— Ну и пылища здесь, Оль… Кхе-кхе! — Лена картинно замахала руками, разгоняя в воздухе мириады сверкающих в солнечном луче пылинок. — Ты уверена, что мы должны всё это разбирать именно сейчас? В такую жару? Может, все-таки вызовем клининг? У меня есть номер отличной конторы, они даже после пожара убирают, а тут всего лишь дачный чердак.
Ольга оторвалась от старого сундука, крышку которого пыталась приподнять, и вытерла лоб тыльной стороной ладони. Полоса сажи осталась на её виске, но она этого не заметила.
— Лена, какой клининг в этой глуши? Сюда навигатор через раз дорогу находит, — мягко, но настойчиво возразила она. — И потом, ты же знаешь… тетя Вера просила меня лично. Она была очень закрытым человеком. Она не хотела бы, чтобы чужие руки, равнодушные и торопливые, копались в её воспоминаниях, выбрасывая «хлам», который для неё был сокровищем.
— Воспоминания — это прекрасно, я не спорю, — пробурчала Лена, оглядываясь в поисках места, куда можно присесть, не испачкав джинсы. — Но я только что чихнула три раза подряд. У меня скоро аллергия на ностальгию начнется. И, кажется, я видела паука в углу. Оль, он был размером с мою ладонь! И смотрел на меня осуждающе.
— Не преувеличивай, — улыбнулась Ольга. — Это всего лишь дача. Старая, добрая, скрипучая дача. Здесь время течет иначе. Подай мне ту коробку, пожалуйста, вон ту, с надписью «Фото».
Ольга с благодарностью приняла из рук подруги тяжелый картонный ящик, перевязанный грубой, истлевшей от времени бечевкой. Пять лет назад, когда не стало её мужа, Сергея, мир для Ольги схлопнулся до размеров одной точки боли. Она думала, что больше никогда не сможет улыбаться вот так — просто, бытовым мелочам, шуткам подруги, солнечному свету. Но время — странный доктор. Оно не лечит полностью, не стирает шрамы, но учит жить с тишиной внутри, заполняя пустоту новыми, пусть и негромкими звуками.
Они находились на просторном чердаке дома, принадлежавшего покойной Вере Павловне, лучшей подруге Ольгиной бабушки. Вера Павловна была женщиной строгой, интеллигентной, преподавательницей музыки, и ушла она так же, как и жила — тихо, с достоинством, во сне. Она не оставила наследников, кроме Ольги, которой завещала этот старый дом с мезонином, заросший сиренью сад и целую жизнь, упакованную в коробки. Ольга чувствовала странное, обволакивающее спокойствие здесь. Запах сушеной мяты, пучков зверобоя, развешанных под балками, старой древесины и нагретой солнцем железной крыши действовал умиротворяюще, как теплый плед.
— Смотри! — вдруг воскликнула Ольга, заметив что-то в углу, за нагромождением старых стульев.
Она пробралась через завалы и с усилием отодвинула в сторону тяжелую бархатную штору, пыльную и пахнущую нафталином.
Под слоем ткани скрывалось нечто удивительное. Это был кукольный домик. Но назвать его «игрушкой» не поворачивался язык. Это был настоящий архитектурный шедевр, макет, выполненный с маниакальной любовью к деталям. Он был большим, массивным и занимал добрую половину широкого дубового комода.
— Ого, — присвистнула Лена, забыв про пауков и пыль, и подошла ближе. — Слушай, да это же… подожди-ка. Это же копия этого дома! Один в один!
Ольга завороженно провела пальцем по миниатюрной двускатной крыше, ощущая шероховатость крошечной черепицы. Сходство было не просто поразительным — оно пугало своей точностью. Тот же резной палисад с покосившейся планочкой слева. Та же веранда с разноцветными витражными стеклышками — красными, синими, желтыми. Даже печная труба была выложена из крошечных, обожженных кирпичиков именно в том порядке, в каком они были на настоящей крыше. Передняя стенка домика отсутствовала, позволяя, как в театре, заглянуть внутрь жизни его обитателей.
