут с распростёртыми объятиями, – в её голосе была издёвка. – Или снимай что-нибудь. У тебя пенсия есть.
Владимир Петрович опустился на диван. Мир вокруг поплыл.
– Светлана, пожалуйста, – прошептал он. – Я же отдал тебе всё. Помогал. Любил…
– Любил, – передразнила она. – Володя, ты любил не меня. Ты любил идею, что кто-то о тебе заботится. Что ты не один. Я была под рукой, удобной, готовой играть роль. Хватит ныть. У тебя есть неделя, чтобы собрать вещи.
Она ушла на кухню, включила музыку громче.
Владимир Петрович сидел в оцепенении. Потом, дрожащими пальцами, набрал номер Ани. Не брала. Набрал Алексея.
– Да, – сухо отозвался сын.
– Лёша, – голос Владимира Петровича дрогнул, – я… Мне нужна помощь.
Алексей приехал через два часа. Анна подъехала позже, её лицо было бледным, губы сжаты. Владимир Петрович рассказал всё: про дарственную, про слова Светланы, про то, что теперь квартира не его.
Дети слушали молча.
– Мы же предупреждали, – наконец сказала Анна. Голос её был ровным, без упрёков, но Владимир Петрович видел боль в её глазах. – Говорили, просили. Ты не слушал.
– Я знаю, – он закрыл лицо руками. – Я всё понимаю. Я глупый старый дурак.
– Можно попробовать оспорить дарственную, – задумчиво произнёс Алексей. – Если докажем, что было давление, обман...
– Ничего не получится, – Светлана вышла из кухни. На ней был дорогой халат, который Владимир Петрович видел впервые. – Все документы в порядке, ваш отец был в здравом уме, подписывал добровольно. У меня есть свидетели: юрист, нотариус. Так что даже не пытайтесь.
– Ты мерзавка, – тихо сказала Анна.
– Может быть, – пожала плечами Светлана. – Но квартира моя. И вы все отсюда свалите.
Алексей встал, его кулаки были сжаты.
– Лёш, не надо, – остановил его Владимир Петрович. – Она права. Я сам отдал. Сам подписал.
Они уехали поздно вечером. Владимир Петрович собрал вещи: одежду, документы, фотографии Ирины. Светлана равнодушно наблюдала.
– Дачу тоже хочешь? – спросил он устало.
– Дачу оставь себе, – милостиво разрешила она. – Мне она не нужна. Старая развалюха. Продашь – хоть на что-то хватит.
***
Владимир Петрович переехал к Алексею. Сын с женой выделили ему комнату, относились заботливо, но он чувствовал себя обузой. Чужим в чужом доме. Внуки Алексея, десяти и семи лет, шумели, бегали. Невестка готовила, убирала, но иногда Владимир Петрович ловил её усталый взгляд.
Анна приезжала раз в неделю. Они пили чай, разговаривали, но между ними стояла стена. Невидимая, но ощутимая.
– Папа, – сказала она как-то, – мы тебя любим. Всегда любили. Просто... нам было больно видеть, как ты отдаляешься. Как защищаешь чужого человека вместо своих детей.
– Я знаю, – ответил Владимир Петрович. – Прости меня. Если можешь.
Анна взяла его за руку.
– Мы же семья, пап. Всё будет хорошо.
Но не будет. Владимир Петрович знал это. Квартиру не вернуть. Доверие подорвано. Отношения с детьми после потери жены, после смерти матери разрушены его же руками.
По вечерам он сидел у окна в комнате, смотрел на огни Балашихи и думал об Ирине. О том, как предал её память, впустив чужую женщину в их дом. О том, как легко отдал всё, что они вместе создавали тридцать пять лет. О детях, которым теперь ничего не оставил.
Манипуляция пожилым человеком оказалась до смешного простой. Одиночество, страх, потребность в заботе – и вот он, вдовец с квартирой и дачей, становится лёгкой добычей. Новая женщина отца обернулась кошмаром, а он, стремясь защитить её от мнимых угроз, потерял всё.
***
– Алло?
– Лёш, это я.
– Аня? Ты плачешь?
– Всё. Документы зарегистрированы. Я сегодня звонила, узнавала.
С другой стороны трубки было только тяжёлое дыхание.
– Я поговорила с папой. Сказала, что мы его больше не увидим, если он не попытается хоть что-то сделать.
