Чайная ложка звякнула о блюдце с такой силой, что звук показался выстрелом. Катя вздрогнула, но глаз не подняла. Она знала: если сейчас посмотрит на свекровь, то просто встанет и уйдет в ночь, в декабрьскую слякоть, в никуда. А идти было некуда. Три года брака стерли её гордость в мелкую, серую пыль.
***
На кухне пахло старым жиром, валерьянкой и безысходностью. Этот запах въелся в обои, в занавески, кажется, даже в поры на Катином лице. Тамара Павловна, грузная, как комод красного дерева, возвышалась над плитой. Она не просто варила борщ — она совершала священнодействие, к которому невестку не допускали даже на пушечный выстрел.
— Опять хлеб не тот купила, — не поворачиваясь, бросила свекровь. — Я же просила бородинский, а это что? Опилки крашеные.
— Это "Дарницкий", Тамара Павловна. В пекарне у дома другого не было, — Катя старалась говорить ровно, но голос предательски дрожал.
— Не было... У хорошей хозяйки всё есть. А у плохой — только оправдания. Витенька придет голодный, а у нас хлеб — опилки.
Катя сжала кулаки под столом так, что ногти впились в ладони. Витенька. Тридцатидвухлетний "Витенька", который до сих пор не знал, где в квартире лежат квитанции за свет.
— Я могу сходить в "Пятерочку", — тихо предложила она.
— Сиди уж, помощница. Только грязь в прихожую натащишь. Я только полы вымыла. Кстати, Катерина, ты в ванной опять свои тюбики расставила? Я же просила: убирать в шкафчик. У меня от пестроты давление скачет.
Катя молча встала, подошла к раковине, чтобы налить воды. Ей нужно было что-то делать, чтобы не закричать. Вода ударила в дно стакана мутной струей.
— Не лей зря! — рявкнула свекровь. — Счётчики крутятся. Ты за воду платишь? Нет. Витя платит. Мой сын горбатится, чтобы ты тут ванны принимала.
— Я тоже работаю, Тамара Павловна. И мою зарплату мы откладываем на ипотеку.
Свекровь развернулась. В её блеклых, водянистых глазах плескалось такое откровенное презрение, что Кате стало холодно.
— Ипотеку... — протянула она, словно пробовала слово на вкус, и оно ей не понравилось. — Мечтательница. Ты сначала мужика накорми нормально, а потом замки воздушные строй. Иди лучше, погладь Вите рубашки. Сестра его, Галочка, сегодня заедет. Надо, чтобы брат выглядел человеком, а не мужем оборванки.
Катя вышла из кухни, чувствуя, как к горлу подступает тошный, липкий комок. Это была не обида. Это было понимание, что она тонет. Медленно, каждый день, по чайной ложке.
***
Витя пришел через час. Уставший, пахнущий метро и чужим куревом. Он чмокнул мать в щеку, буркнул Кате "привет" и сразу ушел в комнату, уткнувшись в телефон. Катя зашла следом, прикрыла дверь. В этой квартире двери были условностью — Тамара Павловна считала замки личным оскорблением.
— Вить, нам надо поговорить.
Муж не оторвал взгляда от экрана. Там кто-то смешно падал с велосипеда.
— Кать, ну давай не сейчас? Я устал. Шеф зверствовал, отчеты эти...
— Витя, твоя мать сегодня снова меня отчитывала за хлеб. И за воду. И за то, что я дышу.
Он наконец посмотрел на неё. Взгляд был тусклый, рыбий. Он всё понимал, но ему было лень. Лень защищать, лень ругаться, лень быть взрослым.
— Кать, у неё давление. Просто не обращай внимания. Кивай и делай по-своему.
— Я не могу "кивать", Витя! Мы живем тут три года. Мы накопили уже полтора миллиона. Давай возьмем квартиру сейчас. Пусть в области, пусть студию. Я больше не могу.
Витя поморщился, как от зубной боли.
— Опять ты за своё. Цены видели? Рынок нестабилен. Мама говорит, сейчас брать ипотеку — это петля на шею.