— Невероятно… — прошептала Ольга, присаживаясь на корточки, чтобы рассмотреть детали интерьера. — Смотри, Лена, здесь даже обои такие же, как в гостиной внизу. Те самые, в мелкий цветочек, которые Вера Павловна клеила еще в восьмидесятых. И изразцовая печка. И круглый стол с вязаной скатертью.
Мастерство неизвестного умельца восхищало и завораживало. Мебель была сделана с ювелирной точностью: выдвигающиеся ящички комодов, в которых, казалось, можно хранить бисер; крошечные вязаные салфетки, сплетенные из тончайших ниток; миниатюрная фарфоровая посуда. Казалось, что обитатели этого микромира — маленькие невидимые люди — просто вышли на минуту в сад попить чаю и сейчас вернутся.
— Жутковато немного, если честно, — передернула плечами Лена, обнимая себя за локти. — Словно кто-то следил за домом годами и все конспектировал. Или это кукла вуду, только в виде недвижимости.
— Скажешь тоже, фантазерка, — отмахнулась Ольга, хотя легкий холодок пробежал и по её спине. — Это просто любовь к деталям. Вера Павловна, наверное, заказала его у какого-нибудь талантливого мастера много лет назад. Может быть, на юбилей. Она очень любила этот дом.
Разглядывая кукольную кухню, Ольга заметила на полу крошечный глиняный кувшинчик, опрокинутый набок. Видимо, когда дом переносили или задевали штору, он упал. Она аккуратно, двумя пальцами, боясь раздавить хрупкую вещь, подняла его. Он был размером с ноготь мизинца, но при этом идеально сформирован и расписан тончайшими синими цветами.
— Куда бы тебя поставить? — задумчиво произнесла она, вертя находку в руках. — На столе места мало… Пусть стоит на верхней полке буфета. Там безопаснее, не скатится.
Она, задержав дыхание, водрузила кувшинчик на самую верхнюю миниатюрную полку кухонного шкафчика, под самый потолок игрушечной комнаты.
— Ладно, архитектор, пошли пить чай, пока мы тут сами пылью не покрылись, — позвала Лена, отряхивая джинсы. — Я привезла то самое овсяное печенье с шоколадом, а внизу вроде бы уже вскипел чайник. И мне срочно нужно на свежий воздух.
На следующее утро Ольга проснулась от громкого стука посуды и недовольного ворчания Лены. Солнце уже высоко стояло над садом, заливая веранду через те самые разноцветные стекла, рисуя на дощатом полу яркие, праздничные блики.
— Ты не видела мой молочник? — крикнула Лена из кухни, гремя дверцами шкафов. — Тот, глиняный, с синими цветами, старинный. Я точно помню, что оставляла его на столе вчера вечером, когда мы пили чай. Я его помыла и поставила сохнуть.
— Нет, не видела, — Ольга потянулась, с наслаждением расправляя затекшие мышцы, и спустила ноги с кровати. — Может, ты его в шкаф убрала на автомате? Ты же у нас любительница порядка.
— Я перерыла все шкафы! И нижние, и навесные. Его нигде нет. Это был любимый молочник Веры Павловны, я хотела налить туда сливок, чтобы было красиво, как ты любишь.
Ольга накинула халат и вошла в кухню. Лена стояла посреди комнаты, уперев руки в боки, растрепанная и растерянная, оглядываясь по сторонам, словно молочник мог спрятаться за занавеской. Взгляд Ольги, блуждая по комнате, случайно скользнул вверх, на высокий, резной старинный буфет темного дерева. На самой верхней полке, под самым карнизом, куда без хорошей табуретки и не добраться, стоял тот самый глиняный кувшинчик.
— Лена, — Ольга медленно подняла руку и показала пальцем. — Он там.
Лена задрала голову, прищурилась.
— Где? Ой… И правда. Как он туда попал? Я туда даже не дотянусь с пола! И ты тоже. Мы же вчера даже не открывали верхние створки, там петли скрипят жутко.
Ольга почувствовала, как по спине пробежал отчетливый, ледяной холодок, никак не связанный с утренней прохладой. В памяти всплыла картинка вчерашнего дня. Душный чердак. Кукольный домик. Миниатюрный кувшинчик, который она своими руками поставила на *верхнюю полку игрушечного буфета*.