– И что он?
– Он заплакал, Лёш. Так заплакал. Говорит, что сам виноват, что не смеет просить прощения, что испортил всё. Я не выдержала, обняла его. Господи, как же так вышло...
– Он виноват, Ань. Мы предупреждали. Сто раз.
– Он старый и одинокий, Лёша. Мама умерла, ему было плохо. Мы не могли быть рядом всё время, у нас свои семьи. А она подвернулась вовремя. Сыграла роль спасительницы. Конфликт из-за наследства она спровоцировала специально, чтобы изолировать его от нас. И у неё получилось.
– Теперь поздно, – устало сказал Алексей. – Квартира её. Юристы говорят, что шансов оспорить почти нет. Она всё грамотно сделала.
– Как отсудить квартиру у отца, если он сам её подарил? – горько усмехнулась Анна. – Никак.
– Мы хоть дачу не потеряли.
– Дачу. Старую развалюху без удобств. Ура. А та квартира... Помнишь, как мама цветы выращивала на балконе? Как мы там Новый год справляли всей семьей?
– Помню.
– Теперь там она. Распоряжается, как хочет. И мы ничего не можем сделать.
Долгая пауза.
– Аня, а папа... он там у меня не приживается. Понимаешь? Мария уже намекала, что тяжело. Дети шумят, места мало.
– Я возьму его к себе. Пусть поживёт у нас. Только не знаю, как муж отреагирует. Он всё ещё злится на папу за всё произошедшее.
– Давай пока как есть оставим. Потерпим. Главное, чтобы отец не сломался окончательно.
– Поздно, Лёш. Он уже сломан.
Анна положила трубку, вытерла слёзы. За окном стемнело, начинался дождь. Она посмотрела на фотографию на полке: вся семья, ещё при маме. Счастливые, улыбающиеся. Папа обнимал маму за плечи, та смотрела на него с любовью. Кажется, это было снято на даче, лет пять назад.
Анна взяла фотографию в руки, провела пальцем по стеклу.
– Мам, – прошептала она, – прости нас. Мы не уберегли его.
***
Владимир Петрович лежал в узкой комнате на раскладушке, которую Алексей поставил специально для него. За стеной слышались голоса невестки и сына, негромкие, но напряжённые. Он не вслушивался в слова, но понимал: говорят о нём. О том, как долго он пробудет, как решать вопрос с его проживанием, с деньгами.
На телефоне было несколько пропущенных. Один номер он не узнал. Перезвонил.
– Владимир Петрович? – отозвался незнакомый мужской голос. – Это Игорь. Сын Светланы.
Владимир Петрович замер.
– Слушаю.
– Я звоню, чтобы сказать... Мне очень жаль. Я не знал, что мать так поступит. Она мне ничего не рассказывала. Я узнал только вчера, когда приехал к ней, а она... Она была пьяная, хвасталась подругам, что обвела вокруг пальца старого дурака.
Владимир Петрович молчал.
– Знаете, – продолжил Игорь, – я понимаю, это мало что меняет. Но хочу, чтобы вы знали: тех трёх миллионов не было никаких долгов. Она соврала. У меня были проблемы года два назад, но я сам с ними справился. Она просто использовала старую историю. Деньги она взяла и... Не знаю, куда дела. Наверное, откладывала на что-то своё.
– Зачем ты мне это говоришь? – глухо спросил Владимир Петрович.
– Потому что стыдно. Она моя мать, но я не могу одобрять то, что она сделала. Вы её спасали, помогали. А она... Извините. Просто извините.
Игорь повесил трубку.
Владимир Петрович ещё долго сидел с телефоном в руках. Значит, и долгов не было. Всё было ложью с самого начала. Или нет, не с самого начала. Сначала она действительно помогала, была доброй соседкой. А потом увидела возможность и использовала её. Постепенно, умело, расчётливо.
Он вспомнил первый визит Светланы с пирогом. Искренняя ли была тогда её помощь? Или она уже тогда оценила его: одинокий вдовец, своя квартира, дача, сбережения, отсутствие близких рядом. Лёгкая добыча.
Владимир Петрович встал, подошёл к окну. В отражении стекла он увидел старика: согбенного, потухшего, с глубокими морщинами вокруг глаз. Когда он успел так постареть? Год назад, когда умерла Ирина, он ещё держался. А сейчас...
