– Вы что, с ума все сошли?! – взвизгнула Ольга, и ложка с солёным огурцом звякнула о хрустальную тарелку. – Мама никогда бы не оставила квартиру постороннему человеку!
Нотариус Игорь Владимирович поправил очки и повторил спокойно, будто читал прогноз погоды:
– Анна Семёновна Ларина составила завещание семнадцатого марта две тысячи двадцать четвёртого года в присутствии двух свидетелей. Трёхкомнатная квартира по адресу Арбат, дом двадцать три, квартира сорок один, завещана Виктору Петровичу Сомову. Дача в садовом товариществе «Берёзка» и денежный вклад в банке «Столичный» делятся поровну между дочерьми Ольгой Владимировной и Татьяной Владимировной Лариными.
В комнате стало так тихо, что слышался только шелест занавесок на балконе. Тридцать человек, набившихся в просторную, но сейчас казавшуюся тесной гостиной, замерли с тарелками в руках. Кто-то опустил вилку с куском курицы, кто-то застыл с рюмкой водки на полпути к губам.
Татьяна, младшая дочь, стояла у окна и смотрела на Арбат, где внизу гудели машины и спешили прохожие. Она не оборачивалась, только пальцы её сжали край занавески так, что костяшки побелели.
– Витя? – наконец выдавила она из себя. – Сосед Витя получил мамину квартиру?
Виктор Петрович Сомов, сидевший в углу на старом стуле с продавленным сиденьем, побледнел. Он был невысоким мужчиной сорока пяти лет, с седеющими висками и глубокими морщинами вокруг глаз. На нём был единственный костюм, который он носил только на похороны и свадьбы. Сейчас этот костюм казался слишком широким в плечах.
– Я... я не знал, – пробормотал он. – Анна Семёновна ничего не говорила. Клянусь, я не просил.
Ольга развернулась к нему всем телом. Она была полной женщиной пятидесяти пяти лет, с тщательно уложенными светлыми волосами и дорогим чёрным костюмом от «Элегантии». На пальцах блестели кольца. Лицо её налилось краской.
– Не просил? Да вы, батенька, три года здесь вертелись! Воду там принесёте, лекарства купите. Как же, как же. А сами знали, что делаете!
– Оля, помолчи, – тихо сказала Татьяна, но сестра её не слышала.
– Вы думали, мы не видим? Мы всё видели! Как вы тут обустроились, как мать вокруг пальца обвели. Старая женщина, больная, одинокая, вы воспользовались её слабостью!
Муж Ольги, Сергей, грузный мужчина с массивной челюстью, встал рядом с женой.
– Нужно оспаривать завещание, – веско произнёс он. – Анна Семёновна последние годы была не в себе. У неё память была плохая, она лекарства путала.
– Это неправда, – вдруг громко сказала Татьяна и повернулась к столу. Глаза её блестели, но она не плакала. – Мама до последнего дня была в ясном уме. Вы это прекрасно знаете, Сергей Иванович.
Нотариус собрал бумаги в папку.
– Госпожа Ларина была дееспособна, прошла психиатрическое освидетельствование перед составлением завещания. Всё оформлено по закону. Если вы желаете оспорить завещание в суде, это ваше право. Я свою работу выполнил.
Он встал, кивнул присутствующим и направился к двери. Ольга преградила ему путь.
– Погодите. А можно посмотреть это завещание?
– Можно. Вы получите заверенные копии в течение трёх дней.
Когда дверь за нотариусом закрылась, в комнате началось. Родственники заговорили все разом. Тётя Вера, сестра покойной, всплеснула руками:
– Анечка, Анечка, что же ты наделала? Дочерей родных обидела!
Племянник Олега, молодой парень лет двадцати пяти, хмыкнул:
– А я говорил, что старики непредсказуемые. Моя бабка тоже кошке всё завещать хотела.
– Помолчи, – одёрнула его мать.
Ольга опустилась на диван и закрыла лицо руками. Плечи её затряслись. Сергей неловко похлопал её по спине.
– Ну что ты, Олечка. Мы всё решим. Найдём хорошего юриста, оспорим. Ещё поборемся.
Татьяна подошла к столу и налила себе воды из графина. Рука дрожала, вода расплескалась на белую скатерть. Она стояла и смотрела на мокрое пятно, расплывающееся по ткани.
На столе стояли поминальные блюда: кутья в большой керамической миске, блины с красной икрой, холодец, салаты, курица, пироги. Всё это готовила вчера вечером Ольга со снохой. Татьяна приехала только утром, к самым похоронам, потому что вчера не могла отпроситься с работы. Школьная учительница математики, она вела уроки до последнего, а потом два часа ехала на электричке из Королёва.
– Таня, – позвала Ольга сквозь слёзы. – Скажи хоть ты что-нибудь. Ты же понимаешь, что это несправедливо?
Татьяна обернулась. Она была тоньше и ниже сестры, с тёмными волосами, собранными в простой пучок. Лицо усталое, бледное. Чёрное платье было старым, но чистым и выглаженным.
– Не знаю, Оля. Честно, не знаю.
– Как это не знаешь? – вскинулась Ольга. – Ты что, считаешь, что мать правильно сделала? Отдала нашу квартиру чужому человеку? Квартиру на Арбате, в которой мы выросли? Где наше детство прошло?
– Твоё детство, – тихо поправила Татьяна. – Ты здесь выросла. А я родилась, когда вы уже получили квартиру. Мне было три года, когда мы сюда въехали.
– И что с того? Это наша семейная квартира! Родители получили её в пятьдесят третьем году, когда папа вернулся с войны. Дедушка был героем, у него две медали. Мама всю жизнь эту квартиру берегла, каждый угол здесь намыт её руками.
Виктор Петрович, до сих пор сидевший неподвижно, поднялся.
– Я... мне кажется, я пойду. Простите. Я не хотел никого обижать.
Он пошёл к выходу, но Татьяна остановила его:
– Виктор Петрович, подождите. Расскажите, как это произошло.
Он остановился, стоял спиной к комнате.
– Не надо, Таня, – сказала Ольга. – Что он расскажет? Сказку про доброго соседа?
– Я хочу услышать, – твёрдо повторила Татьяна.
Виктор Петрович медленно повернулся. Лицо его было серым.
– Я живу этажом ниже шестнадцать лет. Когда въехал, ваша мама испекла пирог, принесла вечером. Сказала: «Добро пожаловать, сосед». Мы разговорились. Она узнала, что я из Афганистана вернулся, после ранения на пенсию военную вышел. Она расспрашивала про службу, про жизнь мою. С тех пор мы общались. Я иногда забегал, чай попить. Она рассказывала про войну, про то, как отец её не вернулся в сорок третьем. Мы понимали друг друга.
Он замолчал, сглотнул.
– Когда ваш отец умер, это было в восемнадцатом, да? Анна Семёновна совсем плохая стала. Я стал заходить чаще. То воду принесу, то в магазин схожу. У меня время есть, пенсия, работаю сторожем два раза в неделю, остальное время свободен. Мне не трудно было. А ей помощь нужна была. Особенно последние три года, когда сердце совсем сдавать стало.
– У неё был телефон, – резко сказала Ольга. – Она могла позвонить нам, дочерям родным. Мы бы приехали.
– Звонила, – тихо ответил Виктор Петрович. – Звонила часто. По вечерам особенно. Я слышал сквозь потолок, как она разговаривала. Потом клала трубку и плакала.
– Вы подслушивали? – вскинулась Ольга.
– Старый дом, – пожал плечами Виктор. – Слышимость хорошая. Не специально. Я просто слышал.
Татьяна опустилась на стул. В горле у неё встал комок.
– А про завещание когда она сказала?
– Весной, в марте. Позвала меня, говорит: «Витя, я решение приняла. Хочу квартиру тебе оставить. Ты обо мне заботишься, как сын родной». Я отказывался. Говорю, Анна Семёновна, что вы, у вас дочери есть. А она: «Дочери? У них своя жизнь. Оля в деньгах купается, ей не до меня. Таня работает с утра до вечера, ей тоже не до меня. А ты один ко мне по-человечески относишься».
– Это манипуляция! – выкрикнула Ольга. – Вы её настроили против нас!
– Я ничего не настраивал. Я отговаривал. Но она была упрямая. Сказала, что это её квартира и её решение. Она хотела оставить что-то человеку, который о ней заботился. А дочерям она дачу и деньги оставила.
– Дача? – Ольга рассмеялась истерически. – Дача в СНТ «Берёзка»? Шесть соток и домик развалюха? Это стоит ничего по сравнению с трёхкомнатной квартирой на Арбате! Здесь каждый метр миллион рублей стоит!
Сергей кивнул:
– Квартира стоит минимум двадцать пять миллионов. Дача от силы три, если повезёт. Плюс вклад, там, наверное, тысяч пятьсот максимум. Делёжка несправедливая.
Виктор Петрович выпрямился. В глазах его появилась сталь.
– Значит, дело в деньгах? Спор о наследстве, как делится наследство, кому что положено? Я так и думал. Не мать вам жалко, а квартиру.
– Вы не смеете! – Ольга вскочила. – Не смеете судить меня! Я её дочь! Я её всю жизнь знала! Я имею права на наследство, это законно!
– Законно, – согласился Виктор Петрович. – Но она решила иначе. Это тоже законно.
Татьяна встала и подошла к окну. Москва лежала внизу, шумная и равнодушная. Люди спешили по своим делам, кто-то смеялся, кто-то разговаривал по телефону. Жизнь продолжалась, а здесь, в этой квартире, только что похоронили маму, и вместо горя началась ссора из-за денег.
Она вспомнила, как приезжала к матери в последний раз. Это было три недели назад, в субботу. Приехала рано утром, привезла пирожки, которые пекла с вечера. Мама обрадовалась, они сели пить чай на кухне. Маленькая кухня с голубыми обоями и старой газовой плитой «Надежда». Мама держала её руку и говорила:
– Танечка, как хорошо, что ты приехала. Я по тебе соскучилась.
– Мам, прости, что редко бываю. Работа, понимаешь.