— Наверное… наверное, мы просто забыли, — неуверенно, пытаясь убедить саму себя, сказала Ольга. — Может, он там и стоял все это время, а мы вчера пили чай из пакета молока и просто не заметили?
— Да нет же! — возмутилась Лена, глядя на подругу как на сумасшедшую. — Я его мыла вчера! Своими руками! Я помню скол на донышке. Ладно, чудеса да и только. Доставай стремянку, полтергейст несчастный.
Весь день Ольга ходила сама не своя. Логическое объяснение ускользало. Мысль о совпадении казалась спасительной, но интуиция — то самое древнее чувство, живущее где-то в солнечном сплетении — шептала о другом. Вечером, когда Лена уехала в поселок за продуктами и вином, Ольга, словно во сне, снова поднялась на чердак.
Домик стоял в полумраке, таинственный, тихий, словно ожидающий её. Ольга долго смотрела на миниатюрную спальню — ту самую, в которой сейчас жила она сама. Крошечная кровать с лоскутным одеялом, микроскопические подушки.
«Бред, — подумала она, тряхнув головой. — Просто совпадение. Усталость, нервы, пыль, жара. Мозг играет со мной».
Она порылась в кармане джинсов и достала блестящую пятирублевую монету.
— Эксперимент, — сказала она вслух, и её голос прозвучал глухо в пустоте чердака.
Она аккуратно, стараясь не дрожать, положила монету на пол кукольной спальни и пальцем задвинула её глубоко под кровать.
Спустившись вниз, Ольга зашла в свою комнату. Сердце колотилось в груди как безумная птица, ударяясь о ребра. Дыхание перехватило. Она встала на колени перед большой настоящей кроватью, подняла край тяжелого покрывала и заглянула в темноту, подсвечивая себе фонариком телефона.
Там, на старом, крашеном деревянном полу, среди пылинок, тускло поблескивала пятирублевая монета.
Ольга села на пол, прижав ладонь ко рту, чтобы не вскрикнуть. Это было невозможно. Физически невозможно. В этом доме никто не жил несколько месяцев. Полы мыли перед приездом, выметая всё подчистую. Но под кроватью… Она протянула дрожащую руку и достала монету. Холодный металл жег пальцы, словно был раскаленным.
— Значит, это работает, — прошептала она, глядя на орла на аверсе.
Вместо страха, который должен был бы сковать её, пришло странное, пьянящее, почти запретное чувство. Возможность влиять. Возможность менять. После смерти мужа Ольга часто чувствовала себя щепкой в огромном, штормовом океане — абсолютно беспомощной перед ударами судьбы. А теперь… теперь у неё в руках оказался штурвал. Пусть маленький, игрушечный, из фанеры и клея, но штурвал.
Следующие несколько дней превратились для Ольги в захватывающую, тайную игру. Лена уехала в город по срочным делам на пару дней, оставив Ольгу одну, и это было ей только на руку. Никто не мог помешать её экспериментам.
Она начала с малого, боясь нарушить хрупкое равновесие. Ей казалось, что даче не хватает уюта, какой-то живой, теплой души. В коробке со старыми советскими елочными игрушками Ольга нашла маленькую фигурку кота из папье-маше — черно-белого, с облупившейся краской на левом ухе и смешными нарисованными усами.
Она поднялась на чердак и торжественно поставила фигурку на крыльцо кукольного домика.
— Ну, давай, — прошептала она. — Пусть здесь будет жизнь.
Прошло два часа. Ольга сидела на веранде, пытаясь читать книгу, но буквы прыгали перед глазами. Вдруг она услышала тихое, жалобное мяуканье. Она отбросила книгу и выбежала во двор.
У калитки, переминаясь с лапы на лапу, сидел тощий, грязный, черно-белый кот. Левое ухо у него было немного порвано, точно в том месте, где у игрушки облупилась краска, что придавало ему бандитский, но невероятно трогательный вид.
— Ты смотри… — выдохнула Ольга, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. — Пришел.