На полке лежала его записная книжка. Он открыл её, полистал. Телефоны друзей, с которыми не общался уже почти год. Светлана мягко, незаметно отдаляла его от всех: то некогда было встретиться, то неудобно, то "зачем тебе эти старые связи, Володя, у тебя теперь я есть".
Он набрал номер Василия Ивановича.
– Володь? – удивлённо отозвался сосед. – Ты как?
– Нормально, – соврал Владимир Петрович. – Как дела?
– Да вот, живу. Слышал про твою... ситуацию. Все в подъезде только об этом и говорят. Ну ты даёшь, Володя. Предупреждал же тебя.
– Знаю.
– Она, кстати, уже ремонт затеяла в квартире. Всё менять собирается. Рабочие ходят, шумят. Говорит, что старое ей не нравится.
Старое. То, что выбирала Ирина. Мебель, обои, занавески. Всё, что хранило её тепло. Сейчас Светлана уничтожала эти следы, переделывала квартиру под себя.
– Василий Иваныч, спасибо за звонок, – сказал Владимир Петрович. – Береги себя.
Он положил трубку и понял, что больше не может звонить в тот дом. Это не его дом. Не его жизнь.
***
Прошёл месяц. Владимир Петрович пытался найти съёмное жильё, но его пенсии едва хватало на комнату в общежитии или на край города. Алексей предлагал помочь деньгами, но отец отказывался.
– Я и так достаточно на вас нагрузился.
– Пап, ты наш отец. Это наш долг.
– Нет, – упрямо качал головой Владимир Петрович. – Я сам виноват во всём. Не хочу, чтобы вы из-за меня страдали.
Однажды Анна приехала с предложением.
– Папа, поезжай на дачу. Там хоть тихо, хоть своё. Лето скоро, будет тепло. Мы с Лёшей поможем привести в порядок, подвезём продукты. А осенью решим, что делать дальше.
Владимир Петрович посмотрел на дочь. В её глазах была усталость, но и любовь тоже. Несмотря ни на что.
– Хорошо, – согласился он.
Дачу они с Ириной купили тридцать лет назад. Маленький домик в садовом товариществе, шесть соток земли. Ирина выращивала там цветы, овощи, варила варенье. Владимир Петрович строил теплицу, ремонтировал крышу. Здесь они были счастливы.
Дети помогли навести порядок: почистили колодец, залатали крышу, привезли газовую плиту и обогреватель. Анна оставила запас продуктов, Алексей дрова.
– Пап, если что – звони, – сказал сын на прощание. – Мы близко, приедем.
Владимир Петрович остался один. Тишина, нарушаемая только пением птиц и шелестом листвы. Он сидел на крыльце, смотрел на заросший участок, на старые яблони, которые сажала Ирина.
Вечером впервые за много месяцев он заплакал. Не сдерживаясь, навзрыд, как ребёнок. Плакал о потерянной квартире, о разрушенных отношениях с детьми, о том, как легко поверил чужому человеку. Но больше всего – о том, что предал память Ирины. Впустил другую женщину в их дом, в их жизнь. Позволил вытереть ноги о всё, что они вместе создавали.
– Прости меня, Ира, – шептал он в пустоту. – Прости, родная. Я такой дурак. Такой старый дурак.
Ветер шелестел листьями, будто отвечая.
***
К осени Владимир Петрович обжился на даче. Научился топить печь, готовить простую еду, справляться с одиночеством. Дети приезжали по выходным, привозили внуков. Постепенно отношения налаживались. Не те, что были раньше, – слишком глубока была рана. Но хотя бы какие-то.
– Папа, тебе здесь не холодно? – спрашивала Анна, кутая его в тёплый плед.
– Нормально. Печку топлю.
– Может, всё-таки переберёшься к нам на зиму? У нас теплее, удобнее.
– Нет, Анечка. Здесь хорошо. Тихо.
Он не говорил, что просто не хочет быть обузой. Что видит, как тяжело им с его присутствием. Лучше здесь, в старом дачном домике, где каждый угол напоминает об Ирине, чем там, где он лишний.
Иногда он думал о Светлане. Интересно, как она там, в его квартире? Счастлива ли? Или уже ищет новую жертву? Впрочем, у неё теперь есть своё жильё, зачем ей ещё кого-то обманывать?
