Антон выключил телевизор прямо посреди фильма. Я оторвалась от телефона — мы смотрели старую комедию, которую оба любили, а он вдруг застыл с пультом в руке, уставившись в чёрный экран.
— Нам надо поговорить, — сказал он.
Я сразу всё поняла по голосу. За четырнадцать лет начинаешь различать все интонации. Этим голосом он когда-то говорил мне про смерть отца. Ровный такой, пустой, будто боится, что любая эмоция — и он не сможет выдавить из себя ни слова.
— Что-то случилось?
— Я хочу развестись.
Знаете, первой мыслью было вообще не про нас. Я подумала про Лизу, нашу дочку. Ей десять, она сейчас спит за стенкой, обнимая старого потрёпанного мишку из роддома. Завтра у неё контрольная по математике.
— Почему? — меня самоё удивило, как спокойно это прозвучало.
Антон потёр переносицу. Всегда так делает, когда думает, как бы получше слова подобрать.
— Я устал. От всего этого. Мне кажется, мы просто доживаем, понимаешь? А не живём. Мне тридцать восемь, Оль. Я не хочу ещё тридцать лет вот так тянуть.
Другая. Ну конечно, другая же. Да? Они же не уходят в никуда, всегда есть кто-то. Я начала перебирать в голове последние месяцы — эти задержки на работе, как он теперь с телефоном в туалет ходит, как стал будто деревянным, когда я к нему прикасаюсь. Все признаки на месте были. Я просто не хотела складывать два плюс два.
— У тебя кто-то есть?
— Нет, — он посмотрел мне прямо в глаза. — Никого нет. Я серьёзно.
И я ему поверила. Потому что глаза не бегали, лицо не побелело, не дёрнулся. И потому что за четырнадцать лет я выучила, когда он врёт, а когда правду говорит.
— Ладно, — я встала. — Тогда съезжай завтра.
Он на меня так растерянно посмотрел.
— Ты… не будешь ругаться?
— А смысл? Ты же уже всё решил.
Я ушла в спальню. Легла прямо поверх одеяла и уставилась в потолок. Плакать даже не хотелось. Такое странное оцепенение накрыло, будто это всё происходит не со мной. Где-то в параллельной вселенной другая Ольга рыдает, посуду бьёт, орёт. А я просто лежу и слушаю, как Антон по гостиной ходит туда-сюда.
Утром он собрал два чемодана. Я Лизе бутерброды на завтрак делала и слышала, как колёсики по паркету скрипят. Он вышел на кухню — помятый весь, глаза красные.
— Я снял квартиру на Достоевского. Буду Лизку забирать по выходным, если ты нормально.
— Нормально.
— Оль… прости.
— За что именно?
Он рот открыл, но ничего не сказал. Просто кивнул и ушёл.
Лиза появилась минуты через две, сонная, в пижаме с единорогами.
— А где папа? Мне показалось, я его голос слышала.
— Папа теперь будет отдельно жить какое-то время. Ему так удобнее.
— Вы поругались?
— Нет, зайка. Просто так бывает иногда.
Она на меня посмотрела таким взрослым взглядом и больше ничего не спросила.
Первую неделю я была как робот. Работа, Лизка, дом, сон. Подруги названивали — я сбрасывала. Мама приехала с пирогами — я сказала, что некогда. Мне не нужны были эти советы, сочувствие и истории в стиле «а вот у меня подруга тоже…». Вообще ни с кем говорить не хотелось.
Антон забрал Лизу в субботу. Я смотрела из окна, как они уходят — он её рюкзак несёт, она что-то ему рассказывает, руками размахивает. Он обернулся, поймал мой взгляд и быстро отвернулся.
Вечером Лиза вернулась какая-то тихая.
— Ну как съездили? — спросила я, помогая ей куртку снять.
— Нормально. В кино ходили.
— А квартира у него какая?
— Маленькая. И пустая такая. Там даже штор нет.
Я представила себе Антона в пустой квартире без штор. Почему-то эта картинка кольнула больнее, чем всё остальное.
Недели через три его мама позвонила, Вера Павловна. Мы с ней всегда вежливо общались, но без фанатизма, а тут она прямо растерянная была.
— Оля, я ничего не понимаю. Антон сказал, что вы развелись, но не объясняет толком. Он… он ужасно выглядит. Приходил на прошлой неделе, я его еле узнала.
— Вера Павловна, вам лучше у него самого спросить.
— Я спрашивала. Он молчит. Оля, у него кто-то есть?
— Он говорит, что нет.
— Тогда что случилось? У вас же всё было нормально!
Было? Я задумалась. В последний год мы вообще почти не разговаривали. Антон приходил поздно, ужинал молча, уткнувшись в ноутбук, ложился спать раньше меня. Я перестала ему про работу рассказывать, потому что он слушал вполуха. Он перестал делиться. Мы стали как соседи по квартире, вежливые и чужие.
Когда это вообще началось? Может, когда он два года назад выгорел на работе и ушёл из большой компании в какую-то маленькую студию. Или когда меня повысили и я стала больше зарабатывать. А может, просто постепенно, незаметно, как штукатурка со стен сыплется.
