Звук бьющегося стекла в подъезде прозвучал как финальный аккорд нашей, так называемой, семейной жизни. Это была моя любимая ваза. Синяя, с ручной росписью. Я купила её на первую зарплату десять лет назад, чтобы порадовать маму. Теперь осколки синим дождем рассыпались по грязному бетону.
— И чтобы духу твоего здесь не было! — Вадим стоял в дверном проеме, красный, потный, с перекошенным от злобы лицом. — Я хозяин! Я! Поняла?!
Он пнул ногой мою сумку. Сумка жалобно скрипнула и перевернулась.
Я смотрела на него и не узнавала. Мы росли вместе. Делили одну комнату, одни игрушки, одни секреты. Я мазала ему зеленкой разбитые коленки, когда он падал с велосипеда. Я писала за него сочинения в школе, чтобы его не оставили на второй год.
Где тот кудрявый мальчишка с добрыми глазами? Куда он делся?
Передо мной стоял чужой, жадный, опасный мужчина. Которого интересовали только квадратные метры.
— Вадим, — тихо сказала я. Голос дрожал, но я старалась держать себя в руках. — Это и мой дом тоже. Я здесь выросла. Я здесь прописана. Ты не имеешь права...
— Права?! — он истерически рассмеялся. — Права у того, у кого документы! Мать умерла! Всё! Кончилась ваша богадельня! Теперь я здесь главный. А ты... ты никто. Приживалка. Старая дева со своими кошками.
Он схватил с полки в прихожей коробку с моими книгами и с силой метнул её в меня. Я едва успела увернуться. Книги веером разлетелись по лестнице. Чехов, Толстой, Достоевский. Мамина любимая классика.
— Вадим, что ты делаешь? — закричала соседка, тетя Люба, выглядывая из приоткрытой двери напротив. — Ты что, с ума сошел? Олю выгоняешь?
— А ты, старая, не лезь! — рявкнул он на неё. — Захлопни дверь, пока я тебе её не выбил!
Тетя Люба испуганно ойкнула и скрылась, лязгнув замком.
Я осталась одна. На холодной лестнице. Среди разбросанных вещей и осколков прошлой жизни.
Мне было тридцать пять лет. У меня не было мужа, не было детей. У меня была только мама. И эта квартира.
Последние пять лет мамы были адом. Болезнь Альцгеймера — это страшный зверь. Он пожирает человека медленно, методично, оставляя только оболочку.
Вадим исчез сразу, как только прозвучал диагноз.
— Оль, ну ты же понимаешь, — говорил он мне тогда, пять лет назад, стоя в этой самой прихожей и нервно крутя ключи от машины. — У меня бизнес. У меня ипотека. У меня Ленка беременная. Я не могу тут сидеть с бабкой, которая в штаны ходит. Ты женщина, у тебя инстинкты. Тебе проще.
И он уехал.
Раз в месяц он присылал пять тысяч рублей на карту. С подписью: «Маме на фрукты».
Фрукты?
Мама не ела фрукты. Мама ела протертые супы, дорогие лекарства и памперсы. Памперсы, которые уходили пачками.
Я ушла с хорошей работы. Стала фрилансером, брала копеечные заказы, лишь бы быть дома. Потому что маму нельзя было оставить ни на минуту. Она могла включить газ и забыть. Могла уйти из дома в ночной сорочке. Могла начать кричать посреди ночи, что в комнате фашисты.
Я спала по четыре часа в сутки. Я постарела на десять лет. У меня появились седые волосы и глубокие морщины у глаз.
Но я не жалела. Это была моя мама. Та, которая когда-то не спала ночами у моей кроватки, когда я болела корью. Та, которая отдала последние деньги мне на выпускное платье.
Вадим приезжал раз в полгода. На полчаса. Морщил нос от запаха лекарств (хотя я мыла квартиру с хлоркой дважды в день).
— Ну как она? — спрашивал он брезгливо, не заходя в комнату.
— Плохо, Вадим. Она тебя не помнит.
— Ну и слава богу. Меньше проблем. Ладно, я побежал. Дела.
И вот, девять дней назад мамы не стало.
На похоронах Вадим был образцовым сыном. Он плакал. Он говорил красивые речи у гроба. Он поддерживал меня под локоть (для вида, конечно).
А сегодня, на девятый день, он пришел в квартиру. Не с цветами. А с риелтором.
— Вот, смотрите, — деловито говорил он какой-то ушлой дамочке в кожаном пиджаке, показывая рукой на нашу гостиную. — Трешка в центре. Сталинка. Потолки три двадцать. Ремонт, конечно, нужен, тут бабка жила сумасшедшая, запах... Но стены — кирпич!