Однажды Василий Иванович позвонил.
– Володя, думал, ты должен знать. Светлана твоя квартиру продала.
– Что?
– Продала. Месяц назад. За хорошую цену. Говорят, уехала куда-то на юг, в Сочи или Крым. Купила там жильё.
Владимир Петрович не знал, что ответить.
– Ну вот так, – продолжал сосед. – Обчистила тебя и укатила. А в квартире теперь молодая семья живёт, с ребёнком.
После этого звонка Владимир Петрович долго сидел неподвижно. Квартира, где он прожил сорок лет, где родились его дети, где умерла жена, – теперь чужая. Навсегда. Новые люди ходят по тем же комнатам, готовят на той же кухне, спят в той же спальне. А все следы его жизни стёрты, выброшены, забыты.
Дарственная на соседку обернулась полной потерей имущества в пожилом возрасте. История, которую рассказывают в назидание другим: вот что бывает, когда одинокий старик теряет голову. Потеря квартиры была не только материальной утратой, но и крахом всего, во что он верил: в доброту, в бескорыстную помощь, в искренность чувств.
***
Декабрь выдался морозным. На даче было холодно, несмотря на печку. Владимир Петрович кутался в одеяла, пил горячий чай, перечитывал старые письма Ирины – те, что она писала ему когда-то, в молодости, когда он уезжал в командировки.
"Мой дорогой Володя, – писала она убористым почерком, – скучаю очень. Дети спрашивают, когда папа вернётся. Я говорю – скоро. Возвращайся скорее, мы тебя ждём. Твоя Ира."
Простые слова. Но в них была вся любовь их тридцати пяти лет.
Почему он не ценил это? Почему после её смерти так легко позволил чужой женщине занять её место? Неужели одиночество настолько страшно, что готов отдать всё, только бы его не чувствовать?
Владимир Петрович понял: он не просто потерял квартиру. Он потерял себя. Человека, которым был рядом с Ириной. Отца, которому доверяли дети. Друга, которого уважали соседи. Всё это исчезло за несколько месяцев, растворилось в манипуляциях, в страхе, в слепой потребности не быть одному.
Анна приехала перед Новым годом.
– Пап, поедем к нам. Отметим праздник вместе, с внуками.
– Не хочу, Анечка. Не в настроении.
– Папочка, ну пожалуйста. Нам без тебя не праздник.
Он посмотрел на дочь. Она похудела, осунулась. Из-за него. Из-за всей этой истории.
– Аня, я всё испортил, правда?
– Не говори так.
– Нет, правда. Потерял квартиру, в которой вы выросли. Ваше наследство. Разрушил нашу семью.
– Семья не разрушена, – твёрдо сказала Анна. – Мы здесь. Мы с тобой. Да, было трудно. Да, ты ошибся. Но ты наш папа. И мы тебя любим. Несмотря ни на что.
Владимир Петрович обнял дочь, прижал к груди.
– Спасибо, – прошептал он. – Спасибо, что не бросили.
***
Новый год они встретили вместе: Владимир Петрович, Анна с мужем и детьми, Алексей с семьёй. В тесной квартире Ани было шумно, тесно, но тепло. Внуки смеялись, взрослые говорили о планах на будущее. Владимир Петрович сидел в кресле, смотрел на семью и думал о том, что это – всё, что у него осталось. Не квартира, не деньги, не иллюзорная любовь. А вот эти люди, которые, несмотря на всё, не отвернулись.
После полуночи, когда дети разошлись спать, Алексей сел рядом с отцом.
– Пап, я хочу сказать. Мы с Аней решили: продадим дачу. Денег хватит на небольшую квартиру-студию где-нибудь недалеко. Оформим на тебя. Чтобы ты не мёрз зимой, чтобы было своё жильё.
– Лёша, нет, – замотал головой Владимир Петрович. – Это последнее, что осталось. Ваше наследство.
– Нам не нужно наследство, – мягко сказал Алексей. – Нам нужно, чтобы ты был в тепле, в безопасности. Согласись, пап.
Владимир Петрович заплакал. Не от горя, а от благодарности. От того, что не заслужил такой заботы, но получил её.
– Хорошо, – кивнул он. – Спасибо вам.
