— Где машина? — я спросил, еще не снимая грязные ботинки в прихожей, чувствуя, как тяжесть двенадцатичасовой смены на складе «Магнита» сливается с новой, липкой тревогой. Место под окном, где всегда стояла моя десятилетняя «Тойота», было пусто, а на асфальте валялся окурок, который я не бросал.
— Как где? На парковке, — голос Ирины донесся с кухни, ровный, безразличный, поверх привычного треска телевизора.
— Нет ее там. Я три круга сделал. Украли, что ли?
Я прошел на кухню, и первое, что я увидел, было ее новое пальто, висевшее на спинке стула. Не пальто даже — тяжелая, блестящая, до пола шуба, от которой пахло дорогим магазином и чужими деньгами. Ирина сидела, уткнувшись в экран смартфона, листая ленту в мессенджере MAX, и на ее губах играла довольная улыбка. На столе, рядом с чашкой с остатками кофе, лежал свежий чек из салона мехов на Новой площади, сложенный уголком. Я взял его, не веря глазам. Сумма. Цифры плыли. Двести восемьдесят тысяч рублей. Оплата картой Сбербанка. Моей картой. Той, что привязана к счету, куда три дня назад пришла выплата за закрытый срочный контракт — все, что я копил два года на операцию отцу по квоте, которую вот-вот должны были дать.
— Это что? — мой голос сорвался на хрип. — Откуда это? На какие деньги?
Она, наконец, оторвалась от телефона, взглянула на чек в моих пальцах, потом на мое лицо, и ее глаза сузились не от страха, а от раздражения, как будто я помешал ей смотреть важный ролик.
— А, ты про шубу. Ну да, купила. Красивая же? Натуральный мутон, почти как норка. — Она потянулась, довольная кошка, и погладила ворс. — А машину твою… да, я продала. Мне нужны были деньги. Ты же сам сказал — счет пополнился. А отец твой, может, и без операции обойдется, старый уже, зачем мучиться.
Она произнесла это так же легко, как «молока купить не забудь», и снова опустила глаза в телефон, где уже замигал вызов от какой-то подруги. Я стоял, сжимая в руке бумажку, и мир вокруг меня не рухнул, он просто накренился, став вдруг кривым, вонючим и абсолютно чужим. Грязь от моих ботинок на чистом полу, этот меховой хлам на стуле, ее надутые губы в самодовольной гримасе — все это сложилось в одну удушливую картину, которую я, дурак, отказывался видеть годами.
***
— Ты продала мою машину, — повторил я, уже не спрашивая, констатируя. — Ты взяла мою карту. Ты списала все деньги, которые копил на операцию отцу. На эту… тряпку. — Я подошел к шубе, схватил ее за рукав. Материал был скользким, холодным, как кожа змеи. — Без меня. Даже не спросив. Ты в своем уме?
— Не трогай! Испортишь! — она наконец вскочила, выхватывая шубу, и лицо ее покраснело от злости. — О чем спрашивать? Ты мне и так мало даешь! Все на твоего пьяницу-отца, на твои «важные» дела! А я что? Я должна в этом старом пуховике ходить, пока мои подруги в норках щеголяют? Ты вообще смотрел, в чем я на встречу выпускников пошла? Стыдно было! Машину твою… да кому она нужна, эту развалюху! Еле-еле за сто тысяч на Авито сбагрила, еще и доплатила, чтобы на шубу хватило! Ты должен радоваться, что у тебя жена ухоженная будет!
Каждое ее слово било точно в переносицу. «Развалюха». Та самая машина, на которой я возил нашего сына в больницу, когда у него был острый аппендицит, летя на всех красных. На которой ездил на свои три работы, чтобы оплатить ее бесконечные курсы то на визажиста, то на таролога. Которую я сам, своими руками, каждую субботу ремонтировал, покупая запчасти с копейки на копейку. «Сто тысяч». А я за нее двести отдавал пять лет назад, и это были последние деньги моей матери, которую уже нет в живых. «Доплатила». Значит, еще и в долг полезла. Или снова с моей карты.
— Кому продала? — спросил я тихо, уже чувствуя во рту привкус железа.
— Какая разница? Мужику одному. Он уже переоформил. Документы я ему твои отсканированные скинула, ты же на Госуслугах все разрешения давал на продажу в прошлом году, мы же думали… — она запнулась, поняв, что проговорилась.
— Мы думали купить тебе новую, да. На мои же деньги. Но ты передумала. Потому что тебе шуба захотелось. — я кивнул, все окончательно складывая в голове. — И где теперь документы на машину? СТС? ПТС?
Она молчала, упершись взглядом в узор на линолеуме, и это молчание было красноречивее любой истерики. Документы были у нового владельца. Все было чисто, юридически. Она все продумала. Вернее, не она — ее сестра, та самая марамойка Людмила, которая вечно учила ее, как «держать мужа в ежовых рукавицах» и «брать свое». Я вспомнил, как месяц назад Ирина клянчила у меня паспорт и СТС, говорила, что для оформления какой-то страховки на квартиру нужно. А я, уставший, поверил. Отправил скан. Просто отправил, потому что голова была забита сводками от врачей и поиском денег на дополнительные анализы для отца.
