Дом, который выделило государство выпускнице детского дома Маше Смирновой, больше походил на декорацию к фильму ужасов, чем на жильё. Покосившиеся стены, прогнившая крыша, окна, заколоченные фанерой. Он стоял на самом краю села Сосновка, дальше — только лес, густой, тёмный, пугающий.
Маше было восемнадцать. Худенькая, с огромными серыми глазами, в которых застыла вечная настороженность, она была «особенной». С четырёх лет, когда её, плачущую, оторвали от матери-алкоголички, она не произнесла ни слова. Врачи ставили диагноз «элективный мутизм», воспитатели махали рукой: «Ничего, всё понимает, учится хорошо, только молчит, как рыба».
В Сосновке Машу приняли настороженно. Местные бабки крестились, глядя ей вслед: «Немая приехала, блаженная какая-то». Молодёжь посмеивалась. Никто не пытался с ней подружиться, да и она не искала общения. Её миром стал лес.
Она быстро поняла, что лес — это не только страшно, но и сытно. Она научилась собирать ягоды, грибы, травы. Сначала для себя, потом — на продажу. Выходила на трассу, что змеилась в паре километров от села, ставила ведёрко с земляникой или черникой и ждала.
Водители останавливались редко. Кто-то жалел худую девчонку в старом платье, кто-то торговался за копейку. Маша молча кивала, брала деньги, отдавала ягоду.
Тот чёрный внедорожник впервые остановился в жаркий июльский полдень. Из него вышел парень — молодой, красивый, в дорогой футболке и солнечных очках.
— Почём ягода, красавица? — спросил он с лёгкой, самоуверенной улыбкой.
Маша показала на картонку, где углем было написано: «200».
— Беру всё, — он бросил на её импровизированный прилавок тысячную купюру. — Сдачи не надо.
Он приезжал на следующий день. И через день. Его звали Артур. Он был сыном местного бизнесмена, мажором, которому было скучно прожигать жизнь в городе. Маша для него стала экзотикой. Молчаливая дикарка с глазами испуганной лани.
Маша, никогда не знавшая мужского внимания, поплыла. Ей казалось, что это как в сказке про принца. Он угощал её шоколадом, говорил комплименты, которые она слушала, опустив голову и краснея. Она думала, что это любовь. Та самая, о которой пишут в книжках.
Развязка наступила в августе.
Артур приехал под вечер. От него пахло дорогим коньяком и сигаретами. Он был не один — в машине сидел его приятель, который гоготал над какой-то шуткой.
— Садись, прокатимся, — скомандовал Артур, распахивая дверь.
Маша замотала головой, пятясь.
— Садись, говорю! — он схватил её за руку и рывком затащил в салон. — Не ломайся, принцесса.
Они ехали по лесной дороге. Артур смеялся, приятель поддакивал.
— Слышь, а она правда немая? — спросил приятель. — Или притворяется?
— Сейчас проверим, — ухмыльнулся Артур.
Он остановил машину в глуши, где даже птицы, казалось, молчали от страха. Вытащил Машу наружу.
— Ну что, молчунья, покажешь, на что способна? — он прижал её к стволу сосны. — Не строй из себя недотрогу. Я же знаю, ты этого хочешь. Я тебе столько бабла отвалил за твои ягоды, пора отрабатывать.
Маша пыталась вырваться, царапалась, беззвучно открывала рот в крике, но Артур был сильнее. Он был пьян, зол и уверен в своей безнаказанности.
Когда всё закончилось, он швырнул её на землю.
— Одевайся и вали, — бросил он, застегивая джинсы. — Сама дойдёшь. Не маленькая.
Они уехали, оставив её в темноте, избитую, униженную, раздавленную.
Маша не помнила, как ползла. Ноги не слушались, тело горело огнём. Она ползла на свет луны, пока сознание не погасло.
Очнулась она от запаха трав. Горького, пряного, густого. Над ней склонилось лицо старухи — морщинистое, как печеное яблоко, с пронзительными голубыми глазами.
— Жива, девка? — спросила старуха скрипучим голосом. — Жива. Ну и слава богу.
Это была бабка Тамара, местная травница, которая жила в избушке в самой чаще леса. В деревне её считали ведьмой, боялись и уважали.
Маша попыталась встать, но боль пронзила всё тело, и она снова провалилась в темноту.
Тамара выхаживала её месяц. Отпаивала отварами, мазала мазями, шептала что-то над изголовьем. Маша первое время только выла — беззвучно, страшно, раскачиваясь на лавке, рвала на себе волосы. Ей не хотелось жить. Ей хотелось смыть с себя эту грязь, содрать кожу, к которой прикасался Он.
— Терпи, — говорила Тамара, гладя её по голове жёсткой рукой. — Боль уйдёт. Душа затянется. Ты молодая, сильная. У тебя внутри жизнь теплится.