– Понимаю, доченька. Ты не виновата. У тебя своя жизнь.
Они сидели, пили чай, и мама рассказывала про соседей, про погоду, про цветы на балконе. Потом Татьяна убралась в квартире, помыла полы, протерла пыль, поменяла постель. Мама смотрела и улыбалась.
– Ты у меня такая заботливая, Танюша.
А потом, когда Татьяна уже собиралась уезжать, мама вдруг спросила:
– Ты знаешь, что Оля хочет эту квартиру Максиму отдать?
Максим – это сын Ольги, он собирался жениться.
– Говорила что-то, – осторожно ответила Татьяна.
– Она мне звонила на прошлой неделе. Сказала, что Максим нашёл невесту, свадьба будет осенью. И жить им негде. Предложила, чтобы я к ним переехала, в Митино. А квартиру эту отдала Максиму.
– И что ты ответила?
– Отказалась. Я здесь родилась, здесь жила с твоим отцом сорок семь лет. Отсюда его хоронила. Здесь каждый угол мне родной. Я отсюда никуда не поеду.
Мама замолчала, потом добавила тихо:
– Оля обиделась. Сказала, что я эгоистка. Что молодым нужна жилплощадь, а я одна в трёх комнатах сижу.
Татьяна тогда промолчала. Что она могла сказать? Что сестра права? Или что мама права? Обе были правы по-своему.
Теперь, стоя у окна, Татьяна понимала, что мама приняла решение тогда же. Решила распорядиться квартирой так, как считала правильным. И отдала её не дочерям, которые видели в ней квадратные метры, а человеку, который видел в ней просто Анну Семёновну, старую одинокую женщину.
– Таня, – окликнула её Ольга. – Ты меня слышишь? Я спрашиваю, ты будешь со мной судиться за наследство или нет?
Татьяна обернулась.
– Судиться? Зачем?
– Как зачем? Чтобы вернуть квартиру! Чтобы восстановить справедливость!
– Какую справедливость, Оля? Мама сама решила. Она была в здравом уме, нотариус сказал.
– Да что ты несёшь?! – Ольга подошла к ней, схватила за плечи. – Ты понимаешь, что мы теряем? Двадцать пять миллионов! Наше наследство! Неделимое наследство делится между дочерьми, так должно быть по закону!
– По закону может быть завещание, – спокойно ответила Татьяна. – Мама его составила.
– Его надо отменить! Оспорить! Доказать, что она была невменяема, что её обманули!
Татьяна высвободилась из рук сестры.
– Мама не была невменяемой. И её никто не обманывал. Она просто... она просто хотела, чтобы квартира досталась тому, кто о ней заботился.
– Мы заботились! – закричала Ольга. – Я каждую неделю звонила! Деньги давала!
– Звонила по вторникам в семь вечера ровно десять минут, – тихо сказала Татьяна. – Я знаю. Мама говорила. Она засекала время. Говорила, что ты всегда торопишься закончить разговор.
– Это неправда!
– Правда, Оль. Я не виню тебя. У тебя семья, дела, работа. У тебя своя жизнь. Но мама это чувствовала. Она чувствовала, что ты разговариваешь с ней из долга, а не от сердца.
Ольга побледнела.
– Да как ты смеешь! Я её любила!
– Любила, – кивнула Татьяна. – Но любила по-своему. И она это видела.
В комнате стало тихо. Родственники переглядывались. Тётя Вера вздохнула и покачала головой. Племянник достал телефон и начал что-то печатать. Сергей налил себе водки и выпил залпом.
Виктор Петрович стоял у двери, опустив голову. Руки его висели вдоль тела.
– Я откажусь, – сказал он вдруг. – Напишу отказ от наследства. Пусть квартира вам достанется. Мне не нужны чужие квадратные метры. Мне своей хватает.
– Вот видишь! – обрадовалась Ольга. – Он сам отказывается! Значит, понимает, что неправ!
– Нет, – качнул головой Виктор Петрович. – Я понимаю, что не хочу быть причиной вашего конфликта между сёстрами. Анна Семёновна хотела добра. А вышло, что её последняя воля стала причиной скандала на поминках. Она бы этого не хотела.
Он открыл дверь и вышел. Шаги его глухо прозвучали на лестнице, потом хлопнула дверь подъезда.
Ольга села на диван и закрыла лицо руками. Плечи её сотрясались от рыданий.
– Ну вот, – сказала она сквозь слёзы. – Вот и всё. Спасибо тебе, Танька. Спасибо большое.
– За что? – не поняла Татьяна.
– За то, что встала на его сторону! На сторону чужого человека против родной сестры!
– Я ни на чью сторону не встала, – устало ответила Татьяна. – Я просто пытаюсь понять, почему мама так поступила.
– А мне всё равно, почему! Мне важно, что она нас обидела! Отдала наше наследство чужому!
Татьяна подошла к столу и начала собирать тарелки. Руки двигались автоматически, привычно. Она всегда убирала после поминок. После отца тоже убирала, шесть лет назад.
Тогда они хоронили отца холодным февральским днём. Владимир Петрович, учитель истории на пенсии, умер от инфаркта на прогулке. Быстро, почти мгновенно. Врачи сказали, что не мучился. Мама тогда очень держалась. Не плакала на похоронах, принимала соболезнования, кормила гостей. А потом, когда все ушли, сидела на кухне одна и смотрела в окно.
Татьяна пришла к ней и обняла.
– Мам, ты не одна. Мы рядом.
– Я знаю, доченька, – ответила мама. – Но всё равно одиноко.
Тогда Татьяна не поняла этих слов. Как можно быть одинокой, если рядом дочери, внуки, сестра, племянники? Теперь она понимала. Мама имела в виду другое одиночество. То, когда рядом нет человека, которому можно просто сказать: «Как ты?» и получить честный ответ. Когда не нужно делать вид, что всё хорошо. Когда можно быть слабой и не бояться, что тебя осудят.
После смерти отца мама стала увядать. Не сразу, постепенно. Сначала перестала печь пироги, которые так любила. Потом перестала ходить на концерты в Дом культуры. Потом стала забывать принимать лекарства. Таблетки от давления «Кардиосан», которые выписал врач, лежали в шкафчике нетронутыми. Ольга ругалась, Татьяна уговаривала, но мама только отмахивалась:
– Зачем мне эти таблетки? Всё равно когда-то умирать надо.
А потом появился Виктор Петрович. Простой тихий человек, живший этажом ниже. Татьяна видела его пару раз, здоровались на лестнице. Невысокий, седеющий, с усталыми глазами ветерана. Он не лез с разговорами, не навязывался. Просто здоровался и шёл дальше.
Но как-то в разговоре мама упомянула:
– А Витя снизу такой хороший человек. Вчера лампочку в коридоре поменял. Я не могла дотянуться, а он услышал, что я со стула встать не могу, и пришёл помог.
Татьяна тогда не придала значения. А потом мама стала чаще упоминать Виктора Петровича. «Витя в магазин за хлебом сходил», «Витя кран на кухне починил», «Витя рассказывал про службу в Афганистане».
Ольга возмущалась:
– Мама, зачем ты пускаешь в квартиру постороннего мужика? Вдруг он вор? Вдруг обокрадёт?
– Витя не вор, – спокойно отвечала мама. – Он просто помогает.
– Помогает, помогает, – передразнила Ольга. – Знаем мы, как они помогают. Вьются вокруг старых одиноких женщин, а потом в завещание записываются.
Тогда Татьяна промолчала. Но сейчас, собирая тарелки со стола, она понимала, что сестра была права. Виктор Петрович действительно попал в завещание. Только вот вопрос: он этого добивался или мама сама решила так сделать?
Татьяна вспомнила последний разговор с мамой. Это было за неделю до смерти. Они говорили по телефону вечером. Мама позвонила сама, что было редкостью.
– Танюша, ты меня помнишь?
– Мам, что за вопрос? Конечно, помню. Как ты?
– Плохо, доченька. Сердце совсем шалит. Врач сказал, госпитализироваться надо, но я не хочу. В больнице умирать не хочу.
– Мам, не говори так! Ты ещё долго проживёшь!
– Не проживу, Танюша. Я это чувствую. И я хочу кое-что тебе сказать. Я завещание написала.
– Зачем, мам? Рано ещё.
– Не рано. Я хочу, чтобы ты знала. Квартиру я Вите оставила. А дачу и деньги вам с Олей поровну.
Татьяна тогда молчала. Не знала, что сказать.
– Ты не осуждаешь меня? – спросила мама.
– Нет, мам. Это твоя квартира. Твоё решение.
– Спасибо, доченька. Я знала, что ты поймёшь. Оля не поймёт. Она на меня обидится. Но я так решила. Витя обо мне заботится. А вы с Олей... у вас своя жизнь.
– Мам...
– Не надо, Танюша. Я не виню вас. Я понимаю. У вас работа, семьи, дела. Я сама такая же была, когда моя мама старела. Тоже редко приезжала, тоже дела были. А потом, когда её не стало, жалела, что мало времени с ней провела. Но поздно было. И я не хочу, чтобы вы потом жалели. Поэтому я решила освободить вас от чувства вины. Квартира достанется Вите. Он её заслужил.
– Но Оля...
– Оля переживёт. У неё денег достаточно. А дачу она любила. Помнишь, как мы туда в детстве ездили? Как собирали клубнику, сажали цветы? Пусть дача вам остаётся. Там ваше детство. А квартира... квартира уже другая. Здесь я с Витей чай пью, разговариваем. Он мне рассказывает про жизнь, я ему. Мне с ним хорошо. Спокойно.
После того разговора Татьяна долго не могла уснуть. Лежала в темноте и думала о маме, о квартире, о завещании. Надо было предупредить Ольгу, подготовить её. Но как? Как сказать сестре, что мама отдаёт квартиру соседу?
Татьяна не сказала. Промолчала. И теперь жалела об этом.
Ольга поднялась с дивана и подошла к ней.
– Ты молчишь. Значит, знала?
Татьяна поставила тарелки в раковину и обернулась.
– Да. Мама мне сказала за неделю до смерти.