Кот осторожно, принюхиваясь, подошел к ней и, решив, что опасности нет, потерся головой о её ноги. Он был теплым, пыльным и очень голодным — все ребра можно было пересчитать.
— Заходи, гостем будешь, — Ольга открыла дверь настежь. — Назовем тебя… Тиша. Тихий, потому что.
Накормив Тишу сосисками и напоив молоком (из того самого синего кувшинчика), Ольга почувствовала небывалый прилив вдохновения. Ей хотелось сделать этот дом идеальным. Она вспомнила, что в гостиной над диваном висит выцветшее прямоугольное пятно на обоях — раньше там была картина, но её, видимо, сняли или продали.
В кукольном домике на этом месте висела крошечная репродукция в раме из спичек — лесной пейзаж с извилистой речкой.
Ольга начала методично, как сыщик, обыскивать чердак. Она переставляла тяжелые коробки, развязывала узлы, чихала от вековой пыли, пачкала руки. И в самом дальнем углу, за скрученным в рулон старым ватным матрасом, она нашла её. Картину в простой деревянной раме. Лес, речка, солнечные блики на воде. Шишкин, не иначе. Именно та, что была в кукольном домике.
Ольга с трепетом повесила картину на место, закрыв пятно. Комната внизу сразу преобразилась, стала законченной, цельной.
«Я не просто играю, — думала она, гладя Тишу, который уже по-хозяйски расположился на диване, свернувшись клубком. — Я возвращаю жизнь в нормальное русло. Я чиню этот мир. Я могу исправить то, что сломано».
Ей казалось, что она нашла способ контролировать счастье. Если расставить всё по местам в этой миниатюре, то и в большой жизни всё наладится, встанет на свои рельсы. Боль утраты притупилась, уступив место азарту созидания и вере в чудо.
Но однажды вечером, разглядывая домик при свете фонарика, Ольга заметила, что миниатюрная лестница, ведущая на второй этаж, покосилась. Одна из балясин выпала, а ступенька надломилась посередине.
— Непорядок, — пробормотала она нахмурившись. — Так нельзя. Надо починить, а то куклы упадут.
Клея под рукой не было. Она попыталась просто вправить ступеньку, надавила пальцем посильнее, надеясь, что пазы сойдутся. Раздался сухой, неприятный треск. Тонкая, пересохшая деревяшка сломалась окончательно, и вся конструкция лестницы в домике перекосилась еще сильнее, опасно накренившись набок.
—Ну вот , — искренне расстроилась Ольга. — Испортила. Ладно, не беда. Завтра найду клей ПВА и сделаю всё как надо. Будет как новая.
Она выключила свет на чердаке и пошла вниз. В доме было уже темно, только полная луна светила в окно лестничного пролета, отбрасывая длинные тени. Ольга подошла к настоящей лестнице. Она спускалась здесь сотни раз за эти дни. Её нога привычно, уверенно ступила на третью ступеньку сверху.
Раздался оглушительный, страшный треск, похожий на выстрел. Старая, массивная доска, которая выглядела вполне надежной и служила полвека, вдруг проломилась под её весом, словно была сделана из картона. Нога Ольги провалилась в пустоту, застряла в обломках. Она потеряла равновесие, её тело дернулось вперед.
Ольга вскрикнула, отчаянно пытаясь ухватиться за перила, но рука соскользнула с полированного дерева. Она неловко упала на бок, с грохотом скатилась на пару ступеней вниз и замерла.
Острая, жгучая боль пронзила лодыжку, мгновенно выбив из легких воздух.
— Ой-ёй-ёй… мамочки… — простонала она, сжимая зубы так, что они скрипнули. Слезы брызнули из глаз.
Тиша испуганно мяукнул где-то в темноте и зашуршал когтями по полу, убегая. Ольга попыталась встать, но нога отозвалась такой вспышкой боли, что в глазах потемнело, а к горлу подступила тошнота.
Она сидела на полу в темном коридоре, держась за стремительно распухающую ногу, глотая соленые слезы. Телефон остался наверху, на чердаке, прямо рядом с проклятым кукольным домиком.