— Что со мной? — однажды хрипло спросила Маша.
Собственный голос показался ей чужим, скрипучим, как несмазанная телега. Она заговорила. Шок пробил тот блок, который стоял с четырёх лет.
— Ребёнок у тебя будет, — спокойно сказала Тамара.
Маша закричала.
— Нет! Не хочу! Убей его! Это чудовище!
— Цыц! — прикрикнула старуха. — Ребёнок не виноват, что отец у него — гнида. Ребёнок от Бога. Он чистый. Родишь — поймёшь.
Маша осталась у Тамары. Возвращаться в развалюху в деревне она не могла — там всё напоминало о том дне. Да и страшно было.
Она училась у травницы. Узнавала, какая трава от кашля, какая от боли, какая кровь останавливает. Лес, который раньше был просто источником пропитания, стал для неё открытой книгой.
Весной она родила девочку. Маленькую, с ясными глазками и крошечными пальчиками. Тамара приняла роды, обмыла младенца в отваре череды.
— Назови Верой, — сказала она. — Вера тебе сейчас нужнее всего.
Маша посмотрела на дочь. В ней не было ничего от Артура. Она была её, только её. И волна такой нежности накрыла Машу, что она заплакала — впервые за всё это время светлыми слезами.
Тамара умерла через три года, тихо, во сне. Оставила Маше дом и свои знания.
— Живи, Маша, — сказала она перед смертью. — Людям помогай. Зла не держи. Зло само себя сожрёт.
Маша с Верой остались в лесу. В деревне про них ходили легенды. Говорили, что немая стала новой ведьмой. Но когда у кого-то болел зуб или крутило спину, шли к ней. Маша не отказывала. Лечила молча, брала продуктами или деньгами — сколько дадут.
Вера росла умницей. Маша возила её в школу в соседнее большое село на стареньком велосипеде, потом купила подержанную «Ниву». Девочка была способной, схватывала всё на лету. Она знала травы не хуже матери, но Маша настояла:
— Ты должна учиться. В городе. Врачом станешь. Настоящим.
Когда Вера окончила школу с золотой медалью, они продали дом в Сосновке, добавили накопленное и купили крошечную квартирку в областном центре.
Вера поступила в медицинский университет. А Маша устроилась работать в аптеку — фасовщицей, потом консультантом в фито-отдел. Её знания трав пригодились.
Прошло двадцать лет с того страшного лета.
Вера уже заканчивала ординатуру, работала в частной клинике помощницей главврача. Маша, которую теперь звали Мария Ивановна, заведовала отделом натуропатии в большой аптечной сети.
Однажды Вера приехала домой к матери расстроенная.
— Мам, у нас беда. Мой шеф, владелец клиники, совсем плох. Лечение не помогает, врачи руками разводят. Он хороший мужик, хоть и строгий. Жалко его.
Мария Ивановна вздохнула.
— Привези его ко мне. Может, травами хоть боль облегчим. Или время выиграем.
Веру и её шефа привезли на выходных. Мария Ивановна ждала их в своём доме, где пахло сушёной мятой и чабрецом — запах, который всегда был с ней.
Дверь открылась. Вера поддерживала под руку мужчину. Он был худым, измождённым, с желтоватой кожей и потухшими глазами. Но что-то в его чертах показалось Марии до боли знакомым.
Она подошла ближе, чтобы осмотреть больного. Он расстегнул ворот рубашки.
На шее, чуть ниже уха, была родинка. Чёрная, чёткая, в форме ровного квадрата.
Марию как током ударило. Мир качнулся. Перед глазами всплыл жаркий июльский день, запах дорогого коньяка и смех.
«Не строй из себя недотрогу».
Это был он. Артур. Тот самый мажор, который сломал ей жизнь и подарил дочь.
Мария отшатнулась, побелела как полотно.
— Мам? — испуганно спросила Вера. — Ты чего?
Артур поднял на неё мутные глаза. В них не было узнавания. Для него она была просто очередной целительницей, ещё одной последней надеждой.
— Вам плохо? — прохрипел он.
Мария молчала минуту. В голове билась одна мысль: «Выгнать. Пусть сдохнет. Это карма. Это возмездие».
Но потом она вспомнила слова Тамары: «Зло само себя сожрёт». И посмотрела на Веру. На дочь, в жилах которой текла его кровь.
— Вера, выйди, пожалуйста, — сказала она глухим, но твёрдым голосом.
Когда дочь вышла, Мария села напротив Артура.
— Вы меня не узнаёте? — спросила она.
Артур нахмурился, вглядываясь в её лицо.
— Нет… Простите, память подводит.
— Сосновка. Двадцать два года назад. Лето. Ягоды на трассе. Немая девочка.
Глаза Артура расширились. В них мелькнул ужас.
— Ты… — прошептал он. — Та самая?
