Запах корвалола и старой пыли, казалось, въелся в мою кожу навсегда. Я стояла у окна в отцовской спальне, механически поправляя тяжелую портьеру. Пять лет. Ровно пять лет я провела в этих стенах, разрываясь между работой в районной библиотеке, аптекой и постелью сначала мамы, а потом и папы.
В коридоре послышался цокот каблуков. Звук был чужеродным, слишком звонким для нашей тихой квартиры, где последние годы говорили только шепотом.
— Алинка, ну где ты там? Нотариус уже ждет, — голос Лены, моей младшей сестры, звенел нетерпением. — Я такси отпустила, не хочу переплачивать за ожидание. У меня самолет вечером.
Я обернулась. Лена стояла в дверях, сияющая и неуместная, как новогодняя елка в мае. Брендовая сумочка, идеально уложенные волосы, запах дорогих духов, перебивающий мой «аромат» лекарств. Она не была здесь с тех пор, как у мамы случился первый инсульт. «Карьера в Москве не ждет», «Ипотека сама себя не закроет», «Алин, ну ты же там, на месте, тебе проще» — эти фразы я слышала в трубке годами.
— Иду, — тихо ответила я, беря с тумбочки паспорт.
Мы ехали в нотариальную контору молча. Лена всю дорогу строчила кому-то сообщения, изредка хмурясь на экран айфона. Я смотрела на знакомые улицы нашего провинциального городка и думала о том, что будет дальше. Папа ушел месяц назад. Тихо, во сне. Перед этим он долго держал меня за руку и смотрел с какой-то виноватой тоской. Я думала, ему больно. Теперь понимаю — ему было стыдно.
Нотариус, грузный мужчина с одышкой, сухо поздоровался и сразу перешел к делу.
— Итак, завещание составлено Игорем Петровичем Вороновым три месяца назад, в здравом уме и твердой памяти...
Я напряглась. Три месяца назад? Папа тогда еще мог ходить, я возила его в клинику. Значит, пока я бегала за рецептами, он зашел сюда?
— «Все движимое и недвижимое имущество, включая квартиру по адресу улица Ленина, дом 45, квартиру 12, а также денежные средства на счетах... завещаю своей дочери, Елене Игоревне Вороновой».
В ушах зазвенело. Я посмотрела на Лену. Она даже не удивилась. Только уголок губ дернулся в победной полуулыбке.
— А Алина? — голос предательски дрогнул. — Там же... ошибка? Мы же договаривались... Папа говорил...
Нотариус кашлянул и посмотрел на меня поверх очков. В его взгляде читалась смесь жалости и профессионального безразличия.
— Здесь есть еще пункт, — он перевернул страницу. — «Моей старшей дочери, Алине Игоревне Вороновой, я завещаю семейный фотоальбом в красном бархатном переплете, хранящийся в верхнем ящике моего письменного стола».
Тишина в кабинете стала оглушительной. Лена первой нарушила её, нервно хихикнув:
— Ну, это... сентиментально. Папа всегда ценил память.
— Память? — я вскочила, опрокинув стул. — Память?! Лена, я пять лет выносила судна! Я делала уколы! Я продала свою машину, чтобы оплатить маме сиделку, когда сама свалилась с гриппом! Я жила на копейки, потому что не могла работать полный день! А ты... ты присылала пять тысяч раз в месяц и открытки на Новый год!
Лена перестала улыбаться. Её лицо стало жестким, холодным.
— Не истери, Алина. Это воля отца. Знаешь, почему он так решил? Потому что я — пробивная. Я уехала, я добилась, я кручусь. А ты... ты всегда была при мамке с папкой. Тепличное растение. Папа мне так и сказал, когда звонил последний раз: «Алинка сильная, она привыкла малым обходиться, она сама заработает. А тебе, Леночка, в Москве тяжело, тебе старт нужен, подспорье».
— Сама заработает? — прошептала я, чувствуя, как слезы застилают глаза. — В тридцать пять лет? В городе, где зарплата библиотекаря равна твоему ужину в ресторане?
— Ну, квартиру продадим, я тебе, может, тысяч двести подкину. На первое время, — великодушно махнула рукой сестра. — Мне деньги нужны срочно. У меня сделка горит. Квартира здесь стоит сейчас миллионов пять-шесть? Как раз закрою часть ипотеки за студию в Химках.
Я выбежала из кабинета, не разбирая дороги. В голове билась одна мысль: «Предатели». Все они. И папа, который решил, что моя жертвенность — это сила, которой не нужно помогать. И Лена, которая принимала это как должное.
Вернувшись в квартиру, которая теперь по закону принадлежала сестре, я начала собирать вещи. Лена сказала, что у меня есть неделя. Потом она выставляет жилье на продажу.
— Альбом не забудь, — бросила она мне, проходя мимо моей комнаты с бокалом вина. Она уже праздновала.
Я подошла к отцовскому столу. Тот самый альбом. Тяжелый, в потертом бархате. Я ненавидела его сейчас. Хотела швырнуть в мусорное ведро вместе с остатками своей любви к этой семье. Но руки сами потянулись к обложке.
Я открыла его. Черно-белые фото. Я маленькая на руках у мамы. Лена в коляске. Папа молодой, красивый, смеется. Счастье, застывшее на бумаге. Я листала страницу за страницей, прощаясь. Вот мы на море. Вот мой выпускной. Вот Лена уезжает в Москву...
На последней странице, где обычно был кармашек для негативов, что-то белело. Не фотография. Конверт. Обычный почтовый конверт, заклеенный скотчем.
На нем почерком отца было выведено: «Алине. Открыть, когда Ленка продаст квартиру».
