Коридор пятого этажа административного корпуса завода «Прогресс» был пуст. Эхо шагов по бетонному полу, покрытому когда-то зеленым, а теперь протертым до серой основы линолеумом, разносилось, будто в пещере. Константин остановился у окна, выходящего во внутренний двор, и закурил, стараясь не смотреть на дверь в планово-экономический отдел, что была в самом конце коридора. За этой дверью сейчас была Ольга. И мысли о ней съедали его изнутри, как ржавчина.
Шестнадцать лет! Шестнадцать лет его жизнь была размеренной, прочной, как этот заводской корпус. Утром чай, заваренный Ириной, его женой. Пока он брился, она уже гладила рубашку, ставила перед ним тарелку с бутербродами. Потом работа, где он ведущий инженер в конструкторском бюро, а жена бухгалтер в том же отделе, что и Ольга, только в другой секции. Вечером дом, ужин, разговоры с сыном-подростком Вовой о школе, о футболе, иногда кино на диване с Ирой, когда она, уставшая, засыпала, прикорнув к его плечу.
Супружеские обязанности? Да, были. Не так часто, как в первые годы, но тепло, привычно, по-домашнему. Он считал это нормой, считал, что так и должно быть, когда из страсти вырастает что-то большее — фундамент, стены, крыша над головой.
Он любил Ирину. Любил ее спокойную улыбку, ее надежность, ее руки, знающие каждую родинку на его теле. До недавнего времени в этом у него сомнений не было.
А потом на завод устроилась Ольга. Молодая, лет тридцати. В сравнении с его сорока тремя совсем еще девочка. Не красавица в классическом понимании, но с такой искоркой, таким заразительным, чуть хрипловатым смехом, что воздух вокруг нее будто вибрировал иначе. Она не боялась спорить с начальством, носила дерзкие яркие блузки под строгий пиджак, и пахла не «Красной Москвой», как все женщины в отделе, а чем-то горьковато-цветочным, дорогим и неуловимым.
Константин впервые за много лет почувствовал себя не Константином Петровичем, уважаемым специалистом, отцом семейства, а просто Костей. Мужчиной, который замечает, как падает свет из окна на ее шею, когда она склоняется над чертежом.
Все началось с рабочих моментов. Потом с совместного чая в столовой, с сообщений в рабочем чате, которые постепенно стали личными. Сначала о работе, потом о книгах, о музыке, о взглядах на жизнь. Оля говорила о свободе, о том, что нельзя жить в спячке, что страсть, это топливо для души. Его душа, давно питавшаяся тихим семейным благополучием, вдруг взвыла от голода. Он ловил каждое ее слово, каждый смайлик в чате. Начал ревновать ее к молодому коллеге из смежного отдела, с которым она тоже смеялась. Ревновал дико, по-юношески. И эта ревность была сладкой и мучительной одновременно, будто он снова был тем двадцатипятилетним парнем, который когда-то добивался Ирину.
Ира заметила. Конечно же, заметила! Жена, прожившая с тобой шестнадцать лет, это самый чуткий детектор. Он стал задумчив, чаще утыкался в телефон, отводил взгляд. Перестал рассказывать о работе, хотя раньше мог полчаса рассуждать о новой оснастке. Однажды она взяла его телефон со стола, пока он был в душе. Константин вышел и замер: жена сидела на краю кровати, бледная, с устройством в руках, и смотрела не на экран, а в пустоту.
– Костя… что это? – ее голос был тихим, безжизненным.
Он, как школьник, пойманный на шалости, ощутил прилив и стыда, и дикой злости на вторжение в его новую, такую сладкую тайну.
– Что «что»? Рабочая переписка.
– Про «твои карие глаза, в которых хочется утонуть»? – она процитировала его же сообщение Оле, и голос ее дрогнул. – Это рабочая переписка? Костя, мы с тобой… мы же семья. Что происходит?
Он не нашелся что ответить, замкнулся. Ссора была страшной своей обреченностью. Он не отрицал, но и не признавал. Просто ушел в себя, как черепаха в панцирь.
А через пару дней был корпоратив и он напился. Напился специально, чтобы хватило смелости, чтобы заглушить визгливый голос совести где-то на задворках сознания. Вернулся поздно. Ира ждала в зале, в темноте, только свет от уличного фонаря падал на ее неподвижную фигуру в халате.
– Говори, – сказала она без предисловий. – Все говори. Кто она?
И его прорвало. Все накопленное напряжение, вина, злость — все вырвалось наружу в одном губительном, отчаянном порыве.
– Да что ты ко мне пристала?! Надоело! Надоели твои вечные расспросы, эта обыденность! Я задыхаюсь с тобой! Хочу развода, слышишь? Развода!
