Дом номер двенадцать по улице Зелёной всегда казался соседям обычным. Но за тонкими стенами квартиры на первом этаже шла война, в которой пленных не брали.
Максиму было четырнадцать, когда он понял, что его детство закончилось. Его сестре, Лизе, было всего пять. Она была маленькой, похожей на испуганного воробья, с огромными глазами, в которых постоянно плескался страх.
— Опять ты деньги потратил?! — визжала мать, швыряя в стену тарелку. Осколки разлетались по кухне шрапнелью.
— Я на машину потратил! На ремонт! Чтобы тебя возить! — орал в ответ отец, и его лицо наливалось пунцовым цветом.
Максим в такие моменты хватал Лизу, затаскивал её в их общую маленькую комнату, включал старый магнитофон погромче и строил «крепость» из одеял и подушек.
— Смотри, Лизка, — шептал он, накрывая их с головой пледом. — Мы в бункере. Снаружи зомби, а мы тут. У нас припасы есть.
Он доставал припрятанное печенье или яблоко. Лиза жевала, судорожно сжимая его руку своей маленькой ладошкой.
— Макс, а они нас не съедят? — спрашивала она дрожащим голосом.
— Не, — уверенно врал он. — Я же с тобой. Я тебя никому не отдам.
Развод случился через год. Он был грязным, долгим и громким. Отец, уходя, бросил в коридоре сумку с вещами и сказал, не глядя на детей:
— Всё, достала. Живите как хотите.
И ушёл. Навсегда. Ни звонков, ни алиментов, ни поздравительных открыток. Он просто исчез, как стирается неудачный набросок ластиком.
Мать после этого словно подменили. Из просто скандальной женщины она превратилась в фурию, одержимую обидой на весь мир.
— Вся в папашу! — кричала она на шестилетнюю Лизу, если та проливала чай. — Такие же руки кривые! Ненавижу!
Потом в доме появился алкоголь. Сначала «для успокоения нервов» по вечерам. Потом — с утра, чтобы «поправить здоровье».
Максим стал буфером. Он принимал на себя все удары.
— Мам, не трогай её, — он вставал между пьяной матерью и сестрой. — Бей меня, если хочешь. Ей шесть лет.
— Защитник выискался! — шипела мать, и тяжёлая рука прилетала ему по лицу. — Весь в отца! Такой же неблагодарный!
Он терпел. Учился, подрабатывал грузчиком после школы, покупал Лизе еду и карандаши. Он был для неё всем: мамой, папой, братом и богом.
Когда Максиму исполнилось восемнадцать, он принял решение.
Это был тяжёлый вечер. Мать спала на кухне, уронив голову на стол. В квартире пахло перегаром и безнадёгой.
Максим сидел на краю Лизиной кровати. Ей было девять.
— Лиз, послушай, — сказал он, глядя ей в глаза. — Мне надо уехать.
У Лизы задрожала губа.
— Ты бросаешь меня? Как папа?
— Нет! — он сжал её плечи. — Никогда так не говори. Я еду работать. На вахту, на север. Там платят хорошо. Здесь я копейки получаю, нам не выбраться. Я заработаю денег, сниму квартиру, устроюсь. И заберу тебя. Обещаю.
— Когда? — прошептала она.
— Как только смогу. Год, может, два. Ты только потерпи, ладно? Не лезь к ней на рожон. Закрывайся в комнате. Я буду звонить.
Он уехал рано утром, пока мать не проснулась. Оставил Лизе старый кнопочный телефон и немного денег под матрасом.
Первый год он звонил часто. Голос у него был бодрый, но уставший.
— Лизка, привет! Я на буровой. Холодно тут, жуть, но кормят на убой. Деньги откладываю. Ты как?
— Нормально, — врала она. — Мама… спит.
Она не рассказывала, что мама теперь водит домой каких-то мужиков. Что Лиза научилась баррикадировать дверь стулом. Что она прячет еду, потому что мать всё пропивает.
— Ты скоро? — спрашивала она каждый раз.
— Скоро, Лиз. Ещё немного. Надо на квартиру накопить, чтобы сразу своё было.
Потом звонки стали реже.
— Лиз, тут связь плохая, в тайгу уходим. Не теряй.