Я вышла из кухни, вытирая руки полотенцем.
— Вадим? Что происходит?
— О, Оля, — он перестал улыбаться риелтору и повернулся ко мне. Лицо его стало жестким, как каменная маска. — Хорошо, что ты дома. Собирай вещи.
— В смысле?
— В прямом. Я продаю квартиру. Клиент уже есть, залог готов внести.
— Продаешь? — я опешила. — Но... мы даже в наследство не вступили. Полгода еще не прошло. И вообще, это наша общая квартира.
— Какая общая? — он усмехнулся. — Ты законы читала? Нет завещания — наследуем по закону. Пополам. Я свою долю продаю. А тебе... ну, тебе денег дам, сколько останется после долгов.
— Каких долгов?
— Моих долгов! У меня бизнес прогорел, понял? Мне коллекторы утюг на живот ставят! Мне деньги нужны срочно! Я всю хату продаю!
— А я? Где я буду жить?
— А мне плевать! — заорал он вдруг. — Ты пять лет тут жила бесплатно! На мамину пенсию шиковала! А я ипотеку платил! Теперь моя очередь! Вали к мужику! Ах да, у тебя же нет никого... Ну, сними койку в общаге!
И он начал выкидывать мои вещи. Просто открыл шкаф и стал швырять одежду на пол. Потом схватил мои сумки. Потом книги.
И вот я на лестнице.
Вадим захлопнул дверь. Я слышала, как он изнутри закрывает замок. Лязгнула щеколда раз. Лязгнула два.
Всё.
Я медленно опустилась на ступеньку. Ноги не держали.
Рядом валялась моя старая сумка. В боковом кармане что-то звякнуло. Телефон.
Нет, не телефон. Ключи.
Но не от этой квартиры.
Я вспомнила один день. Полгода назад.
Был ясный, солнечный день. У мамы было просветление. Такое бывало редко, но бывало. Она вдруг посмотрела на меня ясными, разумными глазами. Узнала меня.
— Оленька... — прошептала она.
— Да, мамочка, я здесь.
— Позови... ту женщину. С печатью.
— Нотариуса? Мам, ты уверена?
— Зови. Срочно. Пока я помню.
Я вызвала нотариуса на дом. Это стоило дорого, но у меня была заначка. Приехала строгая женщина. Она долго беседовала с мамой наедине, проверяла её дееспособность. Мама отвечала четко, ясно. В тот день она была собой.
Они подписали бумаги. Нотариус уехала.
— Спрячь, — сказала мама, отдавая мне плотный конверт. — И никому не показывай. Даже Вадиму. Особенно Вадиму. Откроешь, когда меня не станет.
Я спрятала конверт в ту самую сумку, во внутренний потайной карман, которым почти не пользовалась. И забыла. В суете ухода, бессонных ночей, похорон — я просто забыла о нем.
А Вадим не знал.
Я дрожащими руками расстегнула молнию. Нащупала плотную бумагу.
Вот он. Конверт.
«Завещание».
Я вскрыла его прямо там, на грязной лестнице, под тусклым светом лампочки Ильича.
«Я, Волкова Наталья Петровна, находясь в здравом уме и твердой памяти...»
Я читала и не верила своим глазам.
«...завещаю всё свое имущество, а именно: квартиру по адресу... и дачный участок по адресу... моей дочери, Волковой Ольге Сергеевне».
Всё мне.
Но это было не всё.
Дальше шел еще один абзац.
«Моему сыну, Волкову Вадиму Сергеевичу, я завещаю простить все долги, которые он занимал у меня в течение последних десяти лет, согласно приложенным распискам, на общую сумму четыре миллиона рублей».
Расписки.
Я заглянула глубже в конверт. Там лежала стопка пожелтевших листков.
«Я, Волков Вадим, взял у матери...»
«Я, Волков Вадим, занял...»
«В долг до востребования...»
Он занимал у неё деньги. Постоянно. На бизнес. На машину. На отпуск. На ту самую ипотеку.
Он высасывал из неё всё, пока она была здорова. А когда она заболела — он просто исчез, оставив долги неоплаченными.
Мама всё сохранила. Каждую бумажку.
Я поднялась. Отряхнула джинсы.
Слезы высохли.
Я подошла к двери и нажала кнопку звонка.
Тишина.
Я позвонила еще раз. Долго, настойчиво.