– И ты молчала?! – Ольга схватила её за руку. – Почему ты мне не сказала?
– Не знаю, Оля. Наверное, испугалась твоей реакции. Или надеялась, что мама передумает.
– Испугалась? Надеялась? – Ольга отпустила её руку и отступила. – Ты понимаешь, что ты сделала? Ты скрыла от меня важную информацию! Я бы могла поговорить с мамой, переубедить её!
– Именно поэтому я и не сказала, – тихо ответила Татьяна. – Ты бы давила на неё, упрекала, заставляла бы чувствовать себя виноватой. Мама и так последние годы чувствовала себя обузой.
– Обузой? Кто ей это сказал? Я?
– Никто не говорил. Она сама так чувствовала. Когда ты звонила и торопилась закончить разговор. Когда не приезжала месяцами. Когда предлагала ей переехать к тебе, но мама понимала, что ты делаешь это не от души, а чтобы получить квартиру для Максима.
Ольга покачнулась, словно её ударили.
– Я не... я не из-за квартиры предлагала! Я правда хотела, чтобы мама была рядом!
– Оля, ну хватит, – устало сказала Татьяна. – Хватит врать себе и мне. Мы обе знаем правду. Ты хотела квартиру. Ты рассчитывала на неё. И мама это знала.
Сергей встал и подошёл к жене.
– Оля, пойдём домой. Здесь нечего больше делать.
Но Ольга его не слушала. Она смотрела на Татьяну, и глаза её были полны боли и ярости.
– А ты, значит, святая? Ты правильная? Ты о маме заботилась, как надо?
– Нет, – честно ответила Татьяна. – Я тоже мало приезжала. Работа, усталость, дорога... У меня тоже были оправдания. Но я хотя бы не делала вид, что жертвую собой. Я не упрекала маму в том, что она занимает три комнаты. Я не предлагала ей съехать, чтобы освободить жилплощадь.
– Да, ты не предлагала! Потому что у тебя нет детей, которым нужна квартира! Тебе легко быть благородной, когда у тебя нет проблем с жильём!
Это было больно. У Татьяны действительно не было детей. Не получилось. Муж ушёл десять лет назад к другой, которая родила ему двух сыновей. Татьяна осталась одна в двухкомнатной квартире в Королёве, с работой, которая заменяла ей всё: семью, детей, жизнь.
– Ты права, – сказала она тихо. – У меня нет детей. И жильё мне не нужно. Поэтому я могу посмотреть на эту ситуацию без корысти. И я вижу, что мама поступила справедливо. Она отдала квартиру человеку, который заслужил её своей заботой.
– Заслужил! – передернуло Ольгу. – Да он три года крутился здесь! Три года обхаживал больную старуху! Это называется мошенничество!
– Это называется человечность, – возразила Татьяна. – То, чего нам с тобой не хватило.
В комнате снова стало тихо. Родственники начали потихоньку расходиться. Тётя Вера подошла к племяннице, обняла:
– Танечка, держись. Это всё пройдёт.
– Спасибо, тётя Вера.
Племянники, дальние родственники, соседи по лестничной площадке, один за другим прощались и уходили. Через полчаса в квартире остались только Ольга с Сергеем и Татьяна.
Сергей собирал остатки еды в контейнеры.
– Оль, правда, пойдём. Здесь душно. Да и не к чему больше разговаривать.
Ольга молча надела пальто. Лицо её было каменным. Она дошла до двери, остановилась и обернулась.
– Я буду оспаривать завещание. С адвокатом. Найду способ доказать, что мама была невменяема или её обманули. И я верну эту квартиру. Она наша, понимаешь? Наша! Папа получил её как фронтовик, мама всю жизнь в ней прожила. И она должна достаться нам, дочерям, а не какому-то соседу!
Татьяна не ответила. Просто смотрела на сестру.
– Ты молчишь? – спросила Ольга. – Значит, не будешь мне помогать?
– Нет, Оль. Не буду. Я уважаю мамино решение.
– Тогда мы больше не сёстры, – холодно сказала Ольга. – Ты выбрала сторону чужого человека. Предала семью. Предала память родителей.
Она вышла, хлопнув дверью. Сергей неловко помахал Татьяне рукой и поспешил за женой.
Татьяна осталась одна в пустой квартире. Она прошла в гостиную, села на диван, на котором только что сидела Ольга. В квартире пахло поминальной едой, цветами и чем-то ещё, неуловимым. Может быть, духами мамы. «Ночная фиалка», её любимый аромат.
Татьяна огляделась. Квартира казалась чужой без мамы. Старая мебель «Дружба» пятидесятых годов, ковёр на стене с оленями, хрустальная люстра, книжный шкаф с полным собранием сочинений классиков. На стенах фотографии: мама с папой в молодости, она в белом платье, он в военной форме; Ольга в школьной форме с букетом цветов; Татьяна на выпускном; семейное фото на даче.
Дача. Татьяна вспомнила про дачу. Шесть соток в СНТ «Берёзка», домик с верандой, яблони, кусты смородины, грядки с клубникой. Там они проводили каждое лето. Папа копал грядки, мама сажала цветы, Ольга загорала на веранде, Татьяна лазила по деревьям.
Дача была куплена в семидесятом году, когда родители получили первые хорошие деньги. Папа работал в школе завучем, мама была бухгалтером в райпо. Копили, экономили, и наконец купили участок. Строили домик сами, всей семьей. Папа с Ольгой таскали доски, мама с Татьяной готовили обед на костре. Это было счастливое время.
А потом дети выросли. Ольга вышла замуж, родился Максим, и на дачу она стала ездить всё реже. Татьяна ещё приезжала, помогала родителям по хозяйству. Но потом вышла замуж, работа, и дача отошла на второй план. Родители ездили туда вдвоём. А после смерти папы мама ездила одна. Последние годы почти не ездила, сердце не позволяло.
Теперь дача доставалась им с Ольгой. Неделимое наследство делится пополам. По три сотки на каждую. Или продать и разделить деньги.
Татьяна представила, как они будут делить дачу. Ты берёшь яблони, я беру смородину. Тебе веранду, мне домик. Абсурд.
Она встала и пошла на кухню. Включила чайник, достала мамину любимую чашку с ромашками. Села за стол, на котором ещё стояли немытые чашки после утреннего чаепития. До похорон здесь собирались близкие родственники, пили чай, вспоминали маму.
Татьяна взяла в руки мамину чашку и заплакала. Тихо, без рыданий, просто слёзы текли по лицу, капали в чай. Она плакала не из-за завещания, не из-за ссоры с сестрой. Она плакала, потому что мамы больше не было. Потому что не с кем было попить чай на этой кухне. Потому что некому было позвонить вечером и сказать: «Мам, как ты?»
Она вспомнила последний разговор. Мама сказала тогда ещё одну фразу, которую Татьяна не поняла:
– Танюша, я хочу, чтобы ты была счастлива. Не трать жизнь на работу. Найди человека, с которым будет хорошо. Не важно, муж это будет или просто друг. Главное, чтобы не была одна. Одиночество это страшная штука.
Тогда Татьяна отмахнулась:
– Мам, всё у меня хорошо. Не волнуйся.
А мама вздохнула:
– Хорошо... Ты так говоришь, а я слышу, что плохо. Слышу по голосу. Ты устала, Танечка. Устала одна тянуть всё. Работа, быт, жизнь. Отдохни. Найди того, кто будет рядом. Как у меня Витя появился. Он мне жизнь продлил на три года. Не дал умереть от одиночества.
Теперь Татьяна понимала эти слова. Виктор Петрович действительно продлил маме жизнь. Дал ей то, чего не могли дать дочери, занятые своими делами и проблемами. Дал простое человеческое общение, внимание, заботу. Не из долга, не по расписанию, а просто так, потому что ему не было всё равно.
И мама отблагодарила его единственным способом, который был у неё в распоряжении. Завещала квартиру. Не из корысти, не из желания наказать дочерей. Просто хотела оставить что-то ценное человеку, который был рядом, когда было плохо.
Татьяна допила чай и вымыла чашку. Потом начала убирать на кухне. Мыла посуду, вытирала стол, подметала пол. Руки делали привычную работу, а голова думала.
Что будет дальше? Ольга начнёт судебный спор о наследстве, это точно. Найдёт адвоката, который возьмётся доказать невменяемость матери или факт мошенничества. Это может затянуться на годы. Судебные заседания, экспертизы, свидетели. Грязная история, которая всплывёт в СМИ: «Дочери оспаривают завещание, лишая ветерана квартиры». Или наоборот: «Сосед обманул старушку и забрал квартиру».
Виктор Петрович сказал, что откажется от наследства. Но нотариус ещё не получил от него отказа. Может, передумал? Может, решил, что имеет право на эту квартиру? В конце концов, он действительно заслужил её своей заботой.
Татьяна закончила уборку и вышла из квартиры. Спустилась на этаж ниже, постояла у двери Виктора Петровича. Слышались звуки телевизора. Она подняла руку, чтобы позвонить, но передумала. Что она ему скажет? Спасибо за заботу о маме? Простите за скандал на поминках? Возьмите квартиру, вы её заслужили?
Она повернулась и пошла вниз по лестнице. На улице уже темнело. Арбат сиял огнями, шумел машинами, жил своей вечерней жизной. Татьяна дошла до станции метро, спустилась вниз, села в вагон электрички на Королёв.
В электричке было душно и тесно. Пассажиры дремали, уткнувшись в телефоны. Татьяна смотрела в окно на мелькающие огни пригородов и думала о маме, о сестре, о квартире, о справедливости.
Справедливо ли то, что мама сделала? С юридической точки зрения, да. Она имела право завещать квартиру кому угодно. С моральной точки зрения? Тоже да. Она отблагодарила человека, который заботился о ней. Но справедливо ли это по отношению к дочерям, которые тоже любили маму, хоть и показывали это не так, как хотелось бы?
Татьяна не знала ответа. Может, и не было правильного ответа. Может, в таких ситуациях все правы и все виноваты одновременно.
