Когда свекровь, с которой мы пятнадцать лет не разговаривали по душам, протянула мне конверт перед новогодней ёлкой, я подумала: «Ну вот, началось - выгоняет из семьи».
Ирочка, возьми, - голос у неё был странный, глухой какой-то. - Только дома откроешь, ладно?
Я кивнула, сунула конверт в сумку. Свекровь отвернулась к окну, поправляя гирлянду на ёлке, и я заметила, как дрожат её руки.
Мы с Тамарой Ивановной никогда не были близки. С первого дня, когда Андрей привёл меня в родительскую квартиру, я чувствовала: она меня не принимает. Молча кивала, когда я здоровалась. Поджимала губы, когда я что-то предлагала. А когда мы с Андреем сняли свою однушку и переехали, она сказала: «Ну и хорошо, пусть живут отдельно». Без тепла, без сожаления.
Пятнадцать лет мы поддерживали видимость семьи. Приезжали на праздники, дарили подарки, но разговоры были дежурными. «Как дела?» - «Нормально». «Чай будете?» - «Спасибо». Никакой душевности, никакого участия. Я давно смирилась: не все свекрови становятся вторыми мамами. Бывает.
А тут вдруг - приглашение на ёлку. Причём личное. Я удивилась, но согласилась. Думала, может, к старости смягчилась.
Дома я достала конверт и замерла. Он был запечатан сургучной печатью - как в старину. Я аккуратно вскрыла его и вытащила несколько листов. Сверху лежал документ с печатью. Я пробежала глазами текст и не поверила.
Завещание. На половину квартиры Тамары Ивановны. На моё имя.
Я перечитала ещё раз, потом ещё. Нет, не показалось. Свекровь завещала мне половину своей трёхкомнатной квартиры в центре. Дата - две недели назад.
Но самое странное было внизу. Дрожащим почерком, свежими чернилами было дописано: «Прости меня, Ирочка. Я была неправа все эти годы. Узнала диагноз и поняла - не хочу уходить, не попросив прощения. Ты хорошая жена моему сыну. Я просто... боялась его потерять. Глупая старуха».
Почерк был неровный, буквы прыгали. Я провела пальцем по бумаге - чернила ещё не до конца высохли. Она писала это не так давно. Может, сегодня утром.
Диагноз? Какой диагноз?
Я позвонила Андрею. Он уехал в командировку, вернуться должен был только к Новому году.
Слушай, твоя мама что-то говорила тебе про здоровье?
Нет, а что?
Она... ничего странного с недавних пор не делала?
Андрей помолчал.
Знаешь, теперь, когда ты спрашиваешь... Она стала какой-то задумчивой. Позвонила недели три назад, спросила, любишь ли ты меня по-прежнему. Я удивился, говорю: «Мам, мы двадцать лет вместе». А она: «Ну и хорошо, береги её».
Моё сердце сжалось. Я посмотрела на завещание - дата совпадала.
На следующий день я приехала к Тамаре Ивановне. Она открыла дверь и сразу отвела глаза.
Ирочка... Ты конверт открыла?
Открыла. Тамара Ивановна, что происходит?
Она вздохнула и прошла на кухню. Я пошла за ней. Она долго возилась с чайником, потом всё-таки села передо мной.
Месяц назад я ходила к врачу. Плановый осмотр, думала - ерунда. А оказалось... - она замолчала, потом продолжила тихо: - Оказалось, времени у меня не так много. Может, год, может, два. Врачи точно не говорят.
Я похолодела.
Почему вы молчали? Андрей должен знать!
Скажу. Точно скажу. Но сначала я хотела... исправить то, что натворила. Ирочка, я была плохой свекровью. Я отталкивала тебя, холодно себя вела. А ты терпела, приезжала, улыбалась. И никогда не настраивала Андрея против меня.
Она взяла меня за руку. Её ладонь была сухой и горячей.
Когда врач сказал мне диагноз, я вдруг поняла: я прожила двадцать лет рядом с хорошим человеком и ни разу не сказала спасибо. Я боялась, что ты заберёшь у меня сына. А получилось так - я сама оттолкнула вас обоих.
Я молчала. Горло схватило и не давало говорить.
Квартира... Это не взятка и не попытка купить прощение. Это моё признание. Ты заслужила быть частью этой семьи. И я хочу, чтобы у Андрея осталось что-то от меня. Чтобы он не тратился на аренду, когда меня не станет.
Тамара Ивановна, вы же будете лечиться? Современная медицина...
Буду. Конечно, буду. Но хочется успеть. Хочется, чтобы ты знала: я ценю тебя. И жалею о каждом холодном слове.
Мы сидели и молчали. За окном шёл снег, на подоконнике мигала гирлянда. Я смотрела на эту женщину - сухую, немногословную, всегда сдержанную - и видела в её глазах страх. Не перед болезнью. Перед тем, что не успеет всё исправить.
Я сжала её руку.
Давайте начнём сначала. Прямо сегодня. Я принесла пирог - испекла сама. Давайте попьём чаю?
Она кивнула. И я увидела, как на её щеках блеснули слёзы.
Вечером я нашла в почтовом ящике медицинскую выписку. Свекровь оставила её там - видимо, решила, что я должна знать правду. Я прочитала диагноз и поняла: времени на обиды действительно не осталось.
Когда Андрей вернулся из командировки, мы вместе поехали к его маме. Я сказала:
Тамара Ивановна, Новый год - время начинать с чистого листа. Давайте встретим его вместе. Всей семьёй.
Она согласилась сразу.
Тридцать первого декабря мы накрыли стол в её квартире. Андрей узнал про диагноз - и плакал, обнимая маму. Она гладила его по голове и повторяла: «Всё будет хорошо, сынок. Мы справимся».
Когда часы пробили полночь, я подняла бокал.
За новый год. И за новую семью. За то, что никогда не поздно всё исправить.
Тамара Ивановна посмотрела на меня и улыбнулась - впервые за все эти годы по-настоящему, тепло.
За семью, - повторила она.
Мы обнялись. И я почувствовала, как с души слетает груз пятнадцати лет недосказанности.
Завещание до сих пор лежит у меня в комоде. Я ни разу не показала его никому, кроме Андрея. Оно стало для меня не документом на квартиру, а чем-то большим - символом прощения и второго шанса.
Тамара Ивановна проходит лечение. Врачи говорят, что у неё есть все шансы. Мы навещаем её каждые выходные. Она научила меня печь свой фирменный пирог с малиной. Я рассказываю ей о работе. Мы разговариваем - по-настоящему разговариваем.
Иногда я ловлю себя на мысли: а что, если бы не тот конверт? Если бы она промолчала, как молчала все эти годы? Мы бы так и жили чужими людьми под одной фамилией.
Но она нашла смелость признать ошибку. И этим подарила нам всем что-то бесценное - настоящую семью.
Новый год правда оказался новым. Со всех сторон.