«Магия требует осторожности, — пронеслось у неё в голове с ужасающей ясностью. — Я сломала лестницу там, грубо, неосторожно — и она сломалась здесь. Я сама это сделала. Я наказана».
Страх накатил холодной, липкой волной. Она одна в огромном старом доме. Лена вернется только завтра к обеду, а может и к вечеру. До ближайших соседей через лес далеко, да и спят они давно, не услышат.
Ольга кое-как, стиснув зубы и подвывая от боли при каждом движении, поползла на кухню. Пол был холодным и твердым. Ей казалось, что этот путь занял вечность. Там, на кухонном столе, лежал запасной старый кнопочный телефон, который они использовали как «местный», для связи с председателем поселка, так как он держал заряд неделями.
Дотянувшись дрожащей рукой до аппарата, она, щурясь на мелкие кнопки, набрала номер скорой помощи. Гудки тянулись бесконечно долго, монотонно, безразлично.
— Алло? Скорая? Я упала… Дачный поселок «Рассвет», улица Лесная, дом 12… Да, нога. Сильно болит, не могу наступить. Дверь открыта… Пожалуйста, приезжайте быстрее.
Время тянулось медленно, как густой, засахаренный мед. Нога пульсировала горячей болью, отдаваясь стуком в висках. Ольга лежала на диване в гостиной, куда ей удалось перебраться с огромным трудом, подволакивая ногу, и смотрела на ту самую картину с пейзажем. Теперь она казалась ей зловещей, насмешливой. Лес на картине выглядел темным и непроходимым.
«Заигралась, — думала она, закрывая глаза. — Возомнила себя хозяйкой судьбы. Решила, что можно управлять миром, двигая кукольную мебель».
Сквозь тяжелую дремоту она услышала шум мотора на улице. Хлопнула дверца машины. Затем раздались быстрые шаги на крыльце и голос:
— Эй! Есть кто живой? Скорую вызывали?
Голос был мужской, спокойный, немного хрипловатый, но приятный.
— Я здесь! В гостиной! — крикнула Ольга, приподнимаясь на локтях, морщась от боли.
В комнату вошел мужчина с оранжевым медицинским чемоданчиком в руке. На вид ему было около сорока. Высокий, немного сутулый, в форменной синей куртке с надписью «Скорая помощь» на спине. У него было усталое, но доброе лицо с сеткой морщинок у глаз и очки в тонкой оправе, которые немного запотели с улицы. От него пахло дождем, табаком и лекарствами.
— Здравствуйте, — сказал он, включая верхний свет, от чего Ольга зажмурилась. — Я Андрей, фельдшер. Что у нас тут за ночные приключения?
— Здравствуйте, Андрей. Да вот… Лестница. Ступенька проломилась подо мной.
Ольга почувствовала себя неловко. Она лежала в старых спортивных штанах, растрепанная, грязная от пыли, с заплаканными глазами. Совсем не так она представляла себе встречу с мужчиной.
Андрей подошел, поставил чемоданчик на стул и опустился на одно колено рядом с диваном.
— Так, давайте посмотрим, что тут у нас.
Его руки были теплыми, сухими и удивительно уверенными. Он осторожно, стараясь не причинять лишней боли, закатал штанину. Лодыжка посинела, став похожей на сливу, и сильно распухла.
— М-да, красиво, — констатировал он без иронии, скорее сочувственно. — Больно?
— Очень. Как будто ножом режут.
— Потерпите. Сейчас обезболим. Перелома, похоже, нет, кости целы, скорее всего сильное растяжение связок или надрыв, но рентген потом все равно нужен будет обязательно.
Он действовал быстро и профессионально. Щелкнула ампула, шприц вошел в мышцу почти незаметно. Затем он ловко наложил тугую повязку эластичным бинтом. Его движения успокаивали. Боль начала медленно отступать, сменяясь тупой тяжестью и приятным онемением.
— Вам бы в травмпункт, — сказал Андрей, убирая пустые ампулы и мусор в карман. — Но сейчас ночь, до города пятьдесят километров, да и я на дежурстве один на три поселка. Машина у меня — старый УАЗик, растрясет вас. Давайте так: ноге нужен полный покой и холод. У вас лед есть?