— Лиз, я ногу сломал, в больнице лежу, пока не могу приехать. Деньги все на лечение ушли. Прости, мелкая. Придётся ещё подождать.
Лиза ждала. Ей исполнилось десять, одиннадцать, двенадцать.
Мать опускалась всё ниже. Она постарела, опухла, лицо превратилось в маску злобы.
— Где твой братец-то? — язвила она, качаясь посреди комнаты. — Богатей наш? Кинул он нас, Лизавета. Кинул, как и папаша. Кровинушка моя… Тьфу!
— Он вернётся! — кричала Лиза, сжимая кулаки.
— Дура ты, — смеялась мать. — Кому ты нужна? Прицеп. Обуза. Он там небось женился уже, своих настрогал. А про тебя и забыл.
Иногда, по ночам, когда в соседней комнате храпел очередной мамин собутыльник, Лиза думала: «А вдруг правда? Вдруг он не вернётся?»
Эти мысли были страшнее побоев.
В тринадцать лет она первый раз получила от матери кулаком в глаз за то, что не дала денег, которые заработала, моя полы в подъезде.
Она позвонила брату.
— Абонент временно недоступен.
Она звонила неделю. Месяц. Тишина.
И тогда внутри у неё что-то оборвалось. Вера, которая держала её все эти годы, рассыпалась в прах. Он бросил. Он обманул. Он такой же, как они все.
Лиза перестала ждать. Она стала злой, колючей, как ёжик. Научилась огрызаться. Научилась бить в ответ.
— Только тронь меня, — шипела она матери, держа в руке кухонный нож. — Я тебя ночью придушу.
Мать пугалась. В глазах дочери она видела то, чего не было даже у неё — ледяную пустоту.
Лизе исполнилось четырнадцать.
В тот день она вернулась из школы и нашла мать на полу в кухне. Та лежала неестественно, вывернув руку. Лицо было синим.
Сердечный приступ. Врачи скорой только развели руками:
— Организм изношен. Алкоголь.
Лиза не плакала. Она стояла и смотрела на тело женщины, которая дала ей жизнь, но превратила эту жизнь в ад. Внутри не было ни жалости, ни горя. Только странное, гулкое облегчение и страх перед неизвестностью.
Что теперь? Детдом?
Соседи, баба Валя и тётя Маша, помогли с похоронами. Собрали деньги по подъезду, договорились с кладбищем.
— Сиротка ты наша, — причитала баба Валя, гладя Лизу по голове. — Никого-то у тебя не осталось.
Лиза молчала. Про брата она никому не говорила. Зачем? Его нет. Он умер для неё два года назад, когда перестал брать трубку.
Похороны были скромными. Серый осенний день, моросящий дождь, грязная жижа под ногами. Несколько соседей, пара маминых «подруг» с опухшими лицами.
Когда гроб опустили в землю и люди начали расходиться, к воротам кладбища подъехала чёрная машина. Большая, дорогая, вся в дорожной грязи.
Лиза стояла у свежего холмика, не глядя по сторонам. Ей было холодно в тонкой курточке.
— Лиза!
Этот голос ударил её сильнее, чем пощечина. Она вздрогнула, но не обернулась. Не может быть. Это галлюцинация.
— Лиза!
Кто-то схватил её за плечо, развернул.
Перед ней стоял мужчина. Высокий, широкоплечий, в хорошем пальто. Лицо взрослое, усталое, с небольшой щетиной. Но глаза… Глаза были теми же. Макс.
Он попытался её обнять, но Лиза отшатнулась, как от огня.
— Не трогай меня! — закричала она. Голос сорвался на визг. — Не подходи!
Максим замер, подняв руки.
— Лизка, это я. Я успел… Я ехал трое суток, как узнал. Соседка позвонила…
— Уезжай! — она била его кулаками в грудь, не чувствуя боли. — Убирайся! Тебя нет! Ты умер! Ты бросил меня! Ты обещал! Ты обещал забрать, а сам… Годы! Тебя не было годы! Я здесь одна была! С ней! Она меня била, она пила, а ты… Ты врал!
Слёзы, которые она держала внутри столько лет, хлынули потоком. Она рыдала, выкрикивая обвинения, всю свою боль, всю свою обиду.
Максим стоял и терпел. Он не оправдывался. По его лицу тоже текли слёзы.
