Бог рабов не хочет
У меня очень ясное, яркое чувство, — нет, скорее тёмное чувство, — что, вступая в третье тысячелетие, мы вступаем в какую-то тёмную, сложную, в некотором смысле нежеланную пору.
Конечно, вера должна оставаться цельной, но мы не должны сегодня бояться думать свободно и высказываться свободно. Если мы будем просто без конца повторять то, что было сказано раньше, давно, то всё больше людей будут отходить от веры. И не потому, что раньше говорилось неверно, а потому что — не тот язык и не тот подход. Люди изменились, времена изменились, думается по-иному. И мне кажется, что надо вкореняться в Бога и не бояться думать и чувствовать свободно.
Это "свободно" не означает полное свободомыслие или презрение к прошлому, к традиционному, но — Бог рабов не хочет. "Я вас не называю больше рабами, Я вас называю друзьями…" Это очень важно: чтобы мы могли сами думать и с Ним делиться. Есть очень многое, чем мы могли бы делиться с Ним в новом мире, в котором сейчас живём. Это очень хорошо и важно — думать свободно, не стараясь приспосабливаться. Нужно, чтобы люди мыслящие и с широкой восприимчивостью думали и писали.
Думать самим бывает страшно
Часто Церковь — я говорю о духовенстве и тех людях, которые себя считают сознательными мирянами — испуганы, боятся сделать что-то "не то". Очень много страха и желания только повторять то, что уже принято и как бы стало языком Церкви и мыслью Церкви. Это должно рано или поздно перемениться.
Сейчас у Церкви период, когда она, как мне кажется, с одной стороны старается быть сугубо традиционной; а с другой стороны люди всё-таки, во-первых, не подготовлены к этому, а во-вторых, некоторые начинают думать, — и им не помогают думать. Не упускаем ли мы момент, данную нам возможность стать — из церковной организации Церковью?
После всего советского периода, когда Церкви можно было существовать только крайней верностью всей форме, конечно, очень страшно начать думать и начать ставить вопросы. А ведь в древности отцы Церкви только этим и занимались, что ставили вопросы. Причём вопросы, которые были обращены к людям, окружённым язычеством, т.е. совершенно иным опытом и иным мировоззрением. Нам надо это принять в учёт. В христианской стране сейчас никто не живёт. Есть герои духа и люди верные Евангелию и т.д., но говорить о странах, что они христианские или не христианские, больше не приходится.
Разделение Церкви
Так же неверно говорить о русском православии. Меня сейчас очень упрекает целая группа людей: вы, де, изменили русскому православию, потому что строите не "русскую" Церковь… А я с самого начала говорил: мы строим Церковь как можно больше похожую на первоначальную древнюю Церковь, когда людей соединяло только одно: Христос, их вера. Стояли рядом раб и господин, люди разных языков. К этому я стремился здесь (в Лондоне, - ред.): чтобы люди какие угодно могли прийти и сказать — да, у нас общее одно: Бог…
Потому что если мы начинаем говорить о русском, греческом или ином православии, мы теряем людей. Ещё сорок с лишним лет назад я говорил с епископом Иаковом Апамейским (греческий митрополит, глава Британской митрополии Константинопольской Церкви, - ред.), очень хорошим человеком. И он мне сетовал: "Знаете, наши приходы теряют полтораста человек молодёжи в год, потому что они отбились от греческого языка" (речь идёт о детях и внуках греческих мигрантов, живущих в Англии, - ред.)…
Я его спросил: "Почему же вы не эту молодёжь не направляете к нам?" (в лондонском храме вл. Антония основная часть богослужения совершалась на английском, - ред.) — "Нет, - ответил он. - Мы предпочитаем, чтобы они вообще ушли из Церкви, чем передать их в "чужую" Церковь…"
Вот против чего я боролся и буду бороться.
Важно делиться мыслями
Отец Георгий Флоровский мне как-то сказал: знаете, нет ни одного отца Церкви, у которого нельзя найти ереси, за исключением Григория Богослова, который был такой осторожный, что ничего лишнего не сказал... Так что у всех найдут что-нибудь. Но тогда возьми то, что сказано и что тебе кажется неверным, продумай, и скажи своё; причём не обязательно раскритикуй, а скажи: вот, на основании того, что я слышал, какие мысли мне приходят, и посмотрим, как они дополняют или исправляют другое… Я думаю, что очень важно, чтобы сейчас мы мыслили и делились мыслями — даже с риском, что мы заврёмся, — кто-нибудь нас поправит, вот и всё.
Помню, как я был смущён, когда Николай Зернов (философ и богослов русской эмиграции, - ред.) пятьдесят лет назад сказал мне: "Вся трагедия Церкви началась со Вселенских соборов, когда стали оформлять вещи, которые надо было оставлять ещё гибкими". Думаю, что он был прав, — теперь думаю, а тогда я был в ужасе. Это не значит, что Вселенские соборы были не правы, но они говорили то, до чего они дожились. И с тех пор богословы тоже до чего-то дожились… Скажем, отца Сергия Булгакова считали еретиком, а теперь многие совсем иначе на него смотрят. Есть у него вещи, которые неприемлемы, а есть и наоборот.
Июнь 2000 года