— В морозилке был горошек.
— Классика жанра, — улыбнулся он уголками губ. — Горошек — лучший друг травматолога.
Андрей сходил на кухню, погремел там чем-то и вернулся с пакетом замороженного горошка, аккуратно завернутым в кухонное полотенце.
— Держите, — он приложил холод к ноге. — 15 минут держим, час перерыв.
Ольга впервые посмотрела на него внимательно. У него были серые глаза с веселыми искорками, которые прятались за усталостью. Он не выглядел как человек, который спешит поскорее сбежать на следующий вызов.
— Вы одна здесь? — спросил он, оглядывая комнату и замечая на столе две чашки.
— Подруга уехала. Завтра вернется.
— Плохо. Вам ходить нельзя категорически. А воды подать, а… ну, в туалет, простите, сходить — помощь нужна. Костылей у вас, я полагаю, нет?
— Я справлюсь, — упрямо сказала Ольга, вскинув подбородок. — Я сильная. И у меня есть кот. Тиша!
Тиша, который все это время прятался за креслом, осторожно выглянул, сверкнув зелеными глазами.
Андрей рассмеялся. Смех у него был мягкий, заразительный.
— Ну, если Тиша умеет приносить чай и подавать руку, то я спокоен. Ладно. Я заканчиваю смену в восемь утра. Живу тут недалеко, в соседнем поселке. Если позволите, я заеду к вам, проверю повязку, привезу костыли (у меня есть пара в гараже) и, может быть, помогу добраться до города?
Ольга хотела отказаться. Она привыкла быть сильной, привыкла всё решать сама после смерти мужа. Но нога болела, а в доме было одиноко и страшно из-за проклятой «магической» лестницы, которая, казалось, ждет новой жертвы.
— Заезжайте, — тихо сказала она. — Спасибо вам, Андрей. Большое спасибо.
Андрей приехал, как и обещал, утром. Он привез не только костыли, но и свежие булочки с корицей из местной пекарни, от которых шел сумасшедший аромат.
— Это не по медицинскому протоколу, — сказал он, ставя пакет на стол и включая чайник. — Но пациентам нужны эндорфины. А корица — это чистая радость.
Они пили чай на солнечной веранде. Ольга сидела с ногой на подушке, Тиша мурлыкал у неё на коленях. Андрей оказался удивительно интересным собеседником. Он рассказывал смешные и грустные истории из своей практики, избегая страшных подробностей, шутил над своей старенькой служебной машиной, которую называл «Ласточкой с артритом». Ольга поймала себя на том, что ей легко с ним. Словно они знали друг друга сто лет.
— Знаете, Андрей, — вдруг сказала она, вертя чашку в руках. — Мне кажется, я сама виновата в том, что упала. Это не случайность.
— Ну, самокритика — это хорошо, — кивнул он. — Но гнилые доски — это физика, сопромат, а не вина.
— Нет, вы не понимаете. Там, на чердаке… есть домик.
И она рассказала ему всё. Слова лились потоком. Про кувшинчик, который переместился, про монету под кроватью, про кота, пришедшего из ниоткуда, про картину и про сломанную лестницу. Рассказала, как пыталась «чинить» реальность, как чувствовала себя всемогущей, и как реальность жестоко ударила её в ответ. Она говорила и ждала, что он сейчас покрутит пальцем у виска, вежливо улыбнется и постарается побыстрее уйти от сумасшедшей пациентки.
Но Андрей слушал внимательно, не перебивая, с серьезным лицом. Потом он встал, прошелся по веранде и подошел к окну.
— Кукольный домик, говорите? Точная копия этого?
— Да. Один в один.
— Можно взглянуть?
— Если не боитесь пыли. И магии, — усмехнулась Ольга грустно.
Он поднялся на чердак. Ольга осталась внизу, прислушиваясь к его шагам над головой. Сердце замерло. Через пять минут он спустился, держа в руках ту самую сломанную миниатюрную лесенку.
— Знаете, Ольга, у меня для вас две новости. Одна хорошая, другая… реалистичная.
Он сел напротив неё и положил деталь на стол.