— Та самая, — кивнула Мария. — Которую вы изнасиловали и бросили в лесу. Которая ползла по грязи и хотела умереть.
Артур закрыл лицо руками. Его плечи затряслись.
— Господи… — простонал он. — Я думал, ты умерла. Я искал потом… Приезжал. Мне сказали, ты пропала.
— Я выжила, — жёстко сказала она. — Меня спасла травница. Я научилась жить заново. Я заговорила. И я родила.
Артур опустил руки.
— Родила?
— Да. Девочку. Веру. Ту самую, которая сейчас работает у вас в клинике. Вашу дочь.
В кабинете повисла тишина, тяжёлая, как могильная плита. Артур смотрел на дверь, за которой стояла Вера, и по его щекам текли слёзы.
— Это… наказание, — прошептал он. — Я знаю. Я всю жизнь за это плачу. У меня есть деньги, бизнес, всё… Но я один. Родители умерли, брат разбился на мотоцикле. Женщины… они были, но детей не было. Бог не дал. Я пустой, понимаешь? Я гнилой изнутри. И эта болезнь… это справедливо.
Он сполз с кресла на колени.
— Прости меня… Если можешь. Я знаю, простить такое нельзя. Но я умоляю… Не лечи меня. Дай мне умереть. Я не заслужил жить.
Мария смотрела на него сверху вниз. Она видела перед собой не монстра, а раздавленного, больного старика (хотя ему было всего сорок пять). Врага больше не было. Был только несчастный человек.
Она встала и открыла дверь.
— Вера, зайди.
Дочь вошла, тревожно глядя на них.
— Мам, что случилось? Почему он... на коленях?
Мария глубоко вздохнула.
— Сядь, дочка. Мне нужно тебе кое-что рассказать.
Она рассказала всё. Спокойно, без истерик. Про детдом, про ягоды, про насилие. Про то, кто её отец.
Вера слушала, бледнея с каждым словом. Она переводила взгляд с матери на Артура, который всё так же стоял на коленях, опустив голову.
Когда Мария закончила, Вера долго молчала. Потом подошла к Артуру.
— Встаньте, — сказала она тихо.
Он поднялся, шатаясь.
— Ты мой отец? — спросила она.
— Да, — выдохнул он. — Прости меня.
Вера отвернулась к окну. Её плечи дрожали.
— Мам, — спросила она, не оборачиваясь. — Ты можешь его вылечить?
Мария посмотрела на дочь. В этом вопросе было всё: и боль, и милосердие, и выбор.
— Могу попробовать, — ответила она. — Травы сильные. Но гарантий нет.
— Попробуй, — сказала Вера. — Пожалуйста.
— Почему? — спросил Артур. — Зачем?
— Потому что я врач, — обернулась она. — И потому что смерть — это слишком лёгкий выход. Живите. И исправляйте то, что натворили.
Мария взялась за лечение. Не ради него. Ради Веры. И ради себя — чтобы отпустить этот груз окончательно.
Артур приезжал к ней каждые три дня за новыми сборами. Он пил горькие отвары, делал компрессы, соблюдал строгую диету. Ему становилось легче. Сначала ушла боль, потом вернулся аппетит, порозовела кожа.
Он изменился. Продал свой пафосный особняк в городе, переписал клинику и весь бизнес на Веру.
— Это твоё по праву, — сказал он дочери. — Я только мешать буду.
Сам он купил небольшой дом в той самой Сосновке, недалеко от места, где когда-то стояла развалюха Маши. Он стал помогать местной школе, отремонтировал дорогу, построил детскую площадку. Он жил тихо, как монах.
Вера приняла наследство, но продолжала работать врачом. Она общалась с отцом, но сдержанно. Простить до конца она не могла, но и ненависти не было.
А Мария…
Однажды, спустя год, Артур пришёл к ней. Он принёс огромный букет полевых цветов — тех самых, что росли на той поляне.
— Спасибо, — сказал он, стоя на пороге. — Я жив. Анализы чистые. Врачи в шоке.
— Живи, — кивнула Мария.
— Мария... Маша… я, — он замялся. — Я знаю, что я не имею права просить. Но… можно я буду иногда приходить? Просто посидеть. Помолчать. Мне… мне очень одиноко.
Мария посмотрела на него. В его глазах больше не было той наглости мажора. Там была только усталость и раскаяние.
— Приходи, — сказала она. — Чай попьём.
Она простила. Не потому, что забыла. А потому, что поняла: носить в себе камень ненависти тяжелее, чем отпустить его. Тамара была права. Зло сожрало само себя, оставив место для чего-то нового. Может быть, не для любви, но для покоя — точно.
И в этом покое, среди запаха трав и шума леса, они все трое нашли своё исцеление.
👍Ставьте лайк, если дочитали.
✅ Подписывайтесь на канал, чтобы читать увлекательные истории.