Двадцатый век был отмечен соперничеством больших систем: капитализма и коммунизма — приверженцы которых с равным ожесточением обвиняли друг друга во всех смертных грехах. Когда системы конкурировали друг с другом, каждый был убеждён в том, что именно он стоит на правильной стороне истории (и экономики). Сегодня же, когда победитель определился, пыла (а с ним и уверенности) поубавилось. Пришло время всерьёз и искренне задуматься о месте морали в системе, согласно которой живёт весь мир. Конт-Спонвиль пытается разобраться в волнующем всех вопросе — и между делом предлагает классификацию всего на свете; предупреждает о разновидностях тирании и варварства, которые угрожают гражданам демократического общества; и призывает каждого к ответственности.
«Разумеется, было бы справедливо все блага разделить между людьми поровну, но…»
Паскаль
***
Тема взаимосвязи между моралью и экономикой актуальна как никогда.
Во-первых, потому что моральный вопрос («Как мне следует поступать?») задаёт себе каждый, независимо от профессии и служебного положения. Вопрос, который можно назвать экономическим («Что мне следует иметь?»), тоже. Вопросы, связанные с моралью и капитализмом, касаются как самых богатых, так и самых бедных. Работать, экономить и потреблять означает быть частью системы; а это значит, что мы обязаны задавать себе вопрос о её моральности.
Во-вторых, потому что моральный вопрос особенно остро стоит в области экономики, в частности в бизнесе. Благо (в моральном смысле) и блага (в экономическом смысле) не всегда идут рука об руку. Тем больше причин об этом размышлять.
В-третьих, в последние годы моральный вопрос вышел на первый план. Отчасти дело в многочисленных громких скандалах, отчасти в том, что он вытекает из духа эпохи. В прессе последнее время много пишут о возрождении морали. Журналист Лоран Жоффрен в одной из своих статей даже назвал молодых людей, рождённых в период с 1980 по 2000 год, «моральным поколением». Одним словом, мораль стала модной темой. А когда речь идёт о моде, часто имеют место заблуждения. Именно с этими заблуждениями я хотел бы разобраться.
ВОЗРОЖДЕНИЕ МОРАЛИ
Проясним, о чём идёт речь. Когда я говорю о возрождении морали, я не имею в виду, что живущие сегодня люди более добродетельные, чем их родители или родители их родителей. Речь идёт прежде всего о возвращении морали в дискурс. Другими словами, люди сегодня больше говорят о морали — а это наталкивает на вывод о том, что в их повседевной жизни существует дефицит морали.
Чем продиктовано возрождение морали? Есть три возможных (и дополняющих друг друга) объяснения.
1. Два поколения, два заблуждения
Возрождение морали особенно хорошо заметно, если сравнить молодых людей, которым было около 20 лет в 1990—2000 годах, с теми, кто был в таком же возрасте в районе 1968 года (так называемое «поколение 1968 года»). Это поколение, к которому принадлежу я сам. Мы очень мало размышляли о морали в те времена. В моде были скорее имморализм и эмансипация во всех отношениях. Наиболее склонные к философии люди вдохновлялись Ницше и хотели жить «по ту сторону добра и зла». Менее склонные к философии расписывали стены университетов лозунгами тех времён («Запрещать запрещено» или «Живи и веселись на полную»). Нам потребовалось 20 с лишним лет, чтобы понять: это нереально. Можно лишь удивляться тому, как можно было всерьёз верить в возможность полного освобождения от моральных ограничений. Объясняется данное заблуждение тем, что в тот период, особенно в студенческой среде, преобладала идеология, которую можно назвать «идеологией политики во всём». Аполитичность казалась невозможной. На повестке дня был ангажемент. В 60-х и 70-х годах политика не просто была везде (это по-прежнему так сегодня); политика была всем. Как следствие, правильная политика представлялась нам единственно необходимой моралью. То или иное действие казалось нам моральным, если оно было политически оправданным. Мораль была в наших глазах рабской иудеохристианской идеей, а долг — идеалом мелкой буржуазии. Долой мораль — да здравствуют свобода и революция! Мы не нуждались в морали. Ныне ситуация совершенно иная. Политика мало кого интересует, и в последнюю очередь молодёжь. Если молодые люди о ней и говорят, то преимущественно с насмешкой. При этом они охотно говорят о правах человека, гуманитаризме, солидарности и т.д.
Приведём несколько конкретных примеров. Если бы в 60-х или 70-х годах молодых людей спросили, кто из публичных фигур им наиболее импонирует, симпатии разделились бы примерно поровну между Че Геварой и генералом де Голлем (то есть двумя политическими фигурами). В 80-х, 90-х и 2000-х годах молодёжь отдавала предпочтение аббату Пьеру — причём не как католическому священнику и религиозной фигуре, а как защитнику бедных и маргинализированных. Времена меняются… За 20 лет мы перешли от конфликтов к консенсусу, от политики к морали — от Че Гевары и де Голля к аббату Пьеру.
Ещё один пример: прежде средством решения проблемы бедности одни считали революцию, другие — прогресс, экономический рост и т.д. Сегодня — бесплатные обеды. Схожая ситуация и в других сферах. Война? Гуманитарная деятельность, «Врачи без границ». Интеграция иммигрантов? «СОС Расизм». Перед лицом социально-политических проблем в последние несколько десятилетий всё чаще предлагаются индивидуальные, моральные и даже сентиментальные решения, которые, хоть и заслуживают внимания, не в состоянии решить эти проблемы.
Если прежде правильная политика казалась молодёжи единственно необходимой моралью, то сегодня всё скорее наоборот: правильная мораль — это единственно необходимая политика. Два поколения, два заблуждения.
Несомненно, было ошибкой считать, будто политика может заменить собой мораль. Но считать, будто мораль может заменить собой политику — не меньшая ошибка. Если вы рассчитываете, что бесплатные обеды могут победить бедность, безработицу и маргинализацию, то вы обманываете себя. Если вы рассчитываете, что гуманитарная деятельность заменит иностранную политику, а антирасизм — иммиграционную, то вы обманываете себя. Мораль и политика — это разные вещи; мы нуждаемся и в первой, и во второй: в морали, которая не сводится к политике, и в политике, которая не сводится к морали. Таким образом, возрождение морали — это также признак кризиса в политике. Поскольку современные молодые люди всё меньше чувствуют, что имеют влияние на свою коллективную судьбу (что является функцией политики), они находят убежище в моральных ценностях. Это палка о двух концах. С одной стороны, тот факт, что молодёжь возрождает мораль и гуманитаризм, может только радовать; с другой, если это делается в ущерб вовлечённости в политическую жизнь, то это вызывает тревогу. Благих намерений сегодня в избытке, а вот активность избирателей ежегодно снижается (в первом туре президентских выборов 21 апреля 2002 года показатель был всего 40 процентов).
Наша демократия переживает трудные времена. И это тревожный сигнал для нашего общества. Ни одно поколение не вечно. Мне кажется, что «моральное поколение» уходит в прошлое. Почему я так считаю? Исходя из тех самых примеров, которые я привёл, чтобы его определить. Ни аббат Пьер, ни бесплатные обеды, ни «Врачи без границ», ни «СОС расизм» уже не вызывают прежнего энтузиазма. Например, пик популярности аббата Пьера пришёлся на конец 80-х и начало 90-х годов.
Кто придёт на смену «моральному поколению»? Я не ясновидящий. Я могу лишь констатировать, что происходило до сих пор, и попытаться продолжить линию. Попробуем найти в недалёком прошлом явление, которое привлекло большое количество молодых людей и было исполнено смысла. Лично мне на ум приходит только одно: Всемирный день молодёжи (ВДМ), проводящийся по инициативе Иоанна Павла II. Событие имело огромный успех, собрав более миллиона молодых людей в Париже в 1997 году, 2 миллиона в Риме в 2000 и 800 тысяч в Торонто в 2002.
Я предполагаю, что следующим после политического и морального поколения будет духовное поколение. Как можно сформулировать духовный вопрос? Существенно упрощая, можно сказать, что политический вопрос — это вопрос о справедливости и несправедливости. Моральный вопрос — это вопрос о добре и зле, человечности и бесчеловечности. Духовный вопрос — это вопрос о смысле (и отсутствии смысла). Мне кажется, что данный вопрос в последние годы действительно всё чаще зарождается в умах молодых людей.
Какие примеры можно привести в подтверждение данной гипотезы? Кто пришёл на смену аббату Пьеру? Я вижу сегодня только одного человека, имеющего аналогичный статус: это Далай-лама. Причём показательно, что тогда как аббат Пьер был популярен прежде всего не как католический священник, а как защитник бедных и маргинализированных (не как религиозная, а как моральная фигура), в случае с Далай-ламой всё с точностью до наоборот: он менее популярен как борец за права тибетцев (как гуманитарный деятель) и более популярен как духовный учитель.