***
Март принёс оттепель. Дачу продали быстро, нашлись покупатели. На вырученные деньги Алексей с Аней купили небольшую студию на окраине Балашихи, совсем рядом с домом Алексея. Привели в порядок, обставили скромной мебелью, вселили отца.
– Вот здесь кухонный уголок, – показывала Анна, – здесь спальная зона. Санузел совмещённый, но новый, всё работает. Тебе понравится.
Владимир Петрович стоял посреди маленькой квартирки и не мог говорить. Двадцать восемь квадратных метров. Это всё, что осталось от большой трёхкомнатной квартиры, от дачи, от сбережений. Но это было его. И это дали ему дети, которых он едва не потерял.
Жизнь вошла в новую колею. Владимир Петрович научился справляться с бытом в маленькой квартире, привык к одиночеству, которое теперь не давило, а было просто фоном. Дети заходили регулярно, внуки забегали после школы. Он помогал с уроками, рассказывал истории из своей молодости. Медленно, по крупицам собирал то, что разрушил.
Иногда ночами, лёжа на узком диване, он думал о Светлане. Злился ли на неё? Странно, но нет. Скорее, злился на себя. На то, что был так слаб, так легковерен. На то, что не услышал детей, не прислушался к здравому смыслу.
Василий Иванович рассказывал, что видел Светлану в интернете, в каких-то группах для пенсионеров. Она искала новых знакомых, писала о том, как трудно быть одинокой женщине. Может, уже присматривала следующую жертву. А может, действительно была одинока и несчастна в своей купленной на обман квартире.
Но это было уже не его дело.
***
Весенним вечером Владимир Петрович сидел у окна, смотрел на оживающие после зимы деревья. На коленях лежал альбом с фотографиями. Вот Ирина, молодая, смеётся в камеру. Вот их свадьба. Вот дети маленькие. Вот семейные праздники, отпуска, обычные будни.
Он провёл пальцем по фотографии жены.
– Ира, – сказал он тихо, – я наделал глупостей. Много глупостей. Но дети меня простили. Надеюсь, и ты простишь. Когда-нибудь. Когда мы встретимся.
За окном пел соловей. Наступала новая весна, новая жизнь. Без Ирины, без квартиры, без иллюзий. Но с детьми, с внуками, с маленькой квартиркой, которая была его домом. Не таким, каким он представлял свою старость, но своим.
Владимир Петрович закрыл альбом, встал, пошёл готовить ужин. Жизнь продолжалась. Пусть не та, что планировалась, но продолжалась. И это было главное.
В дверь позвонили. Он открыл. На пороге стояла Анна с кастрюлей.
– Привет, папочка. Я борща наварила, принесла тебе. Будешь?
– Буду, – улыбнулся он. – Спасибо, доченька.
Они сели на маленькой кухне, ели борщ, разговаривали о мелочах. О внуках, о работе, о погоде. Обычный разговор обычных людей. И в этой обычности было что-то успокаивающее, правильное.
Когда Анна уходила, она обняла отца.
– Люблю тебя, пап.
– И я тебя, доченька.
Дверь закрылась. Владимир Петрович остался один в тишине маленькой квартиры. Он подошёл к окну, посмотрел на вечерний город.
Где-то там, в другом районе, в его бывшей квартире, жила чужая семья. Где-то на юге, в купленной на его деньги квартире, обустраивала быт Светлана. Где-то в его памяти, навсегда живая и молодая, улыбалась Ирина.
А он здесь. В маленькой студии. Один, но не одинок. Без большого имущества, но с главным: с семьёй, которая его простила.
Это была цена его ошибки. Цена, которую он будет платить до конца дней. Но он заплатит. Потому что другого выхода нет. Потому что жизнь, какой бы горькой она ни была, продолжается. И нужно жить дальше, помня о прошлом, но не застревая в нём.
Владимир Петрович выключил свет и лёг спать. Завтра будет новый день. И послезавтра. И все остальные дни, которые ему отпущены. Он проживёт их достойно. Насколько сможет. Это всё, что он теперь мог сделать.
За окном в темноте тихо шумел весенний ветер, унося в небо прошлое и оставляя только настоящее: пустую маленькую квартиру, одинокого старика и вечную надежду на то, что когда-нибудь всё будет хорошо.
Но, наверное, не будет.
И это тоже нужно было принять.