Он кричал, а сам где-то внутри ужасался своим словам. Но остановиться уже не мог. Это был как прыжок с обрыва. Он сказал то, о чем даже сам не думал всерьез.
Ирина не плакала. Она смотрела на мужа широко открытыми глазами, в которых было столько недоумения и боли, что он отвернулся. Потом она молча встала и ушла в спальню. А он остался в зале, с разбитой головой и ощущением, что только что собственными руками сломал свою жизнь.
На следующий день он переехал в кабинет, который когда-то служил им с Ириной мастерской, а потом стал складом для хлама. Вынес коробки, поставил там раскладушку, маленький столик. Наврал Вове, что у папы сейчас сложный проект, нужно работать по ночам и он не хочет мешать маме. Сын, пятнадцатилетний, угрюмый, промолчал, только посмотрел на него с таким взрослым, оценивающим презрением, что Константину стало не по себе.
И вот теперь, спустя неделю такой абсурдной жизни, он сидел на раскладушке и пытался осмыслить предложение, которое только что сделал Ирине. Вернее, не предложение, а издевательский вариант их дальнейшего сосуществования.
Они случайно столкнулись на кухне. Ирина разогревала Вове ужин. Она была похожа на тень — осунувшаяся, с темными кругами под глазами.
– Ира, – начал он, давясь словами. – Так нельзя. Нам нужно… как-то определиться.
– Определиться с чем? – она не обернулась, помешивая суп.
– Ну… как жить дальше. Я… я не хочу травмировать сына. Уходить я не буду. И ты… ты же хорошая хозяйка, мать… Все у нас налажено. Может… может, поживем так? Рядом, как соседи. Будем общаться, вместе с сыном время проводить. Только… – он запнулся.
– Только без интима? – закончила за него она, наконец повернувшись. В ее глазах не было ни злости, ни слез. – И ты посмотришь, правильно? Посмотришь, сложится ли что-то с той… с Ольгой. А я буду тут, на подхвате. Запасной аэродром. Удобно.
– Ира, не надо так… – попытался он возразить, но звучало это жалко, ведь жена озвучила его собственные мысли.
– Не надо так? – она отставила кастрюлю и сделала шаг к нему. Голос ее зазвучал глухо, с нарастающей дрожью. – Ты, Костя, придумал гениальную схему. И бабу новую опробовать, и от семьи удобной не отказываться. А если у вас с ней не сложится, так и я никуда не делась. К тому же дома прибрано, ужин готов. Ты вообще слышишь себя? Это просто трэш, как говорит Вова. Трэш и сюр.
– Я не знаю, что делать! – вырвалось у него, и в этой фразе была беспомощность. – Я запутался!
– А я-то при чем? – прошептала она. – Я-то здесь при чем, Костя? Шестнадцать лет любила тебя, создавала тебя уют, растила нашего сына. И из-за какой-то… из-за какой-то мыши офисной, которая помахала перед тобой юбкой, ты готов все сломать? Неужели ты готов из нее разрушить нашу семью?
Последние слова она почти выкрикнула, и тут же сдавила горло рукой, как будто испугавшись собственной искренности.
Константин молчал, ему нечего было сказать. Правота жены давила на него неподъемным грузом.
– Знаешь что? – Ирина выпрямилась, и в ее взгляде вновь появилась та самая решительность, что была в первый вечер. – Иди ты! Иди со своим соседским проживанием на x..й! Понял? Решай свои проблемы и не втягивай меня в этот цирк. Я не соседка, а твоя жена. Или уже нет, решать тебе.
Она резко развернулась и ушла в комнату сына. А он остался стоять на кухне, посреди привычного уюта. Его «гениальная» схема рассыпалась в прах и ему стало до омерзения стыдно.
С Олей тоже все пошло не по сценарию. Ослепление начало рассеиваться. На работе она была по-прежнему мила, но когда он, окрыленный своим разговором с женой и переездом в кабинет, заговорил с ней о совместном будущем, в ее глазах мелькнуло что-то похожее на испуг.
– Костя, ты чего такой серьезный? – засмеялась она нервно. – Мы же просто хорошо общаемся, ну, флиртуем немного... А у тебя семья, сын. Я не хочу ничего разрушать.
– Но ты же говорила о свободе, о чувствах… – недоумевал он.
– Чувства, это одно, а реальность, сосем другое, – пожала она плечами, отводя взгляд. – У меня свои планы. Карьера. Может, курсы за границей… Ты не думай, ты мне очень дорог как друг, как коллега…
«Друг». Это слово прозвучало как приговор. Он был для нее увлекательным приключением, глотком адреналина в рутине офисной жизни, подтверждением ее женской привлекательности, но не больше. Осознание этого ударило его с той же силой, что и слова Ирины. Он был не рыцарем, готовым на все ради прекрасной дамы, а немолодым дураком, которого поманили, поиграли с ним ради забавы.