— Пап, а что происходит? — из своей комнаты вышел Сережа, пятнадцатилетний подросток, в наушниках на шее. Он посмотрел на меня, на мать, прижимающую к себе шубу, на мое грязное рабочее обмундирование. В его глазах мелькнуло то самое, от чего мне стало стыдно много лет назад и стыдно сейчас, — стыд за меня. За мое бессилие, за эту вечную грязь и нужду, которую я не могу победить.
— Мама твоя… продала машину, — сказал я, глядя на сына, а не на нее. — Чтобы купить себе эту шубу. А деньги, которые я копил на операцию дедушке, потратила.
— Ну и что? — вдруг встряла Ирина, ее голос зазвенел фальшивой обидой. — Я же мать твоему ребенку! Я заслужила немного красивой жизни! Ты всю жизнь мне должен за то, что я тут с вами живу! В этой двушке от застройщика, с твоим вечно больным отцом на телефоне! Я имею право!
Слово «имею право» стало последней каплей. Я видел, как Сережа смотрит на шубу, и в его взгляде не было восхищения. Была растерянность и какая-то взрослая, тяжелая усталость. Он помнил, как дед водил его в детстве на рыбалку на той самой «развалюхе». Помнил, как мы не могли поехать летом на море, потому что копили на операцию. И теперь он видел цену этим годам ожидания — вот она, висит на спинке стула, пахнет нафталином и глупостью.
— Ты не имеешь права, — сказал я очень четко, разбирая каждое слово. — Не имеешь права продавать мое имущество. Не имеешь права распоряжаться деньгами, которые не для тебя. Не имеешь права решать, жить моему отцу или умереть. Ты знаешь, что такое кража и мошенничество? По твоей глупости — угон. Ты подделала мое согласие.
— Так что, в полицию на меня пожалуешься? — фыркнула она, но в ее глазах промелькнул страх. — Посмотрим, что люди скажут! Муж на жену заявление пишет!
— Люди скажут, что ты дурная, жадная баба, которая променяла здоровье старика на тряпку, — холодно ответил я. — И да. Я не буду писать заявление. Потому что завтра утром ты сама поедешь к тому покупателю, выкупишь мою машину обратно. За свои деньги. Продашь эту шубу, вернешь все, что взяла с карты. До копейки. И принесешь извинения моему отцу. Лично.
— С ума сошел! Я ничего делать не буду! Это моя шуба!
— Тогда я сейчас позвоню тому мужчине, — я достал телефон, — и скажу, что ты продала ему машину по поддельным документам, без согласия собственника. И что у него сейчас на руках краденое авто. Думаешь, он с тобой мило беседовать будет? Он тебя в суд затаскает или просто… объяснит по-мужски, как он ненавидит, когда его втягивают в аферы. А потом я подам на развод. Через Госуслуги. И выселю тебя отсюда. Потому что эта квартира — не совместно нажитая. Она куплена на деньги, которые мне дал отец перед самой его болезнью. И у меня есть расписка.
***
Она замерла. Впервые за весь вечер — абсолютно тихая. Ее взгляд метнулся от меня к сыну, ища поддержки, но Сережа смотрел в пол. Потом она посмотрела на шубу, скомканную в ее руках, уже не такую блестящую и желанную. Ей было не страшно за наши отношения — они для нее давно были квитанцией об оплате. Ей было страшно за себя. За возможность потерять статус жены, пусть и бедной, но имеющей крышу над головой. За гнев того незнакомого мужика, купившего машину. За публичный позор, если все всплывет. Я видел, как в ее голове щелкают счеты, дешевые, мелкие, как в лавке у спекулянта.
— Хорошо, — прошипела она, с ненавистью глядя на меня. — Я все сделаю. Гадина.
— Нет, — я поправил ее, уже поворачиваясь к сыну. — Гадина — это та, кто готовит папе ужин после такой смены. А ты — просто нахалка и дармоед. И да, начинай делать. Сейчас. Позвони покупателю. Я хочу слышать разговор.
Я сел на стул, отодвинув ее чашку, и усталость накрыла меня с головой. Завтра будет битва за возврат денег, за машину, будет бесконечный разговор с отцом, которому придется солгать, что операцию отложили. Но сейчас, глядя на то, как Ирина, бледная, тычет дрожащими пальцами в экран телефона, я понимал, что это только начало конца. Конца иллюзий, в которых я тщетно пытался построить семью с человеком, видевшем во мне только банкомат и прислугу. Сережа молча поставил перед мне чайник, достал хлеб, начал делать бутерброд. Без слов. Его молчание было для меня важнее любой шубы в мире.
***