Сердце пропустило удар. Я оглянулась на дверь. Лена громко разговаривала по телефону на кухне, обсуждая с риелтором цену. «Да, снижайте, мне нужно быстро. Плевать, пусть четыре с половиной, но наличкой сразу».
Я дрожащими пальцами вскрыла конверт. Внутри лежал сложенный вчетверо лист бумаги и ключ. Маленький, плоский, похожий на ключ от банковской ячейки.
Я развернула письмо.
«Доченька, Аля,
Если ты читаешь это, значит, я уже умер, а Лена показала свое истинное лицо. Прости меня, старого дурака, за этот спектакль. Я знал, что так будет. Я знал, что если оставлю квартиру пополам, она загрызет тебя, заставит продать за копейки или выживет из дома. Она акула, Аля, я сам её такой воспитал, к сожалению. А ты добрая. Слишком добрая для этого мира.
Квартиру я действительно оставил ей. Это «кость», чтобы она отстала. Пусть подавится своей московской ипотекой. Но я не мог оставить тебя ни с чем.
Помнишь дядю Мишу, моего армейского друга? Того, который в 90-е поднялся на металле, а потом уехал в Германию? Он умер два года назад. Детей у него не было. Он переписал всё на меня, своего единственного друга. Я молчал, боялся, что если Лена узнает, она и мертвого достанет. А маме говорить не хотел, чтобы не волновалась.
Ключ — от ячейки №405 в «Сбербанке» на Центральной улице. Договор аренды на твое имя лежит внутри этого конверта, я оформил доверенность на тебя еще полгода назад, пока ноги ходили. В ячейке лежат документы на коммерческое помещение в центре города (тот магазин «Океан», помнишь?) и счет в банке. Там хватит и на три такие квартиры, и на жизнь, которую ты заслужила.
А про «сильная, сама заработаешь»... Я сказал это Лене специально. Чтобы усыпить её бдительность. Ты не просто сильная, дочка. Ты — достойная. Живи для себя. Люблю тебя, Папа».
Я перечитала письмо трижды. Буквы расплывались. Магазин «Океан»? Это же огромное помещение в самом центре, которое сдается в аренду сетевому супермаркету. Это пассивный доход, превышающий мою зарплату в десятки раз.
— Эй, ты чего затихла? — Лена заглянула в комнату. — Вещи пакуешь? Слушай, риелтор придет завтра в десять. Постарайся к этому времени убрать свой хлам из прихожей. Вид портит.
Я медленно подняла голову. Слёзы высохли. Внутри разливалось странное, незнакомое чувство. Спокойствие. И сила. Та самая, о которой говорил отец, только теперь она была подкреплена не жертвенностью, а возможностями.
Я аккуратно вложила письмо и ключ в карман джинсов. Закрыла альбом.
— Хорошо, Лена. Я уберу, — мой голос звучал ровно, даже с легкой улыбкой.
— И вот еще что, — сестра замялась, теребя пуговицу на блузке. — Я тут подумала... Двести тысяч я тебе не дам. Сама понимаешь, налог, комиссия риелтора... Тебе и так альбом достался, это память. А память бесценна.
Она ждала скандала. Ждала, что я начну умолять, плакать, взывать к совести.
Я взяла альбом под мышку, подошла к ней вплотную и посмотрела прямо в глаза.
— Ты абсолютно права, сестренка. Память — это самое дорогое, что у нас есть. И этот альбом... он стоит гораздо больше, чем ты можешь себе представить.
Я вышла из комнаты, оставив Лену в недоумении.
На следующий день, ровно в 10:00, когда риелтор и Лена вошли в квартиру, меня уже не было. Ключи я оставила на тумбочке. В квартире было идеально чисто. Никакого «хлама».
Я сидела в банке, в кабинете менеджера по работе с VIP-клиентами. Передо мной лежала папка с документами.
— Алина Игоревна, все бумаги в порядке, — менеджер почтительно улыбнулся. — Арендные платежи от супермаркета будут поступать на ваш новый счет с первого числа следующего месяца. Сумма накоплений от вашего отца также переведена. Желаете кофе?
— Да, пожалуйста. Капучино.
Я достала телефон. Три пропущенных от Лены. И одно сообщение: «Ты где ключи от почтового ящика дела? Там квитанции! И вообще, могла бы полы помыть перед уходом, покупатели носом крутят».
Я усмехнулась и нажала кнопку «Заблокировать».
Через месяц я проходила мимо нашего дома. У подъезда стоял грузовик, грузчики выносили старую мебель — ту самую, которую мама так берегла. Квартира была продана. Лена получила свои деньги и улетела в Москву, уверенная, что обхитрила судьбу и глупую старшую сестру.
Она не знала, что я уже купила себе двухкомнатную квартиру в новостройке с видом на парк. Что я уволилась из библиотеки и записалась на курсы дизайна, о которых мечтала с юности. Что я впервые за пять лет купила билет на самолет — полечу в отпуск, на то самое море, где мы были счастливы на старых фотографиях.
Отец был мудрым человеком. Он знал, что большие деньги в руках Лены сгорят так же быстро, как её совесть. А мне он дал не просто наследство. Он дал мне свободу.
«Ты сильная, сама заработаешь», — эхом звучало в голове.
Теперь я действительно могла заработать. На все, что захочу. Но самое главное я уже получила — уверенность в том, что моя любовь и забота не были напрасны. Они вернулись ко мне. Не квартирой с запахом корвалола, а новой жизнью.
Я достала из сумочки телефон и сделала фото: я стою на фоне витрины «своего» магазина, а в отражении стекла светит солнце и улыбается счастливая, свободная женщина. Это фото я распечатаю первым для нового альбома. Моего собственного.
Дорогой читатель, если тебе понравился рассказ, поддержи пожалуйста Лайком и подпиской. Спасибо