Ещё один пример. Какая книга имела наибольший успех во Франции в конце 90-х годов? «Алхимик» Пауло Коэльо — книга никому не известного автора родом из третьего мира, в которой нет ни слова о сексе или насилии. Это книга о духовных исканиях. Если бы она вышла 10 годами ранее, никто бы не обратил на неё внимания. Возможно, через пару десятков лет о ней позабудут. Однако она появилась в подходящий момент. И её успех — особенно учитывая качество книги — был неожиданным. Именно тот факт, что речь идёт о посредственной книге, указывает на то, что мы имеем здесь дело не с литературным, а с социальным явлением. Ещё один пример из мира литературы — шедевр Кристиана Бобена «Всенизший». Кто мог себе представить в 60-х или 70-х годах, что книга, посвящённая Франциску Ассизскому, разойдётся во Франции 200 тысячами экземпляров?
И последний пример (а, точнее, история). Мишель Серр однажды сказал: «Раньше, если я хотел заинтересовать своих студентов, то говорил с ними о политике; если я хотел рассмешить их, то говорил о религии. Сегодня всё наоборот». Заблуждения неизбежны.
Так же, как в 60-х и 70-х годах абсурдным было пытаться решить все проблемы при помощи политики (в том числе, личные и экзистенциальные) и как в 80-х и 90-х абсурдным было пытаться решить все проблемы (в том числе, социально-политические) при помощи морали или гуманитарной деятельности, так сегодня абсурдно пытаться решить все проблемы (в том числе, моральные или экономические) при помощи призывов к духовности.
Однажды я участвовал в дебатах на телевидении с буддийским монахом. «Невозможно изменить общество, не изменившись прежде самому», — сказал он мне. Данное мнение кажется мне вредным. Если люди начнут бороться за справедливость только тогда, когда сами станут справедливыми, справедливости не удастся добиться никогда. Если они начнут бороться за мир только тогда, когда сами станут пацифистами, мира не будет никогда. Если они начнут бороться за свободу только тогда, когда сами станут внутренне свободными, свободы не будет никогда. История показывает, что преобразование общества — это процесс, не зависящий от духовности и работы над собой. Верно также обратное: чтобы изменить общество, недостаточно просто измениться самому. Политика может заменить мудрость (как многие думали прежде) ничуть не в большей степени, чем мудрость может заменить политику (как многие думают сейчас). Любая мода нелепа. Любая мономания опасна. Напоследок следует сказать, что появление нового «духовного поколения» не отменяет актуальности морального вопроса.
2. «Триумф» капитализма
Второе объяснение возрождению морали охватывает весь ХХ век — хотя меня интересует прежде всего конец процесса, а именно распад советского блока (который случился в конце 80-х годов, став завершением процесса, начавшегося в 1917 году). Это принято называть триумфом капитализма. Данная формулировка вводит в заблуждение. Не то чтобы я ставил под сомнение крах конкурирующей системы. Однако когда существуют две конкурирующие системы, крах одной ещё не означает победы другой. Вполне возможно, что вторая также потерпит крах. Стоит напомнить, что провал восстания Спартака не спас Римскую империю от распада…
Какое всё это имеет отношение к возрождению морали? А вот какое: любой соперник — это также постоянный спутник. На протяжении всей холодной войны, а позже и периода мира, капитализм, либеральный Запад, свободный мир, как принято говорить, чувствовал своё моральное превосходство, противопоставляя себя коммунистической системе. Для всех тех, в чьих глазах коммунизм, коллективизм и тоталитаризм были воплощением абсолютного зла, вывод о моральном превосходстве капитализма был очевидным. При Брежневе Запад казался прекрасным. Однако Брежнева больше нет, а с ним и контраста. Вы можете возразить: «Не стало Брежнева, зато появился бен Ладен». Безусловно. Но это не то же самое. Имидж и репутация этих двух персонажей отличаются. Я не могу себе представить, чтобы молодой французский коммунист, даже наиболее ревностный, повесил у себя в комнате портрет Брежнева; он прекрасно понимал, что это смехотворно. А вот портрет бен Ладена, я уверен, висел (а, может, и до сих пор висит) в комнатах тысяч молодых людей. Это вопрос символизма. Брежнев олицетворял собой социальную, политическую и экономическую альтернативу капитализму. С бен Ладеном всё иначе. Даже если бы Саудовская Аравия, в соответствии с его идеями, была более исламистской и более фундаменталистской, она бы не перестала быть капиталистической страной, поскольку в исламе не осуждаются ни частное владение средствами производства, ни свободный рынок, ни наёмный труд. Бен Ладен олицетворяет не социальную или экономичекую альтернативу капитализму, а иные ценности, идеалы и законы — то есть иную мораль и иную цивилизацию.
Для Запада переход от Брежнева к бен Ладену — это не просто переход от одного противника к другому, а от одного вопроса к другому: от сугубо политического (за или против капитализма?) к моральному и цивилизационному (противопоставляющему ценности светского и либерального Запада ценностям исламского фундаментализма).
У Запада по-прежнему есть противники. А вот у капитализма — нет, поскольку его конкуренты не могут предложить убедительную альтернативную модель. Несмотря на все свои недостатки и неравенство, капитализм владеет идеологической монополией. Это сомнительное преимущество: вместе с потерей исторического соперника (коммунизма), капитализм теряет и обоснование своего морального превосходства.
Как следствие, триумфу капитализма можно противопоставить разве что его провал. Зарождается сомнение, что победа капитализма немногого стоит. Какой смысл в победе, если мы не знаем, ради чего живём? Капитализм не подразумевает подобных вопросов. Отчасти в этом его сила: он не нуждается в смысле, чтобы функционировать. А вот отдельные люди и цивилизации нуждаются. Может ли Запад по-прежнему что-то предложить миру? Верит ли он в собственные ценности настолько, чтобы бороться за них? Или же он может лишь производить и потреблять? Общество боится вакуума. Потеряв вместе со своим противником своё моральное превосходство, наше общество вынуждено искать новый источник, который на этот раз — в отсутствие убедительной альтернативы — должен быть позитивным.
3. «Смерть Бога»
Третье объяснение относится к периоду, охватывающему несколько столетий. Процесс начался в период Возрождения, ускорился в XVIII веке (в период Просвещения) и затем продолжился в XIX и XX веках. Сегодня мы имеем дело с его итогом. Это процесс лаицизации, секуляризации и дехристианизации. Именно этот процесс имел в виду Ницше, произнеся в конце XIX века свою знаменитую фразу: «Бог умер! Бог не воскреснет! И мы его убили!». Этот же процесс подразумевал Макс Вебер, говоря в начале ХХ века о «расколдовывании мира». Что всё это значит?
Рассмотрим более знаменитую фразу Ницше. Разумеется, его слова не следует понимать буквально. Ницше прекрасно понимал, что если Бог существует, то он по определению бессмертен. Смерть Бога также не означает, что сегодня верить в Бога невозможно. Бог по-прежнему жив для тех, кто в него верит. Разница по сравнению с предыдущими веками в том, что вера сегодня относится исключительно к частной сфере: каждый из нас отдельно может верить в Бога, но мы как общество больше не можем черпать в нём смысл. Владелец предприятия может верить в Бога, но не может использовать Бога для обоснования своей власти давать указания подчинённым. Политик может верить в Бога, но не может апеллировать к Богу с целью оправдать свои взгляды или действия. Это цена, которую мы заплатили за светскость. Как следствие, образуется вакуум, который делает общество менее сплочённым. Это порождает многочисленные проблемы. Что остаётся от сообщества (communauté), национального или европейского, без религиозного причащения (communion)? Ведь именно последнее порождает первое, а не наоборот.
Здесь будет уместно привести размышления Мишеля Серра об этимологии слова «религия». Большинство специалистов считают, что латинское слово religio происходит от глагола religare — «связывать». Религия — это то, что связывает (людей между собой и с Богом). Однако, подчёркивал Мишель Серр, если религия — это то, что связывает, то противоположность религии — это не атеизм, а отсутствие связи, то есть пренебрежение (négligence). Мне кажется, что главная угроза для всех нас сегодня — это всеобщее négligence, то есть ослабление социальных связей: наши сограждане, ни во что не веря, могут думать лишь о своей маленькой личности; это триумф индивидуализма. Триумф индивидуализма не ставит под угрозу наше общество как экономическую систему, поскольку полностью совместим с капитализмом. Индивидуализм производит хороших потребителей, а значит и производителей. Поэтому наше общество продолжает существовать, однако оказывается неспособно устанавливать связи и генерировавать смысл. Наше общество продолжит существовать, но нашей цивилизации придёт конец. А общества без цивилизации не бывает. Меня беспокоит, что социальная смерть Бога — это одновременно и смерть духа, исчезновение какой-либо духовной жизни.
По мере того, как церкви воскресными утрами всё больше пустеют, супермаркеты всё больше заполняются. Здесь мало поводов для радости. Я, атеист, говорю вам, что супермаркетами церкви не заменить. Общество, которое может предложить молодёжи одни лишь супермаркеты, обречено. И молодые люди это чувствуют. Возможно, именно этим объясняется успех ВДМ.