Она вышла в Королёве и пошла к дому пешком. Идти было минут двадцать, но она не торопилась. Город спал, редкие прохожие спешили по своим делам. Татьяна шла медленно, вдыхая прохладный вечерний воздух.
Дома она разделась, приняла душ, легла в постель. Но не спала. Лежала в темноте и вспоминала маму. Как она пекла пироги с яблоками, как рассказывала сказки на ночь, как учила варить борщ, как плакала, когда Татьяна вышла замуж, как поддерживала после развода.
Мама была строгой, но справедливой. Любила обеих дочерей, но по-разному. Ольгу как старшую, ответственную, на которую можно положиться. Татьяну как младшую, ранимую, которую нужно защищать. Но последние годы отношения изменились. Ольга стала требовательной и властной, Татьяна отстранённой и погружённой в работу. И мама осталась одна, со своими болезнями и страхами.
А потом появился Виктор Петрович. И вдруг мама снова расцвела. Стала чаще звонить, рассказывала о своих днях с воодушевлением. «Сегодня Витя принёс мне цветы, представляешь? Просто так, сказал, что в магазине увидел и вспомнил обо мне». Или: «Витя рассказывал про Афганистан. Как там было страшно. Бедный мальчик, через такое прошёл».
Татьяна тогда не ревновала. Была рада, что у мамы появился друг. А Ольга ворчала: «Опять этот Витя. Мама, ты смотри, не дай себя в обиду».
Получается, Ольга предчувствовала? Или просто не могла смириться с тем, что место рядом с мамой занял кто-то чужой?
Татьяна повернулась на бок и закрыла глаза. Завтра надо идти на работу. Восьмой класс, алгебра, уравнения. Дети шумные, невнимательные, но она их любила. Они заменяли ей собственных детей, которых у неё не было.
А дача? Что с дачей делать? Делить пополам? Продавать? Или может, оставить всё Ольге? Татьяне дача была не нужна. Когда ей ездить туда? По выходным после трудовой недели хочется лежать дома, а не копаться в грядках.
Но дача это память. Память о детстве, о родителях, о счастливых летних днях. Можно ли продать память за деньги?
Татьяна заснула только под утро, а проснулась от звонка телефона. Это была Ольга.
– Алло, – сказала Татьяна сонно.
– Я нашла адвоката, – без предисловий сообщила Ольга. – Он специализируется на наследственных делах. Говорит, что есть шансы оспорить завещание. Нужно собрать доказательства, что мама была под влиянием этого Виктора, что он манипулировал ею. Ты поможешь?
– Оля, сейчас шесть утра.
– И что? Это важно. Ты будешь свидетельствовать в суде?
– О чём свидетельствовать? Я же сказала, мама была в здравом уме.
– Танька, не будь идиоткой! Тебе же тоже полагается часть наследства! Или ты откажешься от денег?
– Не знаю, Оля. Мне надо подумать.
– Думай быстрее. Адвокат сказал, что нужно действовать оперативно. У нас есть полгода на оспаривание.
Ольга повесила трубку. Татьяна отложила телефон и встала. Голова болела, во рту было сухо. Она прошла на кухню, поставила чайник.
За окном занимался рассвет. Серый октябрьский день обещал дождь. Татьяна смотрела на небо и думала, что делать. Идти против сестры? Или поддержать её в этом споре за наследство?
С одной стороны, Ольга была права. Они дочери, у них есть законные права на наследство матери. Завещание можно оспорить, если доказать, что мать была невменяема или действовала под давлением. С другой стороны, мама сама приняла решение. Она хотела отблагодарить человека, который был рядом. Разве не это главное?
Татьяна взяла чашку чая и села у окна. Телефон снова зазвонил. Снова Ольга.
– Я забыла сказать. Нотариус передал, что есть ещё одно письмо от мамы. Она оставила его в конверте, попросила отдать нам после оглашения завещания. Можешь заехать в нотариальную контору сегодня?
– Хорошо, заеду.
После работы Татьяна поехала в центр, в контору на Пречистенке. Нотариус Игорь Владимирович встретил её приветливо.
– Здравствуйте, Татьяна Владимировна. Вот конверт от вашей матери. Она просила передать вам и вашей сестре.
Татьяна взяла конверт. Он был толстым, запечатанным. На нём мамин почерк: «Моим дочерям».
– Спасибо, – сказала она и вышла.
На улице было холодно и дождливо. Татьяна зашла в кафе, заказала кофе и открыла конверт. Внутри лежало письмо на нескольких листах, исписанных мелким аккуратным почерком.
«Мои дорогие девочки, Оля и Таня.
Если вы читаете это письмо, значит, меня уже нет. Значит, вы узнали о моём завещании и, наверное, очень удивились. Или рассердились. Или обиделись. Я всё понимаю.
Я хочу объяснить, почему я приняла такое решение. Не чтобы оправдаться, а чтобы вы поняли.
Последние годы я была очень одинока. После смерти вашего папы я осталась одна в этой большой квартире, и мне было страшно. Страшно засыпать вечером и не знать, проснусь ли утром. Страшно болеть и понимать, что некому позвонить среди ночи, если станет совсем плохо.
Я не виню вас. У вас своя жизнь, свои заботы. Оля, ты работаешь, растишь сына, у тебя муж, дом, хозяйство. Таня, ты трудишься в школе с утра до вечера, на тебе целые классы детей. Я понимаю, что вам было трудно часто приезжать ко мне. Москва большая, дороги долгие, время дорогое.
Но когда ты одна, каждый день длится очень долго. Особенно вечера. Особенно ночи, когда болит сердце и страшно умереть во сне.
А потом появился Витя. Сосед снизу, простой тихий человек, который просто здоровался на лестнице. Однажды я не могла поменять лампочку, он услышал и пришёл помог. Потом мы разговорились. Оказалось, он тоже одинокий. Жена ушла давно, детей нет. Живёт один, пенсия военная небольшая, работает сторожем пару раз в неделю.
Мы стали общаться. Он заходил попить чай, я пекла пироги. Мы разговаривали о жизни, о прошлом, о войне. Он воевал в Афганистане, я пережила войну ребёнком. Нам было о чём поговорить.
Витя не просил ничего. Просто был рядом. Когда мне было плохо, он вызывал врача. Когда не могла дойти до магазина, он приносил продукты. Когда было одиноко, он приходил и просто сидел рядом, пил чай, рассказывал истории.
И я поняла, что он спас меня от одиночества. Дал мне ещё три года нормальной жизни. Три года, когда я не чувствовала себя обузой, брошенной старухой. Три года, когда я была просто Аней, которая пьёт чай с соседом и разговаривает о жизни.
Я хотела отблагодарить его. Денег у меня было мало, дорогих подарков я не могла купить. Но у меня была эта квартира. Я знала, что она дорого стоит, что вы, девочки, рассчитывали получить её в наследство. Но я решила отдать её Вите.
Оля, я знаю, ты хотела отдать квартиру Максиму. Ты говорила мне об этом. Но эта квартира моя. Я прожила в ней пятьдесят лет, здесь умер ваш отец, здесь прошла моя жизнь. И я имею право решать, кому её оставить.
Таня, ты не просила квартиру, но я знаю, что деньги тебе нужны. Учительская зарплата маленькая, живёшь одна, тяжело. Поэтому я оставила тебе дачу и деньги со счёта. Это немного, но это всё, что у меня было.
Не ссорьтесь из-за этого. Пожалуйста. Вы сёстры, вы одна кровь. Не дайте жадности разрушить вашу семью. Квартира это просто стены. Деньги это просто бумага. А семья это всё, что у нас есть в этой жизни.
Я любила вас обеих. Одинаково сильно, просто по-разному. И я хочу, чтобы вы были счастливы. Не богаты, а именно счастливы. Счастье не в квартирах и деньгах. Счастье в том, чтобы быть не одной. Чтобы рядом был человек, которому ты не безразлична.
Найдите таких людей. Берегите их. И не тратьте жизнь на погоню за квадратными метрами.
Прощайте, мои девочки. Я всегда буду любить вас.
Ваша мама».
Татьяна дочитала письмо и заплакала. Прямо в кафе, не стесняясь людей. Слёзы текли по лицу, капали на бумагу, размывая мамины слова.
Официантка подошла, участливо спросила:
– Вам плохо? Может, воды принести?
– Спасибо, – прошептала Татьяна. – Всё хорошо. Просто... просто мама умерла.
– Соболезную, – тихо сказала официантка и отошла.
Татьяна сидела ещё долго, перечитывая письмо. Каждое слово отзывалось болью в сердце. Мама была права. Они с Ольгой действительно бросили её. Каждая по-своему, но бросили. Оставили одну в большой квартире, со страхами и болезнями. И только Виктор Петрович был рядом.
Она сфотографировала письмо на телефон и отправила фото Ольге с сообщением: «Прочитай».
Ответ пришёл через час: «Прочитала. Ну и что? Это не меняет сути. Квартира должна быть нашей».
Татьяна посмотрела на сообщение и поняла, что сестра никогда не поймёт. Для неё квартира это деньги, жилплощадь, решение проблемы сына. А для мамы это была возможность отблагодарить человека, который спас её от одиночества.
Вечером Татьяна снова поехала на Арбат. Поднялась в мамину квартиру, открыла ключом, который оставила у себя. Квартира была пустой и тихой. Пахло увядающими цветами и чем-то ещё, грустным и окончательным.
Татьяна прошла в мамину комнату. Кровать застелена, на тумбочке фотография папы в рамке, лекарства, стакан с водой. Всё так, как было при жизни мамы. Будто она просто вышла в магазин и скоро вернётся.
Татьяна села на кровать и взяла в руки фотографию папы. Молодой, красивый, в военной форме. Смотрит прямо, уверенно. Он получил эту квартиру как фронтовик, участник штурма Берлина. Два ранения, медаль «За отвагу», орден Красной Звезды. Герой. Он заслужил эту квартиру кровью.
И теперь эта квартира доставалась Виктору Петровичу, другому ветерану, афганцу. Символично. Будто одна война передавала эстафету другой.
Татьяна вернула фотографию на место и вышла из комнаты. Спустилась этажом ниже, позвонила в дверь Виктора Петровича.
