Первый раз я поняла, что дело плохо, когда сын спросил:
— Мама, а я настоящий?
Не «любимый», не «родной».
Настоящий.
Я тогда не сразу нашлась, что ответить. Просто обняла его крепче обычного и сказала, что он — мой. А внутри уже всё сложилось в одно слово: поздно. Поздно делать вид, что ничего не происходит.
Телефон зазвонил утром, когда кофе ещё был горячим.
Я даже не посмотрела на экран — и так знала, кто это.
— Вера, — сказала Людмила Аркадьевна сразу, без приветствий. — Вы в субботу свободны?
Это был не вопрос.
Это всегда был приказ.
— Нет, — ответила я. — Мы уезжаем.
— Значит, привозите Мишу. Пусть побудет у нас. Дед соскучился.
Я закрыла глаза. В голове мелькнуло: опять.
— Он простужен.
— Насморк — не болезнь, — отрезала она. — Ты просто не хочешь, чтобы он был у нас.
— Мы оставим его с няней.
Там повисла пауза.
А потом — презрительное:
— Чужой женщине доверяешь, а родной бабушке — нет?
— Мы решили так, — сказала я и нажала отбой.
Положила телефон экраном вниз, будто накрыла кастрюлю крышкой, чтобы не убежало.
Антон вышел из комнаты, сонный, в футболке.
— Мама звонила? — спросил он спокойно.
— Да.
— И что?
— Ничего. Всё как обычно.
Он пожал плечами.
Как будто речь шла о пробках или погоде.
— Ну и правильно. Не хочешь — не вези. Чего ты так переживаешь?
Я посмотрела на него внимательно.
— Ты правда не видишь?
— Чего именно?
Я не ответила.
Объяснять надо было раньше.
С его матерью у меня не сложилось с самого начала. Даже не из-за слов — из-за взгляда. Она смотрела так, будто сразу решала, кто здесь временный.
— Вы уже были замужем? — уточнила она в первый же вечер, нарезая салат.
— Да.
— Детей нет?
— Нет.
— Понятно.
Это «понятно» повисло между нами, как ярлык.
Когда я забеременела, ярлык озвучили вслух.
— Ты уверен, что это твой? — сказала она Антону. — Она женщина опытная. Таких историй знаешь сколько?
Он тогда ничего мне не сказал. Просто стал другим.
Молчаливым. Настороженным.
А потом однажды сел напротив и, не глядя в глаза, выдавил:
— Ты только не обижайся… Сейчас делают тесты. Ну… чтобы всем было спокойно.
Я сначала не поняла.
— Какие тесты?
— ДНК.
В комнате стало тихо. Даже часы, кажется, замолчали.
— Повтори, — сказала я очень медленно.
Он повторил.
Я встала.
— Либо ты веришь мне, либо ты свободен. Третьего варианта нет. Ни тестов, ни «мама сказала». Ты взрослый мужчина.
Он метался, оправдывался, говорил, что сам не сомневается.
Но в тот вечер что-то треснуло. Тонко. Навсегда.
Миша родился копией отца.
Людмила Аркадьевна пришла в роддом с цветами и победным лицом.
— Ну вот, — сказала она, разглядывая ребёнка. — Наш.
Я улыбнулась.
Холодно.
А потом у сестры Антона родилась дочка.
И всё стало предельно ясно.
Машу забирали каждые выходные.
Мише покупали «что-нибудь».
Маше — самокат.
Мише — носки с машинками.
Машу сажали на колени.
Мише говорили: «Иди поиграй».
Он не плакал.
Он просто однажды спросил:
— Мама, а я бабушкин?
После этого я перестала туда ездить.
— Ты перегибаешь, — говорил Антон. — Мама просто строже.
— Нет, — отвечала я. — Она просто выбрала.
Он не хотел выбирать.
Пока однажды не увидел, как Миша стоит у стены и смотрит, как бабушка обнимает Машу.
Этот взгляд был тихий. Без слёз.
И именно поэтому — страшный.
Когда Людмила Аркадьевна в очередной раз позвонила и потребовала «привезти ребёнка», Антон ответил сам.
— Мы больше не приедем.
— Это она тебя накрутила? — сразу взвилась мать. — Змея!
— Нет, мама. Это я наконец увидел.
— Ты выбираешь её?!
— Я выбираю сына.
Он положил трубку и долго сидел молча.
— Прости, — сказал он мне. — Я поздно понял.
Я кивнула.
Без торжества. Без слёз.
Иногда самое важное — не свадьбы и обещания.
А момент, когда человек наконец встаёт туда, где должен был быть с самого начала.
Я не знаю, что будет дальше.
Но теперь мой сын больше никогда не спросит, настоящий ли он.
А значит — всё было не зря.
А если бы это была ваша мама — вы бы смогли пойти против неё ради ребёнка? Напишите честно.