Какое это имеет отношние к возрождению морали? Всё это относится скорее к духовности, чем к морали, скажете вы. Это относится и к тому, и к другому. К духовности потому что речь идёт о смысле и связи; к морали потому что речь идёт о долге и ценностях.
Какая связь между смертью Бога и возрождением морали? А вот какая. На протяжении 20 столетий истории христианского Запада на вопрос «Как следует поступать?» (то есть моральный вопрос) отвечал Бог (через заповеди, священнослужителей, церковь). Людям не нужно было самостоятельно размышлять над этим вопросом, поскольку ответ предоставляла религиозная цивилизация. Каждый при рождении получал в пакете религиозную мораль. Мораль была не проблемой, а решением. Сегодня же Бог больше не отвечает на вопрос «Как следует поступать?». А точнее, его ответы звучат всё тише — в том числе, для практикующих христиан. Опросы показывают, что большинство практикующих христиан больше не прислушиваются к моральным предписаниям церкви и папы (например, в том, что касается контрацепции или секса до брака). Из миллионов молодых людей, откликнувшихся на призыв Иоанна Павла II, сколькие собираются вступить в брак, будучи девственниками? Сколькие готовы отказаться от противозачаточных средств и презервативов?
Итак ответы Бога на вопрос «Как мне следует поступать?» всё менее актуальны. Тем не менее, сам вопрос по-прежнему актуален. Более того, поскольку никто не может ответить на этот вопрос за нас (ни Бог, ни священник, ни генсек), он приобретает ещё большую важность.
Наивны те, кто полагает, будто атеизм покончил с моральным вопросом. Скорее наоборот: мы нуждаемся в морали больше, чем когда-либо, поскольку утратили религию. Если Бог не отвечает на вопрос «Как следует поступать?», это должны делать мы сами.
Так что сегодня мы нуждаемся в морали больше, чем в какую-либо другую эпоху истории человеческой цивилизации. Ведь никогда прежде за последние 3000 лет не было настолько нерелигиозного общества, как наше. «Если Бога нет, то всё позволено», — говорил персонаж Достоевского. Я бы сказал, что верно скорее обратное. Если бы Бог был, то можно было бы позволить себе всё, то есть попросту забыть о проблеме (поскольку она была бы, по сути, решена) и спокойно ждать конца времён. С какой стати делать добро, если всё возможное добро уже существует (в Боге)? Совершать зло? Ослушиваться? Если Бог есть, то это будет бунтом. А вот если его нет, то не будет никакого бунтарства в том, чтобы вести себя, как трус, эгоист или злодей. Если Бога нет, то крайне важно определить, что позволено, а что — нет. Итак, религия заключает в себе мораль. Когда религия исчезает, моральный вопрос выходит на первый план.
4. Мода на «корпоративную этику»
Продолжим. Мне кажется, что «возрождение морали» обусловлено тремя явлениями: сменой поколений и сопутствующим ей политическим кризисом; распадом советского блока и утратой капитализмом вместе со своим заклятым противником своего морального превосходства; и социальной смертью Бога, которая заставляет каждого из нас задавать себе вопрос: «Как следует поступать?». Исходя из этого ясно, что возрождение морали — это не просто веяние моды, а основополагающий вопрос, который будет чрезвычайно актуальным для нас в последующие десятилетия.
Это не только модный, но и важный вопрос. К счастью, важные вопросы тоже могут быть в моде. Однако, как я уже говорил выше, когда речь идёт о моде, заблуждения неизбежны. Это верно и в случае с моралью. И особенно применительно к миру бизнеса. Некоторое время назад с той стороны Атлантики к нам пришла мода на «корпоративную этику». Это ни что иное, как бизнес-версия «возрождения морали». Речь идёт скорее о дискурсе, чем о поведении. Часто можно услышать утверждения вроде: «Этика улучшает атмосферу внутри компании, и следовательно повышает производительность», «Этика улучшает имидж компании, и соответственно повышает продажи», «Этика повышает качество товаров и услуг, а с ним и продажи». Другими словами, этика выгодна, так как помогает продавать.
Идея об этике, приносящей прибыль, ставит меня в тупик. Прежде всего, это первый случай, когда добродетель непосредственным образом помогает зарабатывать деньги. Во-вторых, хотя никто не спорит, что возможно зарабатывать деньги честным путём, что мораль и экономика, долг и выгода могут идти рука об руку, необходимо отметить, что во всех подобных случаях нет никакой моральной проблемы. Приведём пример. В профессиональной жизни перед вами стоит выбор между вариантами А и Б. Если вы выбираете А, то вы молодец и зарабатываете кучу денег. Если вы выбираете Б, то вы негодяй и теряете кучу денег. Нет необходимости хвататься за голову, звать на помощь консультанта или философа, чтобы понять, что делать дальше. Само собой, вы выберете вариант А, поскольку вас подталкивают к этому выбору мораль и деньги, потому что в этом одновременно ваш долг и ваша выгода. Здесь нет никакой проблемы — ни моральной, ни какой-либо другой. На мой взгляд, то, что принято называть корпоративной этикой, — это искусство решать подобные несуществующие проблемы.
Наконец, в-третьих, если вы выбираете вариант А, поскольку вас к этому выбору подталкивают и мораль, и деньги, невозможно сказать, выбрали ли вы А из соображений долга или выгоды, по моральным или по корыстным мотивам. Какое из соображений важнее? Каждый должен ответить сам для себя. Тем не менее, мне кажется, что трезвомыслие и скромность должны наталкивать нас на мысль о том, что мы действуем из корысти; а из этого следует, что наши действия хоть и согласуются с моралью, не имеют никакой моральной ценности (поскольку мораль бескорыстна).
Я опасаюсь, что, стремясь к тому, чтобы мораль была везде (и была выгодной), мы выхолащиваем и инструментализируем её до такой степени, что её не остаётся нигде. Вместо того, чтобы усматривать мораль везде, я предлагаю разделять порядки.
ПРОБЛЕМА ГРАНИЦ И РАЗДЕЛЕНИЕ ПОРЯДКОВ
Почему я говорю о проблеме границ? Потому что как только мы отвергаем «всё позволено» глупца, представителя поколения 1968 года или негодяя, становится необходимым определить, что же не позволено.
1. Научно-технический порядок
Каковы границы в науке? Где проходит грань применительно к манипуляциям с ДНК? Репродуктивному клонированию человека? Биология не может ответить на эти вопросы. И не потому что она ещё не достигла необходимой стадии развития, а потому что этот вопрос — не её парафия. Всё, что может сообщить нам биология, — это то, какие генетические манипуляции возможны с технической точки зрения, а какие — технически неосуществимы (по крайней мере, на сегодняшний день), но потенциально возможны. Так же и с клонированием: биология может сообщить нам, как это сделать, но не стоит ли это делать или нет. Установить грань, которую нельзя преступать, биология (каки любая другая наука) не может. Биология не даёт ответа на вопрос о границах в биологии.
Каковы границы в экономике? В капитализме? В законах рынка? Как-то раз я участвовал в коллоквиуме с владельцами компаний и экономистами. Мне запомнились слова одного экономиста: «Цены на какао уже давно ниже всяких приличий». Ниже какого уровня не должны опускаться цены на какао? Экономика не может ответить на этот вопрос. Всё, что она может, — это сообщить текущую и прогнозируемую цену. Экономика не даёт ответа на вопрос о границах в экономике.
Здесь мы имеем дело с первым из трёх порядков в паскалевском смысле. Я называю его научно-техническим порядком. Его также можно было бы назвать экономико-научно-техническим порядком, но это было бы слишком длинное и громоздкое название.
В основе данного порядка лежит противопоставление возможного и невозможного. Однако эта внутренняя грань между возможным и невозможным не может определять границы для самого научно-технического порядка. Почему? Потому что эта грань постоянно перемещается. Это принято называть научно-техническим прогрессом.
Если предоставить научно-техническому прогрессу идти своим чередом, подтвердится закон Габора: «Всё, что технически осуществимо, рано или поздно будет осуществлено». К этому, однако, стоит добавить: если будет соответствующий рынок.
Однако сегодня осуществимое всё больше пугает. Технический прогресс может обернуться против нас и поставить под угрозу само существование человечества (например, из-за манипуляций с ДНК, ядерного оружия или загрязнения окружающей среды). Что касается экономики, то она ежедневно и почти незаметно ставит под угрозу образ жизни (и даже саму жизнь) миллионов наших современников. Каждый раз, когда цена какао снижается на несколько центов за тонну в Лондоне или Нью-Йорке, десятки тысяч людей в развивающихся странах оказываются за чертой бедности.
Вот почему мы обязаны ограничивать научно-технический порядок извне, чтобы не всё технически осуществимое было осуществлено.
2. Политико-юридический порядок
При помощи чего можно контролировать научно-технический порядок? При помощи второго порядка, который можно назвать политико-юридическим (закон, государство и т.д.). Кто может сказать, имеем ли мы право на манипуляции с ДНК, которые сегодня технически возможны? Народ через своих представителей-законодателей.