Он открыл не сразу. Стоял на пороге, удивлённый и настороженный.
– Татьяна Владимировна? Что-то случилось?
– Можно поговорить?
Он молча посторонился, пропуская её внутрь. Квартира была маленькой, однокомнатной. Скромная мебель, старый телевизор «Ясень», книжные полки с военными мемуарами. На стене фотографии: молодой Виктор в форме, группа солдат на фоне гор, награды в рамке под стеклом.
– Присаживайтесь, – сказал он, указывая на диван. – Чай будете?
– Нет, спасибо.
Татьяна села, он устроился напротив на стуле. Смотрел на неё выжидательно.
– Виктор Петрович, я хочу поговорить о маме. О завещании.
Он вздохнул.
– Я же сказал на поминках. Я откажусь. Не хочу быть причиной конфликта в вашей семье.
– Не надо отказываться.
Он удивлённо поднял брови.
– Не понимаю.
Татьяна достала из сумки распечатку маминого письма, протянула ему.
– Прочитайте.
Виктор Петрович взял листы, надел очки, начал читать. Читал медленно, вдумчиво. Лицо его постепенно менялось, становилось мягче. Когда дочитал, снял очки и провёл рукой по глазам.
– Анна Семёновна была удивительная женщина, – сказал он тихо. – Добрая, мудрая. Я правда просто хотел помочь. Не думал ни о какой квартире.
– Я верю вам, – сказала Татьяна. – И мама верила. Поэтому она завещала вам квартиру. Она хотела, чтобы вы жили здесь. Это была её воля.
– Но ваша сестра...
– Сестра будет судиться. Это её выбор. Но я не буду. Я уважаю мамино решение. И хочу, чтобы вы приняли эту квартиру. Вы её заслужили.
Виктор Петрович молчал. Потом встал, подошёл к окну, стоял, глядя на улицу.
– Знаете, я думал об отказе не из-за страха перед судом. Я просто чувствую, что это неправильно. Я не родня вашей маме. Вы с сестрой её дочери. Вам и должна достаться квартира.
– Родня это не только кровь, – возразила Татьяна. – Родня это люди, которые рядом, когда трудно. Вы были рядом с мамой. А мы нет. Мы были заняты своими делами, своими проблемами. Мы звонили по расписанию, приезжали по праздникам. А вы просто были. Каждый день. Это дороже любой крови.
Он повернулся к ней.
– Вы так говорите, а сестра ваша думает иначе.
– Оля думает о деньгах. Для неё квартира это капитал, который можно передать сыну. Она не понимает, что для мамы это было способом сказать спасибо. Может, со временем она поймёт. А может, нет. Но это её проблема, не ваша.
Татьяна встала.
– Виктор Петрович, я просто хотела, чтобы вы знали: я не буду оспаривать завещание. Если Оля подаст в суд, я не поддержу её. Буду свидетельствовать в вашу пользу, если понадобится. Мама была в здравом уме, никто на неё не давил. Она сама приняла это решение, и оно было правильным.
Виктор Петрович подошёл к ней, взял её руку обеими ладонями.
– Спасибо вам, Татьяна Владимировна. Спасибо за понимание. Ваша мама гордилась бы вами.
Татьяна выдернула руку, стараясь не расплакаться снова.
– Не знаю. Я тоже мало к ней приезжала. Тоже была занята работой. Тоже оставила её одну. В этом мы с Олей одинаковые. Просто я хотя бы понимаю свою вину. А она нет.
Она пошла к двери, остановилась на пороге.
– Живите здесь. Берегите эту квартиру. Мама любила её. Папа получил её как награду за войну. Пусть теперь она достанется вам, тоже ветерану. Это справедливо.
Она вышла, закрыла дверь и поднялась обратно в мамину квартиру. Прошла по комнатам, трогая вещи, вспоминая. Вот мамино кресло у окна, где она любила сидеть с книгой. Вот сервант с хрусталём, который мыли только по праздникам. Вот пианино, на котором Ольга училась играть в детстве, но бросила через год. Вот стол, за которым собиралась вся семья по воскресеньям.
Татьяна открыла шкаф в маминой комнате. Платья, кофты, старое пальто. Запах маминых духов ударил в нос, и Татьяна снова заплакала. Она достала любимую мамину кофту, голубую, мягкую, прижала к лицу и плакала, стоя посреди комнаты.
Потом взяла себя в руки. Надо было разбирать вещи, решать, что оставить, что отдать. Но не сегодня. Сегодня она просто хотела побыть здесь, в этих стенах, которые помнили маму, папу, их с Ольгой детство.
Она легла на мамину кровать, закрыла глаза. Усталость навалилась разом. Последние дни были как кошмарный сон: похороны, поминки, скандал из-за завещания, ссора с сестрой. Хотелось просто спать и ничего не думать.
Но сон не шёл. В голове крутились мысли. Что будет с дачей? Как делить её с Ольгой, если сестра даже разговаривать не хочет? Может, просто продать и разделить деньги? Но дача это память о детстве, о счастливых летних днях.
Татьяна вспомнила, как они с Ольгой собирали клубнику на даче. Маленькие, загорелые, в панамках, с вёдрами в руках. Ольга собирала быстро, ей хотелось побыстрее закончить и пойти играть. Татьяна собирала медленно, тщательно, выбирая самые красные ягоды. Мама смеялась: «Танюша у нас перфекционистка».
А вечерами они сидели на веранде, пили чай с вареньем, смотрели на закат. Папа играл на гитаре, мама пела старые песни. Ольга с Татьяной слушали, прижавшись друг к другу. Тогда они были дружными, любящими сёстрами. Когда это изменилось?
Наверное, когда выросли. Когда у каждой появилась своя жизнь, свои интересы. Ольга вышла замуж рано, в двадцать два. Родила Максима, посвятила себя семье. Потом открыла свой магазин косметики, стала зарабатывать хорошие деньги. Купила квартиру в новостройке, машину «Волгарь», стала жить по-другому. Не хуже, просто по-другому. У неё появились другие друзья, другие интересы. Семейные встречи стали редкостью. Приезжала к родителям по большим праздникам, звонила раз в неделю, помогала деньгами. Но душевной близости уже не было.
Татьяна пошла другим путём. Закончила педагогический, вышла замуж за одноклассника Мишу, жили небогато, но дружно. Работала в школе, любила детей, мечтала о своих. Но не получалось. Обследования, лечение, надежды и разочарования. А потом Миша не выдержал, ушёл к другой. Сказал, что хочет детей, и Татьяна поняла, что не может дать ему их. Развелись тихо, без скандалов. Он уехал в другой город, женился, родил двух сыновей. Татьяна осталась одна. Работа, дом, редкие встречи с подругами. Жизнь шла, но будто не её жизнь, а какая-то чужая, неинтересная.
Родители поддерживали. Особенно мама. Приезжала в Королёв, привозила пироги, сидели на кухне, разговаривали о жизни. Мама не давила, не спрашивала про личную жизнь. Просто была рядом. А потом умер папа, и мама осталась одна. И Татьяна думала, что теперь она будет чаще приезжать к маме, поддерживать её. Но работа, усталость, вечная нехватка времени. Звонила часто, приезжала раз в месяц, иногда реже. И каждый раз, уезжая, чувствовала вину. Но ничего не меняла.
А теперь мамы не было. И менять уже ничего нельзя было. Можно было только жалеть и винить себя.
Татьяна встала с кровати, умыла лицо в ванной, собралась уезжать. Выходя из квартиры, столкнулась на лестнице с Виктором Петровичем. Он поднимался, держа в руках букет белых хризантем.
– Хотел занести к Анне Семёновне, – сказал он, смущаясь. – То есть... в квартиру. Цветы её любимые. Думал поставить в вазу.
– Давайте я поставлю, – предложила Татьяна. – Вы пока не въезжайте. Пусть пройдёт время. Сорок дней.
Он кивнул, отдал ей цветы. Татьяна вернулась в квартиру, нашла мамину любимую вазу, налила воды, поставила хризантемы на стол в гостиной. Белые пышные цветы сразу оживили комнату, сделали её не такой мёртвой.
Уезжая, Татьяна думала о том, что жизнь продолжается. Мамы нет, но квартира остаётся. Останутся вещи, запахи, воспоминания. Останется Виктор Петрович, который будет жить здесь и, может быть, иногда вспоминать Анну Семёновну, пожилую одинокую женщину, с которой он пил чай и разговаривал о войне.
Следующие недели прошли в суете. Ольга действительно нашла адвоката и подала иск в суд об оспаривании завещания. Основания: мать была невменяема, находилась под психологическим давлением, не понимала значения своих действий.
Татьяна получила повестку в суд в качестве свидетеля. Ольга звонила каждый день, требовала поддержки.
– Таня, ты должна подтвердить, что мама была странная последние годы. Забывчивая, рассеянная. Помнишь, она путала лекарства?
– Она иногда забывала принять таблетки, но это не значит, что была невменяемой, – отвечала Татьяна. – Оля, я не буду лгать в суде.
– Ты предательница! – кричала Ольга. – Ты выбрала сторону чужого человека! Из-за тебя мы потеряем квартиру!
– Мы её уже потеряли, Оль. Мама так решила. Смирись.
– Никогда! Я буду бороться до конца!
И Ольга боролась. Нашла свидетелей, соседей, которые готовы были подтвердить, что Анна Семёновна последние годы была странная. Один сосед рассказал, что она несколько раз выходила из дома в тапочках и халате, не помня, куда идёт. Другая соседка вспомнила, что Анна Семёновна однажды забыла выключить газ, и только благодаря бдительности соседей удалось избежать беды.
Виктор Петрович нанял своего адвоката. Защита была простой: Анна Семёновна проходила психиатрическое освидетельствование перед составлением завещания, была признана дееспособной. Завещание оформлено по всем правилам, свидетели подтверждают добровольность действий.
Суд назначили на конец ноября. Холодный серый день, первый снег. Татьяна пришла в здание суда на Таганке, прошла через металлоискатель, поднялась в зал заседаний.