Когда у неё кончились силы, она просто сползла на мокрую землю, закрыв лицо руками.
Он сел рядом. Прямо в грязь, в своём дорогом пальто.
— Прости меня, — тихо сказал он. — Я знаю, мне нет оправдания. Но выслушай. Пожалуйста.
Лиза молчала, только плечи вздрагивали.
— Я не забыл, Лиз. Я пахал. Сначала всё шло по плану. А потом… я попал в историю. Связался не с теми людьми, хотел быстрых денег, чтобы скорее тебя забрать. Меня подставили. Я сел, Лиз. На два года. В колонию.
Лиза подняла голову. Смотрела на него заплаканными, красными глазами.
— Я не мог тебе звонить. И писать не мог — стыдно было. Думал: выйду, заработаю честно, приеду героем. А пока сидел, телефон ушёл, контакты потерял. Вышел — ни денег, ни документов. Полгода восстанавливал паспорт, батрачил за еду на стройке. Потом снова на север рванул, уже легально. Заработал. Купил квартиру. Ехал к тебе… А тут баба Валя дозвонилась на старый номер, который я восстановил. Сказала — мать умерла.
Он достал из кармана пачку фотографий.
— Смотри. Это твоя комната. Я ремонт сделал. Обои, как ты любила — сиреневые. Стол у окна. Компьютер купил. Я каждый день о тебе думал, мелкая. Клянусь.
Лиза смотрела на фото. Светлая комната. Белая кровать. Сиреневые шторы.
— Ты… сидел? — прошептала она.
— Да. Дурак был. Хотел всё и сразу. А вышло… что потерял самое главное время. Прости меня, сестрёнка. Если сможешь.
Он протянул ей руку. Рука дрожала.
Лиза смотрела на эту руку. Она помнила, как эта рука строила ей «бункер» из одеял. Как эта рука давала ей яблоко, когда дома не было еды. Как эта рука вытирала ей слёзы.
Да, он исчез. Да, ей было больно. Но он вернулся. Он не как отец. Он приехал, как только смог.
Она медленно протянула свою ладонь и вложила в его.
Максим рванул её к себе, прижал крепко-крепко, как в детстве.
— Я здесь, — шептал он ей в макушку. — Всё. Закончилось. Зомби нас не съели, Лизка. Мы выжили.
— Ты дурак, Макс, — всхлипнула она, уткнувшись ему в пальто. — Какой же ты дурак.
— Знаю, — кивнул он. — Зато твой.
Они вернулись в пустую квартиру только затем, чтобы собрать вещи Лизы.
— Ничего не бери лишнего, — сказал Максим, оглядывая убогую, прокуренную кухню с отвращением. — Только то, что тебе дорого. Одежду, учебники — всё новое купим. Не хочу, чтобы этот запах с нами ехал.
Лиза собрала рюкзак. Фотографии, где они с Максом маленькие. Старого плюшевого зайца. Дневник.
— Я готова.
Они вышли из подъезда. Баба Валя сидела на лавочке.
— Увозишь? — спросила она, щурясь.
— Увожу, баб Валь, — кивнул Максим. — Спасибо вам за всё. Я денег оставлю, присмотрите за могилой. А квартиру продадим.
— Ну, с Богом, — перекрестила их старушка. — Живите дружно. Хватит с вас горя.
Лиза села в машину. В салоне пахло кожей и каким-то приятным парфюмом. Максим сел за руль, посмотрел на неё.
— Ну что? Поехали домой?
— Домой, — эхом отозвалась она.
Машина тронулась. Лиза смотрела в зеркало заднего вида, как удаляется серый, обшарпанный дом номер двенадцать по улице Зелёной. Дом, где она боялась дышать. Дом, где она научилась ненавидеть.
Теперь он остался позади.
А впереди была дорога. Длинная, ровная. И рядом сидел брат. Большой, сильный, с немного грустными глазами и шрамом на подбородке, которого раньше не было.
Лиза откинулась на сиденье и впервые за много лет закрыла глаза не от страха, а от покоя. Ей четырнадцать. У неё вся жизнь впереди. И теперь ей точно будет спокойно.
👍Ставьте лайк, если дочитали.
✅ Подписывайтесь на канал, чтобы читать увлекательные истории.