В основе политико-юридического порядка лежит противопоставление законного и незаконного. Есть то, что дозволено законом, и то, что не дозволено. Есть те, кто может писать законы (большинство), и те, кто не может этого делать (оппозиция). Мы зовём это демократией.
При помощи чего можно устанавливать границы для этого второго порядка? Кому-то данный вопрос может показаться странным. Зачем устанавливать границы для этого порядка? Зачем ограничивать демократию? По той причине, что, на мой взгляд, они ограничивают нас. Это происходит по двум причинам:
- индивидуальнойПредставим себе человека, который уважает законы своей страны, всегда соблюдает и никогда не нарушает их. Образцовый законопослушный гражданин. Но вот что может из этого получиться. Ни один закон не запрещает ложь (разве что в определённом контексте), эгоизм, презрение, ненависть, злобу. Поэтому наш законопослушный гражданин вполне может оказаться лжецом и эгоистом, полным ненависти и злобы. Второй порядок никак не препятствует появлению такого законопослушного негодяя. Не препятствует этому и первый порядок: законопослушный негодяй вполне может обладать научными знаниями и техническими навыками. Именно поэтому необходим третий порядок — чтобы не всё, что технически осуществимо и дозволено законом, осуществлялось.
- коллективнойВ демократических странах вся власть принадлежит народу. Поэтому ничто не мешает ему угнетать то или иное меньшинство (например, принимать антиеврейские законы); ничто не мешает ему совершать узаконенные убийства (например, создавать концлагеря); ничто не мешает ему развязывать захватнические войны. Все эти вещи запрещены конституцией? Это правда. Но ведь в конституции также предусмотрены законные пути изменения конституции, и народ вполне может ими воспользоваться. Именно поэтому мы живём при демократии (власти народа), а не номократии (всевластии закона). Как отмечал Руссо, не существует основополагающего закона, то есть закона, который бы ограничивал суверена (или, в демократии, народ). Его не существует именно потому, что источник закона — народ. Народ устанавливает законы и поэтому может при желании их менять или отменять. Суверенная власть по определению неограничена; «ограничивать её — значит её уничтожить». В то же время, народ подчиняется собственным законам: он может изменять их, но не может их нарушать. Это называется правовым государством; именно это отличает демократию от народной диктатуры. Необходимость подчиняться закону не может, однако, служить ограничением, поскольку народ может в любой момент изменить законы и конституцию. В демократии нет демократических ограничений, точно так же, как в биологии нет биологических, а в экономике — экономических. Именно поэтому демократия не является гарантией от зла.
Чтобы избежать наихудшего сценария, мы должны установить ограничения для политико-юридического порядка. Но при помощи чего? Закон не может ограничивать тех, кто устанавливает законы, а развитый в научном и техническом плане народ не является менее опасным, скорее наоборот (что было бы, если бы нацисты создали атомную бомбу раньше американцев?). Ответ, опять же, в ограничении извне.
3. Моральный порядок
Каждый из нас по отдельности не имеет права быть законопослушным негодяем, а все мы вместе не имеем права наделять себя властью совершать зло.
Формально при демократии вся власть принадлежит народу. Однако даже при демократии суверенная власть народа ограничена тремя моментами:
- Люди подчиняются законам природы и разума. Обладать суверенной властью не означает быть всемогущим. Даже суверен не может нарушать законы физики (потому что никто не может) и законы разума (потому что власть безумия очень скоро падёт). Даже суверенная власть ограничена пределами возможного; другими словами, власть второго порядка огранична первым.
- Народ, даже в демократической стране, остаётся внешним по отношению к государственному аппарату. Суверенная власть не означает полную власть. Власти возможно противостоять даже при демократии, и граждане это делают.
- Существует ещё мораль. Закон и политика — это ещё не всё. Политико-юридический порядок — лишь один из порядков, ограниченный извне: народ не может изменить ни моральные предписания (третий порядок), ни научные факты (первый порядок). Даже если бы французский народ решил, что Солнце вращается вокруг Земли или что не все люди заслуживают иметь права, это ничего бы не изменило. Необходимо разделять порядки: бесполезно голосовать за истинное или ложное, добро или зло. Вот почему демократия не может заменить собой ни совесть, ни компетентность. И наоборот: совесть (третий порядок) и компетентность (первый порядок) не могут заменить собой демократию (второй порядок). Истина никому не указывает и никому не подчиняется. Совесть подчиняется лишь самой себе и указывает лишь самой себе. Именно мораль извне препятствует всевластию суверена. Ограничение второго порядка третьим применимо прежде всего к отдельным людям. Есть вещи, которые позволены законом, но которые мы, тем не менее, не должны себе позволять, и есть вещи, к которым закон не обязывает, но к которым мы должны обязывать сами себя. С точки зрения отдельных людей, мораль дополняет закон. Совесть честного человека более требовательна, чем закон; человек имеет больше обязательств, чем гражданин. Это распрострарнятся и на народы. Расистский закон, даже если он не противоречит конституции, должен быть отвергнут из моральных соображений. Таким образом, мораль, с точки зрения народа, является скорее вычитанием: сумма морально допустимого ограничивает больше, чем сумма дозволенного законом. По причине существования морали народ имеет меньше прав, чем ему предоставлено законом. Оба ограничения касаются отдельных людей, ведь только они действительно существуют. Без них народ — это миф, общество — это абстракция, а государство — чудовище. Таким образом, демократия (за исключением тех случаев, когда она на самом деле является тиранией большинства) зависит от граждан. Юридическую оценку антиеврейским законам правительства Виши пусть дают историки и юристы. Однако можно с уверенностью сказать, что эти законы были аморальными. Голосовать за то, что истинно, а что ложно — это не демократия, а софистика. Голосовать за то, что такое добро или зло, — это не демократия, а нигилизм. Совершенно очевидно, что и то, и другое угрожают демократии. Поэтому есть как минимум три причины бороться с ними: правдолюбие, свобода и гуманность.
В основе морального порядка лежит противопоставление добра и зла, долга и запрета. Что такое мораль? Мораль — это сумма обязательств и запретов, которые мы сами для себя установили, без вознаграждения или принуждения. Мораль имеет историческое и культурное происхождение, поэтому она относительна: это сумма норм, которые выработало для себя человечество для противостояния дикости и варварству, которые постоянно ему угрожают. С моральной точки зрения, есть то, что я должен делать (обязанности), и то, чего я делать не должен (запрет, который представляет собой лишь негативную обязанность). Мораль — это ещё не всё (многие действия не имеют к ней отношения: они ни запрещены, ни обязательны), но и не ничто.
Возникает вопрос о том, нужно ли ограничивать третий порядок, и если да, то при помощи чего. Ограничивать — это, мне кажется, не самое подходящее слово. От двух первых порядков можно ожидать худшего. От морали же — нет. Нетрудно себе представить законопослушного негодяя (второй порядок) или компетентного негодяя (первый порядок). А вот высокоморального негодяя представить себе трудно. Вы можете возразить, что есть много склонных к морализаторству негодяев. Согласен. Однако мораль и морализаторство — не одно и то же. Вот в чём разница: быть моральным означает заниматься своими обязанностями; морализаторствовать означает заниматься чужими обязанностями (что намного легче и приятнее). Ален говорил: «Не бывает морали для соседа». Говорить соседу: «Ты должен быть великодушным» — это не проявление великодушия. Говорить соседу: «Ты должен быть смелым» — это не проявление смелости.
Так что моральный порядок не нуждается в ограничениях — по крайней мере, в том смысле, что два предыдущих порядка. В то же время, хоть он и не нуждается в ограничениях (невозможно быть слишком высокоморальным), он нуждается в дополнении — потому что одной морали недостаточно. Представьте себе человека, который всегда делает то, что должен, но не делает ничего сверх этого. Негодяем его, конечно, не назовешь; однако его можно назвать фарисеем. Фарисей — это человек, который соблюдает букву морального закона, однако у него отсутствует некое дополнительное измерение. Какое именно? Две тысячи христианской цивилизации и три тысячи иудеохристианской цивилизации учат нас, что ему недостаёт любви. Вот почему я считаю важным упомянуть о четвёртом порядке — этическом порядке, или порядке любви.
4. Этический порядок
Слова «мораль» и «этика» взаимозаменяемы. Однако слова и понятия — разные вещи. По определённым политическим причинам я привык обозначать данными словами два разных явления: под «моралью» я понимаю всё, что делается из соображений долга, а под «этикой» — всё, что делается из любви.
В основе этого четвёртого порядка лежит противопоставление радости и печали. «Любовь — это радость, сопровождаемая внешней причиной, а ненависть — печаль, сопровождаемая внешней причиной», — говорил Спиноза. Это значит, что в основе этического порядка лежит желание в его двойной причинности (природа/культура) и двойной полярности (удовольствие/страдание, радость/печаль). Здесь встречаются Фрейд и Спиноза.
Нуждается ли четвёртый порядок в ограничении или дополнении? Лично я не вижу, что можно было бы поставить выше любви, чтобы либо ограничить, либо дополнить её. Но я также не верю в Бога. Верующий мог бы постулировать пятый порядок, который можно было бы назвать божественным порядком. Однако безграничная любовь — не повод для беспокойства.