Ольга уже сидела за столом истца с адвокатом, представительной женщиной лет пятидесяти в строгом костюме. Виктор Петрович сидел за столом ответчика со своим адвокатом, молодым мужчиной в очках. Татьяна села на скамью для свидетелей.
Судья, пожилая женщина с усталым лицом, открыла заседание.
– Слушается дело по иску Лариной Ольги Владимировны к Сомову Виктору Петровичу об оспаривании завещания. Истец, изложите свою позицию.
Адвокат Ольги встала.
– Ваша честь, моя подзащитная оспаривает завещание своей матери, Лариной Анны Семёновны, на том основании, что на момент составления завещания мать не понимала значения своих действий, находилась под психологическим влиянием ответчика, господина Сомова. У нас есть свидетельские показания, подтверждающие, что Анна Семёновна последние годы страдала провалами памяти, была рассеянна, забывчива, что характерно для деменции и других возрастных психических нарушений.
Судья посмотрела на адвоката Виктора Петровича.
– Ответчик, ваша позиция?
Молодой адвокат встал, поправил очки.
– Ваша честь, Анна Семёновна Ларина перед составлением завещания прошла психиатрическое освидетельствование, была признана дееспособной. Заключение эксперта имеется в материалах дела. Завещание составлено в присутствии нотариуса и двух свидетелей, которые подтвердили, что завещательница действовала добровольно, понимала значение своих действий. Утверждения о психологическом давлении ничем не подтверждены. Мой подзащитный оказывал помощь пожилой соседке из человеческого участия, никогда не просил вознаграждения и не знал о завещании до его оглашения.
Судья кивнула.
– Приступим к допросу свидетелей. Вызывается свидетель Ларина Татьяна Владимировна.
Татьяна встала, подошла к трибуне. Судья предупредила её об ответственности за дачу ложных показаний, попросила рассказать, что она знает о взаимоотношениях матери и Виктора Петровича.
Татьяна говорила спокойно, честно.
– Моя мама последние годы была одинокой. Мы с сестрой навещали её редко. У каждой своя жизнь, работа, дела. Мама это понимала, не обижалась. Но ей было трудно одной. Особенно после смерти отца. Виктор Петрович, сосед, стал помогать ей. Приносил продукты, чинил что-то по дому, просто общался. Мама говорила мне, что он спас её от одиночества. Что благодаря ему она не чувствовала себя никому не нужной.
– Вы считаете, что ваша мать была в здравом уме, когда составляла завещание? – спросила судья.
– Да. Она была в здравом уме до последних дней. Иногда забывала что-то, но это нормально для возраста. Она понимала, что делает, когда составляла завещание. Она сама мне сказала об этом за неделю до смерти. Объяснила своё решение.
– И как вы отнеслись к этому решению?
Татьяна помолчала.
– Сначала удивилась. Потом поняла. Мама хотела оставить что-то ценное человеку, который был рядом. Это её право.
Адвокат Ольги встала.
– У меня вопрос к свидетелю. Татьяна Владимировна, вы не заинтересованы в исходе дела? Вам же тоже полагается часть наследства.
– Мне полагается половина дачи и половина вклада. Я это получу независимо от исхода дела. Квартира мне не нужна.
– Не нужна? Квартира на Арбате, стоимостью двадцать пять миллионов?
– Не нужна, – повторила Татьяна. – Я уважаю решение матери.
Она вернулась на своё место. Ольга смотрела на неё с ненавистью. Татьяна отвела глаза.
Дальше допрашивали соседей. Те рассказывали про странности Анны Семёновны, про забывчивость, про случай с газом. Адвокат Виктора Петровича парировал: да, бывали эпизоды забывчивости, но это не системное нарушение. Экспертиза подтвердила дееспособность.
Вызвали эксперта-психиатра, который освидетельствовал Анну Семёновну перед составлением завещания. Пожилой мужчина с седой бородой, профессор. Он подтвердил: на момент обследования Ларина А.С. была в ясном сознании, ориентирована в пространстве и времени, критика сохранна, волеизъявление свободное.
– Но прошло восемь месяцев с момента освидетельствования до смерти, – возразила адвокат Ольги. – Состояние могло ухудшиться.
– Могло, – согласился профессор. – Но у нас нет доказательств ухудшения. Если истец желает, можно провести посмертную психолого-психиатрическую экспертизу на основании медицинских документов и свидетельских показаний.
Судья назначила экспертизу. Заседание отложили на месяц.
Выходя из зала, Татьяна столкнулась с Ольгой в коридоре. Сестра схватила её за руку.
– Ты специально, да? Специально всё испортила! Говорила в его пользу!
– Я говорила правду, Оль.
– Правда! Твоя правда, что мать поступила правильно! А моя правда, что нас обокрали!
– Никто нас не обкрадывал. Мама распорядилась своим имуществом.
– Своим? – Ольга рассмеялась истерически. – Эта квартира наша! Папа её заслужил на войне! Она должна остаться в семье!
– Виктор Петрович тоже воевал. В Афганистане. Он тоже ветеран.
– Мне плевать! Он чужой! Не наша кровь!
Татьяна высвободила руку.
– Оль, мама оставила нам дачу. Там наше детство, наши воспоминания. Может, это важнее квадратных метров?
– Заткнись! – прошипела Ольга. – Ты предательница. Ты больше мне не сестра.
Она развернулась и ушла. Сергей, шедший за ней, виновато пожал плечами и поспешил за женой.
Татьяна стояла в пустом коридоре и чувствовала, как что-то внутри окончательно ломается. Семья. Их маленькая семья, которая состояла теперь только из них двоих с Ольгой. И вот она разрушилась. Спор о наследстве, ссора из-за квартиры разделили их навсегда.
Через месяц пришли результаты экспертизы. Комиссия экспертов на основании медицинских документов, свидетельских показаний и письма Анны Семёновны пришла к выводу: на момент составления завещания и до самой смерти Ларина А.С. сохраняла способность понимать значение своих действий и руководить ими. Признаков деменции, психических расстройств или иных нарушений, влияющих на дееспособность, не выявлено.
На следующем заседании судья огласила решение: в иске отказать. Завещание признано действительным. Квартира переходит к Виктору Петровичу Сомову. Дача и денежный вклад делятся поровну между дочерьми.
Ольга сидела бледная, с каменным лицом. Когда судья удалилась, она встала и вышла из зала, не оглянувшись. Сергей поспешил за ней.
Виктор Петрович подошёл к Татьяне.
– Спасибо вам. За честность. За поддержку.
– Не за что. Справедливость восторжествовала.
Он помолчал, потом сказал:
– Знаете, я всё ещё думаю, не отказаться ли. Ваша сестра так страдает.
– Не надо, – остановила его Татьяна. – Страдает она не из-за потери матери. Она страдает из-за потери денег. Если вы откажетесь, она просто продаст квартиру и купит Максиму жильё. А память о маме исчезнет. Живите здесь. Берегите эти стены. Это будет лучшей памятью о маме, чем любые деньги.
Он кивнул.
– Хорошо. Если вы так считаете.
Они вышли из здания суда вместе. На улице шёл снег, крупный, мокрый. Виктор Петрович натянул старую шапку-ушанку, попрощался и пошёл к метро. Татьяна смотрела ему вслед. Одинокая фигура в старом пальто, растворяющаяся в снежной круговерти.
Через неделю Татьяна поехала на дачу. Надо было подготовить дом к зиме: слить воду, закрыть окна, убрать ценные вещи. Ольга на звонки не отвечала, на сообщения не реагировала. Татьяна поехала одна.
СНТ «Берёзка» встретило её тишиной и пустотой. Дачный сезон закончился, большинство участков были закрыты на зиму. Только кое-где виднелись следы: кто-то ещё приезжал, кто-то возился в огороде, готовя его к весне.
Мамина дача стояла в глубине товарищества, за рядом яблонь. Деревянный дом с голубыми ставнями, веранда, палисадник с увядшими георгинами. Всё было таким знакомым, таким родным.
Татьяна открыла калитку, прошла к крыльцу. Ключ лежал под половичком, как всегда. Мама говорила: «Зачем прятать? Здесь же все свои».
Дверь открылась со скрипом. Внутри пахло деревом, старыми книгами и чем-то ещё, летним и тёплым. Татьяна зашла, огляделась. Всё на своих местах: старый диван с цветастым покрывалом, стол, шкаф с посудой, печка-буржуйка. На стене фотографии: папа на фоне яблони, мама с корзиной клубники, девочки Оля и Таня в панамках.
Татьяна села на диван и заплакала. В который раз за эти недели. Плакала о маме, о потерянном времени, о разрушенной семье. Плакала, потому что дачу придётся продавать или делить, и это будет конец ещё одной связи с прошлым.
Она сидела долго, пока не стемнело. Потом встала, слила воду из труб, закрыла окна, собрала несколько вещей: мамину шаль, фотоальбом, старую керосиновую лампу. Вышла, заперла дверь, положила ключ под половичок.
Уходя, оглянулась. Дом стоял в сумерках, тихий и грустный. Может, это последний раз, когда она здесь. Может, Ольга всё-таки ответит на звонок, и они решат продать дачу. Разделят деньги и разойдутся навсегда, две сестры, ставшие чужими людьми из-за квадратных метров и банковских счетов.
На электричке обратно Татьяна смотрела в окно на мелькающие огни пригородов и думала о том, что мама была права. Счастье не в квартирах и деньгах. Счастье в том, чтобы не быть одной. Чтобы рядом был человек, которому ты не безразлична.
У неё такого человека не было. Работа, дом, пустые вечера с книгой или телевизором. Жизнь, в которой не было места ни радости, ни горю. Только серая рутина изо дня в день.
Может, надо что-то менять? Найти хобби, записаться на курсы, познакомиться с кем-то? Но на всё это не было ни сил, ни желания. Усталость навалилась тяжёлым грузом, придавила к земле.
Дома Татьяна приняла душ, легла в постель. Телефон молчал. Ольга так и не позвонила. Наверное, никогда не позвонит.
Татьяна закрыла глаза и провалилась в тяжёлый сон без сновидений.