— Пошла вон! — заорал Вадим из-за двери. — Я полицию вызову!
— Вызывай, — громко сказала я. — А заодно вызови и психиатра. Себе.
Дверь резко распахнулась. Вадим стоял с бейсбольной битой в руках (откуда она у нас?).
— Ты не поняла? — прошипел он.
— Это ты не понял, братик, — я спокойно протянула ему копию завещания (оригинал, конечно, я оставила в сумке, отдав ему только верхний лист, который был просто копией для ознакомления, которую оставил нотариус).
Он схватил бумагу. Пробежал глазами.
— Что это? — его лицо начало бледнеть. — Это липа! Ты подделала!
— Там печать нотариуса. И дата. Полгода назад. Мама была вменяема, есть справка от психиатра, он осматривал её перед сделкой.
— Не может быть... — он осел, прислонившись к косяку. Бита со стуком упала на пол. — Она не могла... Я же сын! Я любимый сын!
— Ты любил не её, Вадим. Ты любил её деньги. И вот, кстати, о деньгах.
Я достала копии расписок.
— Мама завещала тебе прощение долгов. Четыре миллиона. Это щедрый подарок, не находишь?
Вадим смотрел на расписки с ужасом.
— Она... она хранила это?
— Да. Она знала, что ты придешь. Она знала тебя лучше, чем я.
В этот момент за его спиной появилась та самая риелторша.
— Простите, — жеманно сказала она. — Я слышу слово "завещание"? У вас проблемы с документами?
— У него проблемы, — сказала я. — Квартира не продается. Она принадлежит мне. А этот гражданин здесь не прописан и прав не имеет. Покиньте помещение.
Риелторша мгновенно оценила ситуацию. Профессиональное чутье.
— Вадим Сергеевич, вы сказали, что вы единственный наследник, — её голос стал ледяным. — Вы пытались совершить мошенничество? Залог придется вернуть. В двойном размере. Согласно договору.
Вадим сполз по стенке на пол.
— Оля... — прохрипел он. — Олечка... Не гони... Мне некуда идти. Ленка выгнала. Бизнес накрылся. Коллекторы убьют. Квартиру продать — единственный шанс был...
Я смотрела на него сверху вниз.
Передо мной сидел жалкий, сломленный человек. Не было больше властного хозяина. Был перепуганный мальчишка, который, как и в детстве, натворил бед и ждал, что сестра его спасет.
— Я тебе говорила, что мама просит фруктов? — спросила я тихо.
— Что? — он поднял мутные глаза.
— Фруктов. Помнишь, ты слал пять тысяч на фрукты? А ей нужны были памперсы. И твое присутствие. Хоть на минуту. Просто подержать за руку.
— Я не мог... Я боялся...
— Ты боялся испортить себе настроение. А я боялась, что она умрет у меня на руках в муках. И она умерла. А тебя не было.
Я перешагнула через порог, заходя в свою квартиру.
— Забирай свои вещи, Вадим. И уходи.
— Оля! Ну куда я пойду?!
— В ту самую общагу, про которую ты говорил. Койко-место. Ты же мужчина, у тебя инстинкты, тебе проще. Справишься.
— Ты не сделаешь этого! Мы же родня!
— Родня закончилась сегодня. Когда ты выкинул мои книги на лестницу. Достоевского, кстати, подбери. Там про преступление и наказание. Тебе полезно почитать.
Я закрыла дверь. Провернула ключ.
Я стояла в прихожей и слушала тишину.
Больше не было криков. Не было запаха чужих духов. Не было страха за завтрашний день.
Я прошла в мамину комнату. Там всё еще пахло её лекарствами и лавандой, которую она любила.
Я села на её кровать. Погладила подушку.
— Спасибо, мам, — прошептала я. — Ты всё знала. Ты меня защитила. Даже оттуда.
В кармане пиликнул телефон. Смс от банка.
"Зачисление средств: 5000 рублей. Отправитель: Волков В.С. Сообщение: Прости".
Я усмехнулась. Пять тысяч. Цена его совести.
Я нажала кнопку "Отправить благотворительность". Фонд помощи старикам с деменцией.
Пусть эти деньги помогут кому-то, у кого нет таких детей, как мой брат.
А я... я начну ремонт. Покрашу стены в синий цвет. Как та ваза, которую он разбил. Куплю новые книги. И буду жить.
Жить за двоих. За себя и за ту девочку, которая когда-то мазала зеленкой коленки брату, веря, что он вырастет героем.
Героя не вышло. Вышел урок.
И этот урок я усвоила на «отлично».