«Мера любви — это любовь без меры», — говорил Блаженный Августин. Мы далеки от этого идеала. Ален писал: «Справедливости не существует; именно поэтому её необходимо творить». То же самое можно сказать и о любви.
МОРАЛЕН ЛИ КАПИТАЛИЗМ?
1. Мораль и экономика
Каким образом приведённая выше классификация порядков помогает ответить на вопрос, поставленный в заголовке? Она позволяет сделать следующий вывод: утверждать, будто капитализм морален (или даже просто хотеть, чтобы он был таковым), означает утверждать, будто первый (экономико-научно-технический) порядок подчинён третьему (моральному), что идёт вразрез с их внутренней структурой. Возможное и невозможное, вероятно верное и определённо ложное не имеют ничего общего с добром и злом.
Именно поэтому стоит опасаться сциентизма и экономизма. «Истина без любви не есть Бог», — говорил Паскаль. Подобная истина не менее верная, но менее гуманная. «Наука без совести одна только погибель для души», — писал Рабле. Более того, наука — это не истина (а лишь частиное и относительное знание о ней), а сциентизм — это не наука (а ненаучная идеология, стремящаяся заменить наукой всё, включая мораль). Отвергать сциентизм не значит отвергать науку; это значит отказываться от иллюзий по поводу науки. Отвергать технократизм не значит отвергать технику; это значит отказываться предоставлять ей власть над всем.
В науке нет места морали, в технике — тем более. Так почему мораль должна быть в экономике, которая одновременно является наукой и техникой? Тот факт, что все хотят роста, не может предотвратить рецессию. Тот факт, что все хотят процветания, не может предотвратить бедность. В экономике нет ни «невидимой руки», ни тем более воли; есть лишь — пользуясь словами Альтюссера — «процесс без субъекта и цели».
Таким образом, в первом (экономико-научно-техническом) порядке нет ничего ни морального, ни имморального — есть лишь аморальное. Чтобы быть имморальным, необходимо иметь возможность быть моральным. В науке нет места морали, в объекте науки — тоже. Это касается в том числе и самой морали как объекта изучения. Наука о нравах возможна, однако такая наука будет рассматривать мораль как явление, которое надлежит интерпретировать, а не оценивать. Это то, о чём говорил Витгенштейн в «Лекции об этике». Книга, пусть даже бесконечная, содержащая полное описание мира, то есть полный перечень истинных утверждений, вмещала бы и все оценочные суждения. Но им не давалась бы оценка. Знать не означает судить. Мораль не нужна для интерпретации какого-либо процесса в первом порядке. Это касается в том числе экономики, которая относится к первому порядку. А раз к экономике, то также и к капитализму.
Что такое экономика? Это одновременно наука и предмет её изучения: это всё, что касается производства, потребления и обмена материальных благ — как на уровне отдельных людей и компаний (микроэкономика), так и на уровне стран и всего мира (макроэкономика). Рыночная экономика — лишь один из её примеров. Рынок — это место, где предложение встречается со спросом. Рыночная экономика подстраивается под эту встречу, то есть подчиняется закону спроса и предложения. Это означает, в частности, что любой товар имеет свою цену, которая является мерой его ценности. Из этого следует, что всё, что не продаётся и не имеет цены, остаётся за рамками экономики, но также не может ею управлять. Морали нет места в экономике. Но и экономике нет места в морали. Тот факт, что каждый человек имеет право есть, чтобы утолить голод, никак не помогает найти экономические средства для обеспечения каждого едой.
Разделение порядков. Цена определяется не моралью, а законом спроса и предложения. Ценность диктуется не достоинствами, а трудом. Экономикой управляет не долг, а рынок. То же касается и капитализма. Поэтому мой ответ на вопрос «Морален ли капитализм?» прост: нет. Однако необходимо добавить: капитализм — не морален, но и не имморален, а радикально аморален.
Из этого я делаю следующий вывод: если мы хотим, чтобы в капиталистическом обществе была мораль, источником морали должна быть не экономика. Не стоит рассчитывать на то, что рынок позаботится о морали вместо нас.
2. Ошибка Маркса
Аморальность капитализма не является поводом для его осуждения. Во-первых, потому что это также аморальность экономики, а без неё не обойтись. Во-вторых, потому что у нас нет альтернативы капитализму. В-третьих, потому что в этом заключается преимущество капитализма над коммунизмом. Имманентная и аморальная рациональность капитализма одержала верх над предположительно рациональной и трансцендентной (то есть имеющй источник в ином порядке — политическом) моралью так называемого научного социализма.
Целью Маркса было морализировать экономику. Он хотел подчинить первый порядок третьему. Именно таков подтекст введённых им понятий отчуждения и эксплуатации, которые находятся на стыке экономики и морали и обеспечивают переход от одной к другой. Маркс хотел покончить с несправедливостью не посредством политики перераспределения благ, ограничения которой он прекрасно понимал, и тем не более не полагаясь на человеческую совесть, в которую не верил, но путём создания новой экономической системы, которая должна была гарантировать экономическое равенство всех людей. С точки зрения морали, его не в чем упрекнуть. Но с точки зрения экономики, как подобное возможно? Ошибка Маркса заключается в том, что у него нет антропологических средств для предлагаемой политики. Закоренелый материалист, он думает, что людьми движат интересы. Но что если это не так? Что тогда остаётся от коммунизма? Здесь проявляется утопический аспект марксизма.
Чтобы коммунизм в том виде, в котором он был изложен Марксом, преуспел, необходимо одно: чтобы люди перестали быть эгоистами и начали ставить общие интересы превыше личных. Если бы это произошло, у коммунизма был бы шанс на успех. В противном случае — нет. Таким образом, его провал был неизбежным, ведь люди — эгоисты и всегда ставят собственные интересы превыше коллективных.
Скатывание коммунизма в тоталитаризм также было неизбежным, ведь необходимо было навязать силой и быстро то, чего не удалось достичь призывами к морали. Так произошёл переход от утопии XIX века к тоталитарному кошмару XX. Необходимо было либо отказаться от мечты, либо переделать человечество. Решено было переделывать людей.
Гениальность капитализма, его сильная сторона в том, что он ничего не требует от людей кроме того, чтобы они были сами собой: вели себя эгоистично и преследовали личные интересы.
Ошибкой Маркса было стремление привнести мораль в экономику: покончить с эксплуатацией, отчуждением, бедностью, классовостью и самим государством, предоставить каждому, независимо от способностей и профессии, всё для удовлетворения своих нужд («от каждого по способностям, всем по потребностям»), обеспечить торжество равенства и справедливости.
3. Золотой телец
Но это не повод сбрасывать Маркса со счетов. Да, его представление о коммунизме устарело. Однако его анализ капитализма по-прежнему очень проницателен.
Не повод это также и прославлять капитализм. Намного лучше — трезво проанализировать его. Этого будет достаточно, чтобы перестать в него верить (в квазирелигиозном смысле).
Что такое капитализм? Я предлагаю два определения.
Первое — классическое, дескриптивное или структурное, которое даёт сам Маркс: капитализм — это экономическая система, основанная на частном владении средствами производства, свободном рынке и наёмном труде (последний является ни чем иным, как применением первых двух пунктов к рынку труда). Владельцы предприятия (акционеры) могут нанять для работы тех, кто им не владеет (наёмных рабочих). Акционеры заинтересованы в этом только по той причине, что рабочие производят ценность сверх того, что получают (зарплаты): Маркс называет это прибавочной стоимостью. Это верно также в социалистической стране: необходимо, чтобы рабочие производили больше ценности, чем они потребляют, поскольку потребляют все, а производит не каждый (дети, пенсионеры, больные), тогда как общество имеет также непроизводственные расходы (судебная система, армия). Отличительная особенность капитализма — это не производство прибавочной ценности рабочими, а её присвоение (по крайней мере, частичное) владельцами средств производства. Это не мешает капиталистам самим работать, если они хотят (хотя у них нет такой обязанности). Это также не мешает рабочим владеть акциями своего предприятия, если они имеют такую возможность; тем не менее, даже в таком случае они остаются наёмными рабочими. Противопоставление капитала и труда остаётся ключевым свойством капитализма.
Какой практический вывод можно из этого сделать? Применительно к обсуждаемому здесь вопросу, этот вывод имеет форму тавтологии: предприятие принадлежит тем, кто им владеет. Однако если предприятие принадлежит тем, кто им владеет (акционерам), то они могут делать с ним всё, что хотят: владение предполагает пользование. Поэтому утверждения о том, что предприятие принадлежит своим клиентам или своим работникам — это пустые слова.