Прошло два месяца. Новый год встретила одна, с телевизором. Ольга прислала формальное сообщение: «С Новым годом». Татьяна ответила так же: «И тебя с Новым годом». На этом общение закончилось.
В январе пришло уведомление от нотариуса: пора оформлять наследство. Татьяна поехала в контору, подписала документы. Половина дачи и половина вклада – двести пятьдесят тысяч рублей. Деньги перевели на счёт. Немного, но для учительской зарплаты прибавка существенная.
Нотариус сообщил, что Ольга Владимировна тоже получила свою долю, но приезжала в другое время. Специально, чтобы не встречаться с сестрой.
– Как вы будете распоряжаться дачей? – спросил Игорь Владимирович. – Оформлять раздел или продавать?
– Не знаю. Надо посоветоваться с сестрой.
– Советую не затягивать. Совместная собственность – это всегда проблема.
Татьяна кивнула и ушла. На улице стоял крепкий мороз, снег скрипел под ногами. Она шла по Пречистенке и думала, что надо позвонить Ольге. Поговорить спокойно, по-взрослому. Решить вопрос с дачей. Может быть, даже попытаться помириться.
Но гордость не давала. Или страх. Страх услышать в ответ холодный голос, полный ненависти.
Она зашла в кафе, заказала кофе, достала телефон. Набрала номер Ольги. Долгие гудки. Потом сбросили.
Татьяна попробовала ещё раз. Снова сбросили.
Написала сообщение: «Оля, нам надо поговорить о даче. Встретимся?»
Ответ пришёл через час: «Продавай. Мне не нужна эта дача. Как продашь, переведи мою половину денег».
Татьяна смотрела на сообщение и чувствовала, как внутри всё сжимается от боли. Продавай. Как будто это просто участок земли, а не место, где прошло их детство. Где папа сажал яблони, мама растила цветы, они с Ольгой собирали клубнику.
Она написала: «Может, не надо продавать? Это же память».
Ответ был коротким: «Мне не нужны воспоминания. Нужны деньги».
Татьяна выключила телефон и допила остывший кофе. Значит, так. Продавать.
Она нашла риелтора, выставила дачу на продажу. Цена – три миллиона рублей. Участок шесть соток, дом требует ремонта, но место хорошее, до Москвы полчаса на машине.
Покупатели начали приезжать через неделю. Молодые пары, пенсионеры, дачники. Ходили по участку, осматривали дом, торговались. Татьяна показывала, отвечала на вопросы и с каждым разом чувствовала, как всё внутри немеет.
Нашёлся покупатель – семья из Москвы, муж, жена, двое детей. Хотели дачу для летнего отдыха. Предложили два миллиона восемьсот тысяч. Татьяна согласилась. Оформили сделку через месяц.
Деньги разделили: по миллиону четыреста каждой. Татьяна перевела Ольгу её часть. Та даже спасибо не написала. Только галочка – «прочитано».
С деньгами Татьяна не знала, что делать. Положила в банк на депозит. Пусть лежат. Может, когда-нибудь пригодятся.
Жизнь продолжалась. Работа, дом, редкие встречи с коллегами. Весна пришла незаметно, потом лето. Татьяна взяла отпуск, но ехать было некуда. Дачи больше не было. К маме на Арбат тоже нельзя – там теперь жил Виктор Петрович.
Однажды в июне она всё же решилась и поехала на Арбат. Просто посмотреть на дом, пройти мимо. Ностальгия.
Стояла у подъезда, смотрела на окна третьего этажа. Там когда-то жила мама. Там прошло её детство, юность Ольги.
Из подъезда вышел Виктор Петрович с сумкой продуктов. Увидел Татьяну, обрадовался.
– Татьяна Владимировна! Какая встреча! Заходите на чай.
Она хотела отказаться, но он так искренне приглашал, что согласилась.
Поднялись в квартиру. Внутри всё было по-прежнему: та же мебель, те же шторы, даже запах остался. Только на стене появились новые фотографии – Виктор в молодости с сослуживцами, какие-то ордена в рамках.
Он заварил чай, достал печенье. Сели на кухне, как когда-то с мамой.
– Как вы? – спросила Татьяна.
– Живу потихоньку. Работаю сторожем, как и раньше. Квартиру берегу, как обещал вашей маме. Ничего не меняю, всё оставил, как было. Только свои вещи добавил.
– Вам здесь хорошо?
– Хорошо, – он улыбнулся. – Не одиноко. Знаете, я всю жизнь жил один. После Афганистана не складывалось как-то с людьми. Все говорят: «Ты странный, Витя. Молчаливый, замкнутый». А я не странный. Просто много видел. Много пережил. И не каждому расскажешь.
Он помолчал, потом продолжил:
– А с Анной Семёновной мне было легко. Она понимала без слов. Её муж тоже воевал, она знала, что такое война. И мы просто сидели, пили чай, молчали. И это было хорошо. Не нужно было притворяться, изображать весёлого. Можно было быть собой.
Татьяна кивнула. Она понимала, о чём он говорит. Как важно быть с человеком, с которым не нужно надевать маску.
– А как ваша сестра? – спросил Виктор Петрович осторожно.
– Не общаемся. После суда разговаривали последний раз. Она не простила меня за то, что я не поддержала её.
– Жаль. Семью терять из-за квартиры...
– Это не из-за квартиры, – возразила Татьяна. – Из-за разного понимания справедливости. Для неё справедливость – это когда всё достаётся детям. Для меня – когда достаётся тому, кто заслужил.
Они допили чай, и Татьяна собралась уходить. На пороге Виктор Петрович вдруг сказал:
– Знаете, Анна Семёновна говорила мне про вас. Говорила, что вы добрая, но несчастливая. Что вы слишком много отдаёте работе и мало живёте для себя. Она беспокоилась за вас.
Татьяна почувствовала, как к горлу подступает комок.
– Мама всегда беспокоилась.
– Она хотела, чтобы вы нашли кого-то. Не обязательно мужа. Просто человека, с которым будет легко. Обещайте, что постараетесь.
– Постараюсь, – кивнула Татьяна, хотя не верила, что получится.
Выйдя на улицу, она долго шла по Арбату, смотрела на людей, на летнее солнце, на уличных музыкантов. Жизнь продолжалась. Люди смеялись, влюблялись, ссорились, мирились. А она стояла в стороне, наблюдая за чужим счастьем.
Может, мама была права? Может, пора перестать прятаться в работе и одиночестве? Но как найти человека, если не знаешь, где искать?
Прошло ещё полгода. Зима снова. Татьяна встречала второй Новый год без мамы. Снова одна, снова с телевизором. Ольга даже не прислала поздравления.
В феврале позвонил незнакомый номер. Татьяна взяла трубку.
– Алло?
– Здравствуйте, это Максим. Сын Ольги Владимировны.
Татьяна замерла. Племянник. Она видела его последний раз на маминых похоронах. Высокий парень с добрым лицом, он тогда стоял в стороне, не вмешивался в скандал.
– Здравствуй, Максим.
– Тётя Таня, можно с вами встретиться? Мне нужно поговорить.
Они встретились в кафе на следующий день. Максим пришёл первым, сидел за столиком у окна. Татьяна села напротив. Он заказал кофе для обоих, потом начал, немного смущаясь:
– Тётя Таня, я хотел поговорить о маме. О моей маме, вашей сестре.
– Слушаю.
– Она... она очень изменилась после бабушкиных похорон. Стала злой, раздражительной. Постоянно говорит о несправедливости, о том, что её обокрали. Ссорится с папой, со мной. Мы с невестой хотели пожениться, но мама говорит, что жить нам негде, что бабушка должна была оставить квартиру мне, а теперь всё пропало. Из-за этого мы отложили свадьбу. Невеста даже хотела разойтись.
Татьяна слушала, и сердце сжималось от жалости. К племяннику, к его невесте, даже к Ольге.
– Максим, я не виновата в том решении, которое приняла бабушка.
– Я знаю, тётя. Я не виню вас. Я просто хочу понять – была ли бабушка права? Я помню, как вы спорили на поминках. Мама говорила одно, вы другое. Кто был прав?
Татьяна отпила кофе, собираясь с мыслями.
– Максим, твоя бабушка прожила долгую жизнь. Родила двух дочерей, вырастила их, работала, растила внука – тебя. А последние годы осталась одна. Мы с твоей мамой навещали её редко. У нас были свои дела, заботы. И она понимала это, не обижалась. Но ей было одиноко и страшно. А потом появился Виктор Петрович, сосед, который просто был рядом. Не из корысти, а просто потому что не мог пройти мимо чужого одиночества. И бабушка решила отблагодарить его единственным способом, который был у неё. Завещала квартиру. Это была её воля, её право.
– Но мама говорит, что это несправедливо. Что квартира должна была остаться в семье.
– Справедливость понятие относительное, Максим. Для твоей мамы справедливо, когда дети получают всё имущество родителей. Для бабушки справедливо было отдать квартиру тому, кто заслужил её заботой. Кто прав? Наверное, оба по-своему.
Максим кивнул.
– А вы с мамой так и не помирились?
– Нет. Она не хочет со мной разговаривать.
– Попробуйте ещё раз. Пожалуйста. Она моя мама, вы моя тётя. Вы же семья. Неужели квартира дороже семьи?
Татьяна посмотрела на племянника. Умные добрые глаза, открытое лицо. Хороший парень. Жаль, что он оказался заложником чужого конфликта.
– Максим, я пыталась. Твоя мама не хочет меня слышать. Но если ты думаешь, что ещё одна попытка поможет, я попробую.
Он улыбнулся с облегчением.
– Спасибо, тётя Таня. Может, в День рождения мамы? Это через неделю. Приезжайте к нам, я скажу, что пригласил вас сам. Мама не сможет выгнать вас при гостях.
– Хорошо. Приеду.
Через неделю Татьяна купила цветы, торт и поехала в Митино, где жила Ольга. Большая новостройка, светлая квартира на десятом этаже. Открыл Сергей, удивился, но пустил.