— Не знаю, Вера Павловна. Наверное, мы оба накосячили.
Месяц спустя я столкнулась с Антоном у школы. Он за Лизой пришёл на выходные, а я задержалась на работе и приехала ровно в ту же минуту. Встретились у ворот.
Он похудел. Щёки провалились, под глазами синяки. Куртка на нём висит как на вешалке.
— Привет, — говорит он.
— Привет. Ты… ты как?
— Да так. Вообще херово, если честно. Оль, можно с тобой поговорить? Без Лизы.
— Давай в машине посидим.
Сели в мою Хонду. Антон долго молчал, смотрел в лобовое. Потом заговорил, не поворачиваясь.
— Помнишь, года три назад у меня паническая атака на работе была? Я тебе тогда не сказал. Думал, само пройдёт. Но не прошло. Становилось только хуже. Я начал к психотерапевту ходить.
Я молчала. Он продолжал:
— Она мне сказала, что у меня депрессия. Реально сильная. Я таблетки пил, на сеансы ходил, но фигня это всё. Потом до меня дошло — дело не в таблетках. Я просто… я ненавидел свою жизнь, Оль. Каждое утро просыпаюсь и думаю: блин, ну серьёзно, опять этот день? Работа, которая мне не нравится. Вечера перед телеком. Ты рядом, но будто за стеклом.
Я сжала руль.
— Почему молчал?
— Боялся. Боялся, что ты подумаешь, будто я тебя виню. А я себя винил, понимаешь? Думал — нормальные люди радуются тому, что у них есть. Семья, квартира, всё стабильно. А я чувствовал себя в клетке. И ненавидел себя за это.
— Антон…
— Психолог сказала, что мне нужно что-то менять кардинально. Иначе я просто не выдержу. И я подумал — если я уйду, тебе будет легче. Ты найдёшь кого-то нормального, не такого… сломанного.
Он повернулся ко мне. Глаза совсем красные.
— Я не хотел уходить, Оль. Просто не знал, как остаться.
Я смотрела на него и чувствовала, как внутри всё рушится. Все эти недели я злилась, страдала, думала — что я не так сделала. А он просто тонул, а я даже не заметила.
— Ты дурак, — сказала я. — Полный дурак.
— Знаю.
— Четырнадцать лет вместе. Я родила тебе ребёнка. И ты решил, что проще съебаться, чем просто сказать — мне плохо, помоги?
Он молчал.
— Ты думал, мне будет легче? Серьёзно думал, что мне нужен какой-то другой, не сломанный? — я почувствовала, как слёзы наворачиваются. — Дурак. Полный дурак.
Я закрыла лицо руками. Антон неловко потянулся ко мне, потом замер.
— Прости. Я всё испортил, да?
Я вытерла глаза.
— Испортил. Но ещё не всё.
Он посмотрел на меня растерянно.
— Что ты имеешь в виду?
— Имею в виду, что завтра приезжаешь ко мне на ужин. И мы разговариваем. Нормально разговариваем. О том, что с тобой творится, что со мной, что с нами. А потом решаем — можно ли это починить.
— Оль, я не хочу давать тебе ложную надежду…
— Не надо за меня решать. Я взрослая. Если не получится — разведёмся как люди, а не вот так, на бегу. Но попробовать надо. Хотя бы ради Лизки.
— Не только ради Лизки, — тихо сказал он.
— Не только, — согласилась я.
Мы сидели в машине, пока не стемнело совсем. Антон рассказывал мне такое, что никогда не рассказывал. Про страх облажаться, про то, что чувствовал себя лузером на фоне моей карьеры, про то, как иногда ночами лежал и думал — а если просто заснуть и не проснуться. Я слушала и понимала — мы оба были так заняты выживанием, что забыли друг про друга.
Лизка вышла из школы последней. Увидела нас в машине и так удивлённо улыбнулась.
— Пап! Вы вместе?
— Пока просто разговариваем, — сказала я. — Но может быть, скоро да.
Она кинулась обнимать нас обоих сразу через спинку сиденья, и мы замерли в этих дурацких объятиях. Антон посмотрел на меня поверх её головы, и впервые за месяц я увидела в его глазах что-то живое.
Легко ли нам было дальше? Не то слово. Антон продолжал ходить к психотерапевту, а я начала — оказалось, мне тоже было что обсудить. Мы учились разговаривать по-новому, без этих подколок и претензий. Иногда срывались на ссоры. Иногда казалось, что нафиг это всё, проще разбежаться.
Но мы не разбежались.
Антон не переехал обратно сразу. Полгода мы встречались как будто заново — в кафе ходили, разговаривали, за руки держались в кино. Лиза наблюдала за нами с видом мудрой бабушки и иногда говорила: «Родители, ведите себя прилично».
Потом он вернулся. И это был не просто возврат в старую жизнь. Это было начало чего-то нового, честного, настоящего.
Иногда отношения можно спасти даже когда кажется, что всё. Если оба готовы копать глубже, чем больно. Если оба согласны быть честными настолько, что страшно.
Мы согласились. И у нас вышло.
А у вас было такое, что отношения в последний момент спасти удалось? Расскажите в комментариях.