Разумеется, предприятие также служит клиентам. Но почему? Потому что единственный способ удовлетворить акционеров — это удивлетворить клиентов. А в капиталистических странах компании не стремятся удовлетворить акционеров для того, чтобы удовлетворить клиентов, а наоборот: они стремятся удовлетворить клиентов (в том числе, продавая им товары, которые им вредят: табачные и алкогольные изделия, отупляющие телешоу), чтобы удовлетворить акционеров. Разумеется, предприятие также отчасти служит работникам. Но почему? Потому что единственный способ в долгосрочной перспективе удовлетворить клиентов, а значит и акционеров, — это удовлетворить (по крайней мере, частично) работников. Поэтому не нужно делать вид, будто мы имеем дело с новой Святой Троицей, все три «Лица» которой равны между собой. Это никогда не было правдой и никогда не будет. В капиталистической стране работники служат клиентам, которые приносят прибыль акционерам.
Система уже давно доказала свою эффективность и не нуждается в каких-то ложных моральных обоснованиях. Цель экономической системы — генерировать богатство, по возможности при минимальных социальных, политических и экологических издержках. В этом смысле капитализм преуспел (несмотря на его негативное влияние на коллективизм). Ошибочно считать, что богатства достаточно для создания цивилизации или гуманного общества. Необходимы ещё закон и политика. А поскольку закона и политики также недостаточно, необходимы также мораль, любовь, духовность… Не стоит требовать от экономики, чтобы она выполняла их роль.
Второе определение — функциональное: капитализм — это экономическая система, имеющая целью постоянно генерировать всё больше богатства. Данное определение происходит от классического определения капитала как богатства, генерирующего богатство.
Если у вас под матрасом припрятан миллион евро в золотых слитках или банкнотах, то вы не капиталист, а просто богатый человек. А вот если вы держите свой миллион в банке, то — да.
Практический вывод применительно к обсуждаемому вопросу? В капиталистической стране, по причинам, связанным с самой сущностью системы (превращению богатства в источник богатства), деньги делают деньги. Другими словами, деньги получают не те, кто больше всего в них нуждается (самые бедные), а те, кто нуждается меньше всего, так как уже имеет много. Одни обогащаются, не работая, тогда как другие, изнуряя себя работой, так и остаются бедными. Самый верный путь к обогащению в капиталистической стране — это родиться богатым. Именно это шокировало Маркса и социалистов-утопистов XIX века.
Ошибкой Маркса было стремление подчинить экономику не внешней морали, а внутренней, путём создания изначально справедливой — то есть свободной от эксплуатации человека человеком — экономической системы. Он хотел подстроить экономику под мораль. Сегодня, когда коммунизм мёртв, необходимо избегать противоположной ошибки: пытаться вывести мораль из экономики. Капитализм, утверждают некоторые, — это жизнь и свобода; он вознаграждает за труд и бережливость, склонность к риску, предпринимательский дух, изобретательность, креативность; бедные просто слишком глупы, чтобы это понять, и извлечь из этого выгоду.
Возводить капитализм в ранг морали значит возводить рынок в ранг религии, а предприятие превращать в кумира. Это то, чего необходимо избежать. Если рынок превратится в религию, то это будет религия золотого тельца. Самая смехотворная тирания — это тирания богатства.
СМЕШЕНИЕ ПОРЯДКОВ: СМЕХОТВОРНОЕ И ТИРАНИЯ, АНГЕЛИЗМ И ВАРВАРСТВО
1. Смехотворное и тирания у Паскаля
В своих «Мыслях» Паскаль использует эти два слова в несколько необычных значениях.
Под «смехотворным» Паскаль понимает не просто то, что вызывает смех; он использует данное слово каждый раз когда имеет место смешение порядков. Порядков Паскаль выделяет три: порядок тела, порядок разума / духа и порядок любви / благодати.
Например, читаем: «У сердца свой порядок, у разума — свой, основанный на доказательствах неких главных положений: порядок, присущий сердцу, совсем другого свойства. Никто не станет доказывать, что именно его должно любить, выстраивая в строгом порядке причины оного долженствования, — это было бы смехотворно». Что это значит? Это значит, что если вы подойдёте на улице к женщине и скажете ей: «Я вам рационально докажу, что вы должны меня полюбить», она рассмеётся вам в лицо. И не потому что вы покажетесь ей смешным (что, как известно, скорее хорошее начало), а потому что вы будете выглядеть в её глазах смехотворно (а это плохое начало). Если она начитана, то скажет вам: «Вы смехотворны! Перечитайте Паскаля: "У сердца есть свои причины, о которых разум ничего не знает"» (ещё одна знаменитая фраза из «Мыслей»).
Таким образом, смехотворное — это смешение порядков. А что такое тирания? Это смехотворное во власти, то есть смешение порядков в системе правления.
Паскаль даёт тирании следующее определение: «Тирания — это безудержное и не признающее никаких законов желание властвовать». Другими словами, тиран — это тот, кто претендует на власть, на которую не имеет законного права; тот, кто желает «добиться чего-то средствами, для этой цели неподобающими»: например, любви — силой, власти — умом, уважения — красотой. «Неразумно и тиранично утверждать: “Он не наделён силой, значит, я не стану его уважать, он не наделён талантами, значит, я не стану его бояться”».
Как видим, понятия смехотворного и тирании идут рука об руку. Тиран — это король, который хочет быть любимым (культ личности Сталина) и авторитетным (Сталин — «величайший корифей мировой науки»).
2. Тирания низменного: варварство
Под конец я хотел бы упомянуть два типа смехотворного, два рода тирании, два вида смешения порядков, которые представляют для нас угрозу сегодня: варварство и ангелизм.
Что я подразумеваю под варварством? В широком смысле, варварство — это противоположность цивилизации. Варвар — это не только жестокий и склонный к насилию человек, но и человек, не признающий никаких высших ценностей, погрязший в низменном и желающий погрузить в низменное всех остальных.
Применительно к моим четырём порядкам, я предлагаю называть варварством смехотворное, смешение порядков, тиранию, стремящуюся свести высший порядок к низшему; варварство — это тирания низменного (низших порядков).
Технократическое или либеральное варварство
Пример варварства: стремиться подчинить политику или закон (второй порядок) экономике, технике или науке (первый порядок). Можно выделить технократическое варварство (тирания специалистов) и либеральное варварство (тирания рынка).
Когда мы перепоручаем власть компетентным лицам, народ перестаёт быть сувереном, и вместо него суверенами становятся специалисты. А это уже не демократия.
Предоставить власть тем, кто «лучше знает», означает отобрать её у всех остальных, то есть большинства. Это технократическое варварство: тирания специалистов.
Когда мы отдаём всё на откуп механизмам рынка, народ перестаёт быть сувереном, и вместо него сувереном становится капитал или те, кто им владеет. А это уже не демократия. Это либеральное варварство: тирания рынка.
Стоит отметить, что эти два вида варварства первого порядка могут сочетаться друг с другом. Для этого специалисты, которым поручили управление государственными делами, должны быть ультралибералами. Мне кажется, есть как минимум один известный пример данного сочетания: Чили при Пиночете. Вы захватываете власть в результате переворота, убиваете немного людей, пытаете куда больше; а вот управление — не ваш конёк, поэтому эту задачу вы поручаете специалистам, выпускникам лучших американских университетов (среди которых ученики и коллеги лауреата Нобелевской премии Милтона Фридмана). Экономическая политика, как это часто бывает в крайне правых режимах, либеральная, даже ультралиберальная: приватизация, отказ от контроля над ценами, открытость международной конкуренции… Одним словом, вы отбираете как можно больше власти у государства и синдикатов и передаёте как можно больше власти рынку и предпринимателям. Результат впечатляющий: на протяжении 15 лет достигается самый высокий экономический рост во всей Латинской Америке. В чём проблема? Только в том, что Чили Пиночета — это не демократия.
Когда Шарль де Голль в 60-х годах сказал, что «политика Франции не определяется на бирже», то выразил не только своё личное мнение, но и неотъемлемый принцип демократии: при демократии власть принадлежит народу, а не рынку. Сегодня этого достичь труднее по причине глобализации.
Политическое варварство
Ещё один вид варварства: попытка подчинить мораль (третий порядок) политике или закону (второй порядок). Это политическое или юридическое варварство: варварство активиста или судьи. Здесь можно выделить тоталитарное варварство (например, Ленин или Троцкий) и демократическое варварство, угроза которого висит над нами.
Тоталитарное варварство мгновенно бросается в глаза. В 1920 году на съезде Союза молодёжи Ленин заявил, что мораль — «это то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество коммунистов». Другими словами, мораль подчинена политике: «Наша нравственность подчинена интересам классовой борьбы пролетариата».
Несколькими годами позже Троцкий задался вопросом: является ли терроризм морально допустимым? Можно ли убивать людей, расстреливать невинных заложников? Его ответ был следующим: всё зависит от конкретного случая. В обычных условиях терроризм бесполезен, а с политической точки зрения даже вреден, так как это способ нажить себе врагов. А вот в революционной обстановке, и особенно в условиях гражданской войны, терроризм и убийства могут быть политически — а значит и морально — оправданными.
Однако если всё политически оправданное становится морально оправданным, мораль — это не более чем довесок к политике. Мораль теряет автономию.