В гостиной уже собрались гости: родственники, друзья, коллеги Ольги по работе. Именинница стояла у стола в красивом платье, принимала поздравления. Увидев Татьяну, застыла.
– Ты? Зачем пришла?
– Оля, с днём рождения, – Татьяна протянула цветы и торт. – Я хотела поздравить. И поговорить.
Ольга взяла цветы машинально, но лицо оставалось холодным.
– Говорить не о чем. Максим, кто её пригласил?
– Я, мам, – вышел вперёд племянник. – Тётя Таня твоя сестра. Она должна быть здесь.
– Не должна! – Ольга поставила цветы на стол резко, вода расплескалась. – После того, что она сделала!
В комнате стало тихо. Гости переглядывались, не зная, что делать.
Татьяна сделала шаг вперёд.
– Оля, я ничего не делала. Я просто уважала решение мамы. Как и ты должна была уважать.
– Уважать? – Ольга рассмеялась. – Решение, которое отняло у нас всё?
– У тебя есть квартира, машина, бизнес, семья. Что ещё тебе было нужно? Ещё одна квартира для Максима?
– А что в этом плохого? Заботиться о сыне? Хотеть, чтобы у него было жильё?
– Ничего плохого. Но не за счёт маминой воли. Мама хотела отдать квартиру Виктору Петровичу. Это было её право.
Ольга подошла совсем близко. Лицо её исказилось.
– Знаешь, что я поняла за этот год? Что у меня никогда не было сестры. Была девочка, которая притворялась доброй и правильной. А на самом деле просто завидовала. Завидовала, что у меня есть семья, сын, деньги. И когда появился шанс испортить мне жизнь, ты им воспользовалась. Встала на сторону чужого человека против родной сестры.
Татьяна чувствовала, как слёзы подступают к глазам, но не дала им пролиться.
– Ты ошибаешься, Оля. Я никогда тебе не завидовала. Я радовалась твоему счастью. И я не портила тебе жизнь. Я просто... просто пыталась понять маму. Понять, почему она так поступила. И я поняла. Она чувствовала себя ненужной. Она звонила, а ты говорила, что занята. Она просила приехать, а ты приезжала раз в месяц на полчаса. А Виктор Петрович был рядом каждый день. И она отблагодарила его. Не для того чтобы наказать нас. А просто чтобы сказать спасибо.
Ольга молчала. Лицо её дрогнуло, в глазах блеснули слёзы, но она их сдержала.
– Уходи, Татьяна. И больше не приходи. У тебя нет сестры.
Татьяна развернулась и пошла к выходу. Максим догнал её в прихожей.
– Тётя Таня, простите. Я думал...
– Всё хорошо, Максим. Ты пытался. Но некоторые вещи невозможно исправить.
Она ушла. Спустилась на лифте, вышла на улицу. Вечерело, зажигались фонари. Татьяна шла к метро и плакала. Тихо, без рыданий. Просто слёзы текли по лицу, и она не вытирала их.
Дома легла в кровать и лежала, глядя в потолок. Значит, так. Больше нет сестры. Нет мамы, нет папы, нет дачи, нет детства. Нет ничего, кроме пустой квартиры и работы.
На следующий день она пошла к школьному психологу. Молодая женщина, Марина, выслушала её историю и сказала:
– Татьяна Викторовна, вы не виноваты в том, что произошло. Ваша сестра сама выбрала гнев и обиду. Вы не можете заставить её простить вас, если она не хочет.
– Но я потеряла семью.
– Вы потеряли токсичные отношения. Семья это не только кровь. Семья это люди, которые принимают вас такой, какая вы есть. Которые не ставят условий, не манипулируют, не наказывают молчанием. Найдите таких людей. Они станут вам настоящей семьёй.
Татьяна задумалась. Может, психолог права? Может, пора перестать цепляться за прошлое и начать строить новое?
Она записалась на курсы рисования. Давно хотела научиться, но всё не было времени. Теперь время появилось.
На курсах познакомилась с женщиной своего возраста, Ириной. Бывший бухгалтер, недавно вышла на пенсию, искала, чем заняться. Они разговорились, оказалось, что обе любят классическую литературу, старое кино, прогулки по Москве.
Стали встречаться по выходным. Ходили в музеи, на выставки, в театры. Просто гуляли, разговаривали о жизни. И Татьяна вдруг поняла, что ей хорошо. Не одиноко, не пусто. Хорошо.
– Знаешь, – сказала однажды Ирина, когда они сидели в кафе после спектакля, – я рада, что мы познакомились. У меня давно не было подруги, с которой так легко.
– И у меня, – призналась Татьяна.
Они улыбнулись друг другу, и Татьяна подумала о мамином письме. «Счастье не в квартирах и деньгах. Счастье в том, чтобы быть не одной».
Мама была права. Как всегда.
Прошёл год. Потом ещё один. Жизнь вошла в новую колею. Работа, курсы рисования, встречи с Ириной, редкие поездки за город. Татьяна не стала счастливой в полном смысле слова, но перестала быть несчастной. А это уже было много.
Ольга так и не позвонила. Иногда Татьяна заходила в соцсети, смотрела на фотографии сестры. Максим женился, родился внук. Ольга выглядела счастливой на фотографиях. Или делала вид.
Виктор Петрович жил в мамином доме на Арбате. Татьяна навещала его пару раз в год, на мамин день рождения и день смерти. Они пили чай на кухне, вспоминали. Он рассказывал, как ухаживает за квартирой, как бережёт каждую вещь. Говорил, что чувствует присутствие Анны Семёновны, будто она одобряет его.
Однажды весной, через три года после маминой смерти, Татьяна получила сообщение от незнакомого номера: «Здравствуйте, это жена Максима, Елена. Можем мы встретиться?»
Они встретились в том же кафе, где когда-то Татьяна разговаривала с племянником. Елена оказалась миловидной девушкой с умными глазами.
– Татьяна Владимировна, спасибо, что согласились. Я хотела поговорить о семье. О ваших отношениях с Ольгой Владимировной.
– О чём конкретно?
– Максим рассказал мне всю историю. Про бабушку, про завещание, про вашу ссору. И я хочу сказать... я думаю, что вы были правы. Бабушка имела право распорядиться своей квартирой, как считала нужным.
Татьяна удивилась.
– Ольга знает, что вы так думаете?
– Нет. Она очень обидчива, я боюсь с ней ссориться. Но я хотела, чтобы вы знали: не все в семье против вас. Максим тоже понимает вашу позицию. Просто не может открыто встать на вашу сторону – мама не простит.
– Спасибо, Елена. Это важно для меня.
Они помолчали, потом Елена продолжила:
– У нас родился сын. Ваш внучатый племянник. Мы назвали его Владимиром, в честь прадедушки.
– Поздравляю, – искренне сказала Татьяна.
– Я бы хотела, чтобы он знал всю семью. В том числе вас. Может быть, когда-нибудь Ольга Владимировна смягчится, и мы сможем собираться вместе. Как положено родственникам.
Татьяна улыбнулась грустно.
– Может быть. Когда-нибудь.
Но в глубине души она не верила. Слишком глубока была рана, слишком сильна обида. Ольга выбрала гнев и не собиралась от него отказываться.
А может, это было и к лучшему? У каждой теперь своя жизнь. Своя правда. Свои выборы.
Вечером, вернувшись домой, Татьяна достала старый фотоальбом, который взяла с дачи перед продажей. Листала страницы, смотрела на фотографии. Вот мама с папой молодые, счастливые. Вот она с Ольгой маленькие, в одинаковых платьях. Вот семейное фото на даче – все вместе, все улыбаются.
Когда всё было просто? Когда они были семьёй, а не чужими людьми, делящими наследство?
Татьяна закрыла альбом и подошла к окну. За окном темнела весенняя Москва. Где-то там, на Арбате, в маминой квартире Виктор Петрович смотрел телевизор. Где-то в Митино Ольга укладывала внука спать. Где-то жили, дышали, радовались и плакали миллионы людей. Каждый со своими проблемами, своими потерями, своими надеждами.
И Татьяна вдруг поняла, что мама, наверное, не ошиблась. Квартира досталась человеку, который действительно был рядом. Дача продана, но память о ней осталась. А сёстры разошлись, но, может быть, это тоже было неизбежно. Иногда люди слишком разные, чтобы оставаться близкими.
Она вернулась к столу, достала бумагу и ручку. Написала:
«Дорогая мама.
Прошло три года с твоей смерти. Мы с Олей так и не помирились. Наверное, ты была бы расстроена. Прости меня за это. Я пыталась, но не смогла.
Твоё решение о квартире разделило нас. Но я понимаю, почему ты так поступила. И я не виню тебя. Ты была одинока, и Виктор Петрович спас тебя от этого одиночества. Ты отблагодарила его единственным способом, который был у тебя.
Я тоже научилась не быть одинокой. Нашла подругу, нашла занятия, которые радуют. Не живу только работой, как раньше. Ты бы гордилась мной.
Спасибо тебе, мама. За всё. За любовь, за заботу, за уроки, которые ты дала. За то, что в конце своей жизни ты показала мне, что значит настоящая благодарность. Что важнее квартир и денег.
Я люблю тебя. Всегда любила и буду любить.
Твоя Танечка».
Она сложила письмо, положила в конверт. Завтра поедет на кладбище, положит на могилу.
А пока села в кресло у окна, то самое, в котором любила сидеть мама, и смотрела на ночную Москву. Город жил, дышал, не замечая её маленькой боли, её маленьких потерь.
Но это было нормально. Жизнь продолжалась. С утратами и обретениями, с ошибками и прозрениями. И главное было не застрять в прошлом, а идти дальше.
Даже если дорога была одинокой. Даже если рядом не было сестры.
Татьяна закрыла глаза и вдруг услышала мамин голос, тихий, далёкий:
– Всё правильно, доченька. Ты всё правильно сделала.
Она открыла глаза. Конечно, это была иллюзия. Мамы не было. Но почему-то стало легче.
– Знаешь, мам, – прошептала она в пустоту, – а ведь ты, может, и не ошиблась...
И тишина ночной квартиры будто согласно кивнула.