— Насчет кувшинчика. Я заметил, что пол на чердаке сильно под наклоном, дом-то старый, осел. Когда вы ходили там, половицы вибрировали — это чувствуется. Кувшинчик глиняный, легкий, гладкий. Он мог просто от вибрации ваших шагов съехать к краю полки, а вы его потом машинально поставили на место, даже не зафиксировав это в сознании. Внизу, в доме, буфет тоже стоит неровно, я проверил уровнем. Дверцы у таких старых шкафов часто открываются сами от сквозняка или той же вибрации. Лена могла не заметить, как он там оказался. Или сама же его туда машинально сунула, когда протирала пыль (женщины часто убирают вещи повыше, чтобы не мешали), а потом забыла. Человеческая память — штука крайне ненадежная, особенно в стрессе.
— А монета? — спросила Ольга, чувствуя, как магия начинает рассыпаться.
— Я посмотрел на доски пола в спальне. Там щели между половицами шириной с палец. Монеты часто выпадают из карманов, закатываются в щели и лежат там годами. Вы просто начали их искать. До этого вы не заглядывали под кровать с фонариком, верно?
— А кот? Тиша?
— В поселке полно бездомных котов. Лето, дачники прикармливают. Вы поставили фигурку, начали думать о коте, стали внимательнее смотреть по сторонам. Может, от вас пахло той же колбасой, когда вы вышли на крыльцо? Животные чувствуют запах еды и добрых людей за версту.
— А картина? Это же точно она!
— Типовая советская репродукция, — развел руками Андрей. — «Лесная даль» или что-то вроде того. Такие висели в каждом третьем доме, тираж был миллионный. Вполне логично, что в доме Веры Павловны нашлась такая же, как в макете, сделанном, вероятно, в те же годы.
— А лестница? — почти с отчаянием спросила Ольга. — Я же сломала её там, своими пальцами, и она тут же сломалась здесь!
Андрей улыбнулся тепло и немного грустно, положив руку на её ладонь.
— Ольга, я посмотрел на слом игрушки. Дерево в макете рассохлось от времени, ему лет пятьдесят, не меньше, клей превратился в пыль. А ваша лестница в доме… я глянул на ступеньку, пока поднимался. Там древоточец поработал, труха сыплется. Она бы сломалась под кем угодно — под вами, под Леной, даже под котом, если бы он неудачно прыгнул. Просто время пришло. Это чистая случайность, совпавшая по времени.
Ольга молчала. Ей было немного обидно расставаться с чудом, с ощущением своей избранности, но в то же время она чувствовала огромное облегчение. Страх уходил.
— Значит, никакой магии? — спросила она тихо.
— Магия есть, — Андрей посмотрел ей прямо в глаза, и взгляд его был серьезным. — Но она не в деревяшках и не в совпадениях. Магия в том, что вы начали обращать внимание на мир вокруг, вышли из своего кокона горя. Вы захотели уюта — и впустили кота. Вы захотели красоты — и нашли картину, преобразив комнату. А лестница… ну, это просто жесткий повод познакомиться с местным фельдшером. Иначе как бы мы встретились? Я бы проехал мимо.
Ольга рассмеялась. Впервые за долгое время смех был легким, свободным и искренним.
— Вы правы. Наверное, это лучшая магия.
Вскоре вернулась Лена. Увидев Андрея с костылями и булочками, она сначала насторожилась, встав в позу защитницы, а потом, узнав историю спасения, сменила гнев на милость и начала активно, хоть и неуклюже, сватать его Ольге, создавая массу комичных ситуаций.
Однажды, когда нога Ольги уже почти прошла и она могла ходить с тростью, Андрей приехал к ним вечером чинить проводку — после сильной грозы дом остался без света, и они сидели при свечах.
— Я не электрик, я лечу людей, а не провода! — добродушно ворчал он, стоя на стремянке в коридоре с фонариком в зубах, ковыряясь в распределительной коробке.
— Андрей, ты же говорил, что сельский фельдшер умеет всё! И роды принять, и трактор починить! — подначивала его Ольга, придерживая лестницу снизу.