Существует политическое варварство и другого рода. Оно выглядит менее пугающим и жестоким, однако является более актуальной угрозой в демократических странах. Раз демократия — лучшая из форм правления, думаем мы, то почему бы не подчинить ей и мораль? Именно это я называю демократическим варварством. Если однажды все наши сограждане будут убеждены, что всё законное по необходимости морально, то есть если законность займёт место морали, демократия займёт место совести, а права займут место обязанностей, тогда не будет больше ни морали, ни совести, ни обязанностей. Это будет мирное, комфортное, демократическое правление негодяя-легалиста («Нет законов, запрещающих эгоизм. Так по какому праву вы упрекаете меня за эгоизм? Я плачу налоги, не краду и не убиваю, останавливаюсь на красный свет. Какое мне дело до бедных?»).
Это поднимает более сложные вопросы. Иоанн Павел II прав, говоря в своей энциклике «Evangelium Vitae», что декриминализация абортов не имеет ничего общего с моралью. Однако он ошибается, оспаривая — исходя из их предполагаемой имморальности — легитимность законов, разрешающих аборты. Лично я считаю, что закон Вейль не только легитимен, но и политически оправдан. Однако закон Вейль не утверждает ни что аборт допустим, ни что он недопустим с моральной точки зрения. Закон не говорит, где добро, а где зло — он говорит лишь о том, что разрешено, а что запрещено государством. Через закон Вейль государство сообщает нам: «Я, государство, считаю, что аборты — это проблема, которая не входит в мою компетенцию, так как это моральная проблема; поскольку среди французского народа нет консенсуса на этот счёт, я предоставляю решение каждому гражданину». Именно поэтому я считаю, что данный закон — правильный: никто не может решать за женщин, перед которыми стоит эта проблема. И именно поэтому каждый должен размышлять об этом вопросе.
Легализация почти неизбежно влечёт за собой банализацию: поскольку аборты — это не проблема государства, некоторые заключают, что проблемы не существует вовсе. Это ошибка. Тот факт, что аборты легальны (а, например, эвтаназия нелегальна), не свидетельствует о моральности абортов (или имморальности эвтаназии). Легально не значит хорошо, нелегально не значит плохо. Когда мы забываем об этом и довольствуемся соблюдением закона (когда уважение к демократии занимает место совести), мы впадаем в демократическое варварство.
Морализаторское варварство
Ещё один возможный вариант варварства — это подчинение четвёртого порядка (порядка любви) третьему (порядку морали). В таком случае возникает угроза морализаторского варварства. В качестве примеров можно привести Сен-Жюста, который хотел установить диктатуру добродетели, и Хомейни, который преследовал влюблённых и женщин, носивших мини-юбки.
Это тирания пуритан: склонность любить людей пропорционально их моральности. Казалось бы, что в этом странного? Нельзя любить негодяев наравне с достойными людьми. Однако стоит напомнить, что любить людей пропорционально их моральности полностью противоречит безусловной любви (например, родителей к детям) и милосердию. Одно из ключевых посланий христианства — это то, что Христос пришёл спасти прежде всего грешников.
Этическое варварство?
Если признавать существование только четырёх порядков, то необходимо поставить точку здесь. Но как насчёт тех, кто верит в пятый порядок, божественное и трансцендентное? Можно представить себе этическое варварство, которое было бы подчинением божественного порядка этическому: Бога — человеческой любви, трансцендентного — имманентному, пятого порядка — четвёртому. С теологической точки зрения, некоторые гуманистические и антропоцентрические течения являются проявлениями этического варварства. Из утверждения о том, что Бог — это любовь, некоторые заключают, что всякая любовь божественна. Из почитания Бога, ставшего человеком (Иисуса Христа), некоторые заключают, что человек — Бог. Обожествление человека, очеловечивание Бога… Для атеистов и агностиков это может быть метафорой или возможной теоретической моделью. Но для верующих? Является ли Бог, сведённый к человеческой любви, по-прежнему Богом? Не является ли обожествлённый человек идолом? Не является ли такой антропотеизм худшим, чем атеизм (который отвергает Бога, но зато не пытается его заменить)? Не является ли такой гуманизм — с религиозной точки зрения — этическим варварством?
3. Тирания возвышенного: ангелизм
Ангелизм — это обратная сторона варварства. В обоих случаях имеет место смешение порядков, только с разным вектором. Варварство — это стремление подчинить высшее низшему, тогда как ангелизм — это стремление отменить низшее в пользу высшего. Ангелизм — это тирания высших порядков.
Политический или юридический ангелизм
Политичский или юридический ангелизм — это стремление отменить экономические, технические и научные ограничения (первый порядок) в пользу политики или закона (второго порядка).
Как это выглядит на практике? Чаще всего это принимает форму волюнтаризма (в отрицательном смысле слова). В 1981 году левые заявляли: «Победа над безработицей — это вопрос политической воли». Как известно, к 1995 году количество безработных удвоилось. Жак Ширак говорил примерно то же самое. Два года спустя безработица осталась на прежнем уровне, и Ширак потерял большинство голосов. Правда в том, что победа над безработицей — это не вопрос политической воли. Высшее выражение политической воли в правовом государстве — это закон. Можно принять сколько угодно законов против безработицы, однако это не поможет создать ни одного рабочего места.
Политическая воля необходима, однако её недостаточно. Безработитца — это экономическая проблема, то есть проблема первого порядка. Это значит, что она может быть решена исключительно на уровне первого порядка. Утверждать, будто проблема первого порядка может быть решена на уровне второго, — это ангелизм.
Моральный ангелизм
Моральный ангелизм — это стремление отменить политические или юридические ограничения (второй порядок) в пользу морали (третий порядок).
Как это выглядит на практике? Яркий пример — «моральное поколение», о котором я упоминал в самом начале. Решение проблемы бедности? Бесплатные обеды. Война? Гуманитарная деятельность, «Врачи без границ». Интеграция иммигрантов? «СОС Расизм». Это превращение политических проблем в моральные (а это верный способ так никогда их и не решить).
Если вы рассчитываете, что бесплатные обеды могут победить бедность и маргинализацию; что гуманитарная деятельность заменит иностранную политику, а антирасизм — иммиграционную, то вы обманываете себя и впадаете в ангелизм. Это смехотворно, когда вы в оппозиции, и тирания, когда вы при власти (тирания благих намерений).
Этический ангелизм
Этический ангелизм, или ангелизм любви — это стремление отменить моральные ограничения (или даже ограничения всех предыдущих трёх порядков) в пользу этики и любви.
Как это выглядит на практике? Это идеология мира и любви, распространённая среди хиппи в 70-х годах. По сей день встречаются люди, утверждающие, что они не нуждаются в морали, политике и технике, поскольку одной любви достаточно. Таким людям следует ответить: «Хватит корчить из себя Иисуса Христа. Начни с выполнения своих обязанностей (третий порядок), голосования на выборах (второй порядок) и получения профессии (первый порядок). Если ты думаешь, будто любовь может решить какую-либо проблему на уровне любого из этих трёх порядков, ты обманываешь себя и впадаешь в ангелизм».
Религиозный ангелизм
Религиозный ангелизм — это стремление отменить ограничения любви (или даже всех четырёх предыдущих порядков) в пользу божественного порядка. Религиозный ангелизм — это фундаментализм. Например, это желание, чтобы религия определяла понятия о добре и зле (третий порядок), законном и незаконном (второй порядок), истинном и ложном (первый порядок). Яркий пример — шариат. Если исламский закон применим ко всем, какой смысл в демократии? Если вся власть принадлежит Богу, то как она может принадлежать народу? Но существует также христианский фундаментализм. Например, в США некоторые протестантские секты пытаются запретить изучение дарвинизма в школах, поскольку тот противоречит Библии.
Стоит напомнить, вслед за Райнером Марией Рильке, что «каждый ангел ужасен». Ангелизм не менее опасен, чем варварство. Зло часто совершается во имя добра.
Это синдром крестовых походов. Если бы Буш и бен Ладен не были убеждены в том, что они стоят на стороне добра (третий порядок) или даже самого Бога (пятый порядок), то их действия не имели бы таких ужасных последствий. Если бы Ленин и Троцкий не верили в коммунизм, то не угробили бы стольких людей.
Последний пример показывает, что ангелизм и варварство могут идти рука об руку. Подчинять мораль политике, как делали Ленин и Троцкий, — это варварство. А подчинять политику и закон моральной утопии (обществу мира, изобилия, свободы, равенства, братства, счастья), как Маркс (а также Ленин и Троцкий), — это ангелизм. Последствия данного сочетания хорошо известны.
Смехотворное, как и тирания, не подчиняется закону непротиворечия. При сталинизме законы нарушались во имя морали, а люди и личные свободы приносились в жертву во имя «научных» требований пятилетнего плана и индустриализации. Когда смешиваются порядки, ничто не мешает делать это в двух направлениях одновременно.
4. Ответственность и солидарность
Трудность, как вы понимаете, в том, что каждый из нас непрестанно действует одновременно на уровне всех четырёх порядков (я выношу за скобки пятый порядок, в который не верю), которые не всегда согласуются друг с другом, поскольку каждый из них независим и подчиняется своим внутренним принципам.