Прошло еще несколько недель мучительного сосуществования. Дом стал полем боя. Вова перестал разговаривать с отцом вообще. Отвечал односложно, захлопывал дверь своей комнаты перед его носом. Ирина существовала рядом, как призрак. Она делала все для сына, по дому, но сквозь Константина словно проходила насквозь, не замечая. Он жил в своем кабинете-каморке, задыхаясь от тоски, стыда и полной, абсолютной потерянности. Его мир, такой надежный, внезапно раскололся.
А потом он увидел Олю в коридоре завода. Она шла под руку с тем самым молодым коллегой из смежного отдела, смеялась заразительным смехом и смотрела на того точно так же, как несколько месяцев назад смотрела на Костю. В ее глазах не было ни капли сожаления. Она уже играла в новую игру.
И Константин понял все окончательно. Он был эпизодом в ее жизни, эпизодом не заслуживающим внимания.
В тот вечер он не пошел в свой кабинет. Он сел за кухонный стол, на свое привычное место, и ждал. Ждал, когда Ирина войдет.
Она пришла, увидела мужа, и на ее лице отразилось усталое раздражение.
– Чего ты тут сидишь? Раскладушка сломалась?
– Она бросила меня, – выдохнул Константин, не в силах смотреть жене в глаза. – Вернее, не бросила. Она никогда всерьез и не воспринимала наши отношения.
Ирина медленно опустилась на стул напротив. Молчала долго. Потом спросила тихо:
– И что теперь?
– Не знаю, – честно признался он. Голова была пуста. Все его планы, мечты, вся дурь испарились, оставив после себя выжженное поле. – Я все разрушил. Потерял тебя, Вову, нас… ради вертихвостки.
– Да, – согласилась она безжалостно. – Разрушил.
Он ждал криков, упреков, слез. Ждал, что она выгонит его окончательно. Но Ирина просто сидела, глядя куда-то мимо, в темное окно, за которым трепетало листьями старое дерево.
– Я ненавижу тебя за эти месяцы, – сказала она наконец, и каждый звук был отточен, как лезвие. – Ненавижу за ту боль, что я вижу в глазах сына. Ненавижу за то, что ты мне предложил. За то, что шестнадцать лет нашей жизни ты одним махом перечеркнул из-за другой бабы. Но, – Ирина перевела на него взгляд, и в ее глазах, впервые за все это время, он увидел возможность прощения. – Но я ненавижу и мысль о том, что этот дом опустеет. Что Вова будет метаться между папой и мамой. Что наша общая история, вся, и хорошая, и вот эта… мерзкая, закончится из-за какой-то дурости.
Она встала, подошла к окну, спиной к нему.
– Я не прощаю тебя, Костя. Не сейчас. Возможно, никогда полностью не прощу. Ты должен это понимать. Доверие… его не склеить, как разбитую чашку. Осколки останутся.
Она обернулась. Лицо ее было строгим, как у судьи.
– Но этот дом, эта семья… она дороже. Дороже моей гордости, дороже желания вышвырнуть тебя к чертям. Дороже даже той боли. Если… если ты действительно понял, что натворил, если ты готов заново строить....
С пониманием, что я не забуду и что сын будет долго на тебя злиться. Готов?
Константин смотрел на нее. На эту женщину, которую он чуть не потерял навсегда из-за мимолетного тумана. В ней не было теперь ни прежней мягкой уютности, ни ледяной ярости. Была сила. Сила, которая держала на себе их семью, даже когда он, дурак, пытался эу семью расшатать.
– Я… я готов попробовать, – прошептал он. – Если ты дашь шанс, я все сделаю. Все, что скажешь.
– Не мне делать, а нам – покачала головой Ирина. – Но сначала вынеси свою раскладушку из кабинета и выброси на помойку.
Константин медленно кивнул. Слезы, которых не было ни во время ссор, ни во время унизительного разговора с Ольгой, наконец подступили к горлу. Слезы стыда, осознания и какой-то слабой, едва теплящейся надежды.
– Хорошо, – сказал он хрипло. – Выброшу. Спасибо, Ира.
– Не благодари, – она вздохнула и прошла мимо него, к двери. На пороге остановилась. – И чтобы это… недоразумение… никогда, ты слышишь, никогда больше не повторялось. Иначе в следующий раз дверь захлопнется навсегда. Ясно?
– Ясно, – ответил он, глядя ей в спину.
Она ушла. А он еще долго сидел за кухонным столом, в тишине своего почти разрушенного, но все-таки уцелевшего дома, и слушал, как за стеной скрипит паркет под ее неторопливыми шагами. Шагами хозяйки. Женщины. Жены. Единственной, которая оказалась настоящей.