— Всё, кроме общения с фазой и нулем в полной темноте! Тиша, брысь! Не помогай! Тебя еще током не хватало ударить!
В этот момент Тиша, решив, что свисающий из коробки зачищенный провод — это лучшая игрушка в мире, подпрыгнул и вцепился в него когтями. Стремянка опасно покачнулась. Андрей, чтобы не упасть вместе с лестницей, спрыгнул, но приземлился прямо в таз с дождевой водой, который Лена предусмотрительно подставила под протекающую крышу.
Брызги разлетелись фонтаном во все стороны. Грохот. Темнота. И в наступившей тишине спокойный голос Андрея:
— Ну вот. Теперь у меня мокрые ноги, мокрые штаны и уязвленное самолюбие. Зато пациент — то есть Тиша — жив и доволен.
Вдруг свет ярко вспыхнул во всех комнатах — видимо, прыжок кота как-то замкнул контакты, или просто в поселке дали электричество.
Ольга стояла и хохотала до слез, глядя на мокрого, растерянного Андрея, с которого капала вода. Он снял запотевшие очки, посмотрел на неё, потом на себя, и тоже рассмеялся, вытирая лицо рукавом.
— Выйдешь за меня? — вдруг спросил он сквозь смех, глядя на неё мокрыми ресницами. — Я, конечно, электрик так себе, и дача у меня без мезонина, но зато я умею накладывать шины, печь картошку в костре и люблю котов.
Ольга перестала смеяться. В комнате повисла тишина, но не тягостная, а теплая, звенящая, наполненная жизнью.
— Это предложение или шок от холодной воды? — спросила она, чувствуя, как краснеют щеки.
— Это осознанная необходимость, — улыбнулся Андрей, подходя к ней и беря за руки. Его ладони были мокрыми и теплыми. — Мне кажется, моя реальность без тебя стала какой-то… недоукомплектованной. Пустой. Как тот домик без жильцов.
Прошел год.
Ольга стояла на веранде обновленной дачи. Лестница была полностью заменена на новую, крепкую, дубовую (работали настоящие мастера, Андрей следил строго). Крыша больше не текла, палисад был покрашен в белый цвет. В саду играла тихая музыка из открытого окна. Они с Андреем праздновали новоселье — решили перебраться сюда на всё лето, а может, и остаться на осень.
Тиша, неимоверно растолстевший, пушистый и вальяжный, спал на перилах, свесив хвост.
Ольга поднялась на чердак. Там было чисто, светло и сухо. Паутины не было, коробки были аккуратно подписаны и сложены. Кукольный домик стоял на своем месте, отреставрированный и чистый, но теперь он был просто красивой вещью, антиквариатом, памятью о Вере Павловне. Дверцы были распахнуты.
Внутри, в крошечной гостиной, сидели за столом две новые куклы, которые Ольга купила недавно в магазине коллекционных игрушек: мужчина в очках и с докторским чемоданчиком и женщина с темными волосами в ярком платье.
Она поправила миниатюрный коврик, сбившийся в сторону.
— Спасибо, — прошептала она дому и его теням.
Она поняла, что Андрей был прав. Домик не менял реальность магически. Он просто стал зеркалом, в котором она, наконец, увидела свою потребность в переменах, свою жажду жизни. А настоящий добрый поступок совершила судьба (или тот, кто распределяет случайности), сломав ту ступеньку. Боль и падение заставили её остановиться, перестать бежать от себя и позволить кому-то помочь ей. Позволить кому-то войти в её жизнь.
Снизу донесся веселый голос Андрея:
— Оля! Иди скорее! Тиша украл целый шампур с шашлыком и пытается залезть с ним на яблоню! Нам нужна стратегия перехвата! Срочно!
Ольга улыбнулась, чувствуя невероятную легкость.
— Иду! — крикнула она, поправляя волосы.
Она закрыла стеклянные дверцы кукольного домика на маленький крючок. Ей больше не нужно было играть в жизнь, переставляя фигурки. У неё была настоящая, живая, смешная, непредсказуемая и счастливая реальность, которую не нужно было контролировать — её нужно было просто любить и проживать каждый момент.