Время от времени случается так, что все четыре порядка согласуются между собой. Это счастливые мгновения, в которые всё даётся легко. Бывает, что хорошо делая свою работу и зарабатывая много денег, мы соблюдаем закон (второй порядок), выполняем свой долг (третий порядок) и действуем из любви (четвёртый порядок). Такими мгновениями стоит дорожить, ведь они не длятся долго. Когда же порядки не согласуются, необходимо решить, которому из них отдать предпочтение в той или иной ситуации.
Ответственность
Именно этот выбор я называю ответственностью. Это не решение, а выбор, который подразумевает иерархии и компромиссы. Большинство людей с инженерным или научным образованием плохо к этому подготовлены. Они привыкли, что у любой задачи есть одно и только одно решение, и что любой компетентный человек, независимо от используемых методов, придёт к одному и тому же выводу. Однако когда мы имеем дело с несколькими порядками, каждый из которых подчиняется собственной логике, всё иначе. Вот почему правильнее говорить об ответственности, а не компетентности. Компетентность необходима, однако её недостаточно.
Компетентность — это способность решить задачу. Ответственность — это способность принять решение.
Таким образом, в значении, которое я использую здесь, ответственность — это противоположность тирании по Паскалю. Она подразумевает способность взять на себя власть в каждом из четырёх порядков, не смешивая их и не сводя их все к одному, и в каждом случае выбирать, какому из порядков подчиниться в прежде всего, когда они вступают в противоречие друг с другом. Никто не может принять это решение за нас. Вот почему ответственность в том смысле, который я вкладываю в данное слово, всегда личная.
Великодушие или солидарность?
Коммерция имеет меньше общего с моралью, чем с экономикой; меньше общего со взаимным уважением, чем со взаимной выгодой; меньше с обязанностями, чем с интересами. В этом нет ничего предосудительного. Ханна Арендт напоминает, что «интерес» происходит от латинского слова, которое означает «быть между», «быть среди», «принимать участие». Не совпадение, что слово «коммерция» относится к смежному семантическому полю. Интерес одновременно объединяет и разделяет нас — почти как обеденный стол. Человек — как социальное, так и эгоистичное животное. Эта «необщительная общительность» принимает либо форму конфликта, либо форму торговли — в развитом обществе предпочтительнее последний вариант. Само собой, рынок не устраняет насилие, однако сдерживает его.
Интересы — это не зло; это то, что сводит нас вместе. Просто нужно отстаивать свои интересы вместе с другими людьми, а не вопреки им. Это единственный способ достичь своей цели.
Важно не путать самолюбие (разумное и полезное чувство) с самовлюблённостью (деструктивным чувством). Как можно любить другого человека, если не любишь самого себя? Как можно по-настоящему любить другого человека, если любишь только себя самого? Интересы связаны с самолюбием: они подталкивают к миру, торговле, согласию. Зависть и рессентимент связаны с самовлюблённостью: они толкают к войне и раздору.
Важно не путать великодушие (антоним эгоизма) с солидарностью (разумное и социально выгодное управление эгоизмом).
В современном политкорректном лексиконе никто больше не употребляет слово «великодушие», так как оно кажется устаревшим; вместо него мы постоянно слышим слово «солидарность». Эти два понятия всё больше смешиваются. Попробуем разобраться в них.
Раз эти понятия часто смешиваются, значит у них нечто общее. И действительно, в обоих случаях речь идёт о принятии в расчёт интересов других людей. Но разница в том, что в случае с великодушием мы принимаем в расчёт интересы других людей даже несмотря на то, что не разделяем их. Мы делаем добро кому-то другому, никак от этого не выигрывая. Например, когда мы даём 1 евро бездомному, у него становится на 1 евро больше, а у нас — на 1 евро меньше. Великоудшие бескорыстно.
Солидарность же подразумевает, что мы принимаем в расчёт интересы других людей потому, что разделяем эти интересы. Мы делаем добро кому-то другому и одновременно выигрываем от этого сами. Вы скажете, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой, и что так в жизни не бывает. Но это происходит каждый день. Никто не покупает страховой полис на свой автомобиль из великодушия — мы делаем это потому, что это в наших интересах. Страхование (то есть разделение рисков) подразумевает объективное совпадение интересов, то есть солидарность. Каждый делает это для самого себя — и, хочет он того или нет, для других; то, что он делает для других, другие делают также и для него. В великодушии нет необходимости. Страхование — это рынок; другими словами, оно работает благодаря эгоизму. Именно поэтому оно работает так хорошо.
Это верно применительно к рынку в целом. По этому поводу ещё давно всё сказал Адам Смит: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к их гуманности, а к их эгоизму, и говорим им вовсе не о наших нуждах, а об их выгодах».
Каждое утро я покупаю у булочника багет. Почему он мне его продаёт? Потому что он предпочитает иметь 75 евроцентов, а не багет. Это закономерно: производство багета обходится ему намного дешевле. Почему я покупаю у него багет? Потому что я предпочитаю иметь багет, а не 75 евроцентов. Это тоже закономерно: если бы я решил испечь багет сам, это обошлось бы мне намного дороже, а багет оказался бы куда менее вкусным. Это торжество эгоизма: я покупаю багет из выгоды, а мой булочник продаёт мне багет из выгоды. Если бы я полагался на великодушие булочника, то умер бы с голоду; если бы булочник полагался на моё великодушие, то обанкротился бы. Полагаясь на интересы друг друга, мы оба выигрываем.
Но это ещё не всё. В чём состоит интерес булочника? В том, чтобы его багеты были самыми вкусными и самыми дешёвыми (имели лучшее сочетание цены и качества), дабы выиграть конкуренцию у других булочников. В чём мой интерес как потребителя? В том, чтобы иметь самый вкусный и самый дешёвый багет. Удивительно: я действую исходя из своих интересов, а булочник действует исходя из своих интересов, но в результате наши интересы совпадают.
Торговые отношения порождают объективное совпадение интересов, то есть солидарность. Необходимо констатировать, что рынок — это непревзойдённый инструмент для производства солидарности; и не потому что он чужд эгоизму, как хотелось бы некоторым, а именно потому что подчиняется ему. Торжество эгоизма, торжество солидарности.
Что лучше, солидарность или великодушие? С моральной точки зрения, разумеется, лучше великодушие, поскольку оно бескорыстно и добродетельно. Но с социальной, экономической, политической и исторической точек зрения, солидарность намного эффективнее. Если бы мы полагались на великодушие богатых, чтобы обеспечить лечение бедным, то бедные умирали бы, так и не получив медицинской помощи. Вместо этого мы создали систему социального страхования. Она дорогая и неэффективная, но всё же представляет собой огромный прогресс в истории развития общества. Никто не делает взносы ради других людей, а только ради себя самого; тем не менее, помощь получают все. Это не великодушие и не благотворительность, а солидарность. Великодушие — это нравственная добродетель, а солидарность — политическая.
Мораль не может быть источником выгоды, а экономика — источником морали. Это не повод отвергать одну или другую. Напротив, это значит, что мы должны рассматривать их одновременно вместе (поскольку мы нуждаемся и в первой, и во второй) и по отдельности (поскольку смешивать их было бы смехотворно). Капитализм не морален. Мораль — это наша ответственность. А поскольку мы не ведём себя должным образом, нашей совместной жизнью должны управлять рынок (первый порядок) и политика (второй порядок). Не стоит рассчитывать, что рынок или государство будут моральными вместо нас — а также, что мораль обеспечит эффективность вместо рынка или государства.
Либерализм или ультралиберализм?
«"Да" — рыночной экономике, "нет" — рыночному обществу», — сказал однажды Лионель Жоспен. Я согласен с этой формулировкой. Я не имею ничего против рыночной экономики, даже наоборот. Однако рынок имеет свои ограничения: он подходит только для того, что покупается и продаётся.
Именно признание этого ограничения, на мой взгляд, отличает либералов от ультралибералов. Если вы верите в то, что всё продаётся и покупается, вы — ультралиберал. Если же вы считаете, что есть вещи, которыми не торгуют (жизнь, здоровье, справедливость, свобода, достоинство, образование, любовь, природа), то нельзя подчинять всё рынку; необходимо противостоять коммерциализации нашей жизни как на индивидуальном (это роль морали и этики), так и на коллективном уровне (это роль политики). Все три необходимы. Однако на уровне общества самое эффективное средство — политика.
Разделение порядков. Даже левые осознали, что государство плохо подходит для генерирования прибыли — рынок и частные компании справляются с этой задачей куда успешнее. Пора бы уже понять — в том числе правым, — что рынок и частные компании плохо подходят для обеспечения справедливости — эта задача под силу только государству.
Мораль тоже не продаётся. Однако за мораль отвечают отдельные люди, а не государство. Более того, одной морали недостаточно для обеспечения справедливости (разве что в обществе святых — но мы от этого очень далеки).
©André Comte-Sponville
Это сокращённая версия книги. Оригинал можно почитать тут.