— Мама говорит... А ты что говоришь? Ты муж мой или мамин сын?
— Не начинай истерику! — он повысил голос, и Катя испуганно покосилась на дверь. — Мы живем в центре, в трешке. Бесплатно! Мама готовит, убирает. Тебе-то что плохо?
— Мне плохо, что я здесь никто. Приживалка.
Дверь распахнулась без стука. На пороге стояла Тамара Павловна, руки в боки, лицо — как грозовая туча.
— И кто тут у нас приживалка? — прошипела она. — Я тебя, девочка, из общежития забрала. Отмыла, одела. А ты, значит, мужа против матери настраиваешь? Гнать нас хочешь? В ипотеку его загнать, чтобы он сдох на работе?
— Мам, ну перестань, мы просто обсуждали... — заблеял Витя.
— Заткнись, Витя! — рявкнула мать. — А ты, Катерина, если тебе не нравится — дверь там. Никто не держит.
Катя смотрела на мужа. Он сжался на диване, став меньше ростом. Он не заступится. Никогда.
***
Вечером приехала Галочка. Старшая сестра Вити, гордость семьи, разведенная мать двоих совершенно диких близнецов. Галочка была шумной, яркой и беспардонной, как трамвайная хамка.
— Ой, Катюха! Ты чего такая кислая? Опять маму довела? — Галя плюхнулась на стул, закидывая ногу на ногу. — Налей чайку, а? И бутеров порежь, мы с дороги.
Дети, пятилетние ураганы, уже носились по коридору, сшибая углы. Катя молча резала колбасу. Руки дрожали.
— Галь, скажи своим, чтобы в нашу комнату не заходили, — попросила она. — У меня там ноутбук открыт, работа.
— Ой, да что с твоим ноутбуком будет! — отмахнулась золовка. — Пусть поиграют. Жалко, что ли? Ты, Катька, жадная какая-то стала. Вся в себе.
Тамара Павловна уже выкладывала перед дочерью котлеты, воркуя, как голубица.
— Кушай, деточка, кушай. Ты вон как исхудала. Это Витька у нас барин, жена его кормит... чем попало. А ты одна тянешь.
— Да уж, мама, тяжело, — Галя набила рот. — Кстати, про тяжело. Там у пацанов секция дорожает. И куртки нужны зимние. Вить, ты как насчет помочь племянникам?
Витя, сидевший в углу, поперхнулся чаем.
— Галь, ну у нас же уговор был... Мы копим.
— Копите! — Галя фыркнула, брызгая крошками. — Куда вам копить? Вы и так как сыр в масле. А я одна! Мам, ну скажи ему!
В этот момент из комнаты раздался грохот. Звон разбитого стекла. На секунду повисла тишина, а потом Катя сорвалась с места.
На полу в их комнате валялись осколки. Её любимая ваза. Единственная вещь, оставшаяся от бабушки. Старая, чешская, рубинового стекла. Один из близнецов стоял рядом, испуганно тараща глаза.
— Ты что наделал? — прошептала Катя, опускаясь на колени. Она взяла осколок, острый край полоснул палец, выступила кровь.
— Это не я! Оно само! — завыл ребенок.
В комнату вплыла Галя, за ней — Тамара Павловна.
— Ну, разбилась и разбилась, — равнодушно сказала Галя. — Подумаешь, старье какое-то. Не ори на ребенка, видишь, он испугался!
— Это была память... — Катя подняла на них глаза. Слезы душили, мешая дышать.
— Память в голове должна быть, а не в хламе, — отрезала свекровь. — Убери тут всё, чтобы дети не порезались. И не смей делать трагедию. Сама виновата, нечего вещи разбрасывать.
Катя смотрела на капли крови, падающие на ковер. Одна, вторая, третья. Красное на бежевом. Красиво и страшно.
***
На следующий день Катя пошла на работу как на праздник. Офис был её единственным убежищем. Там никто не попрекал куском хлеба. Там она была Екатериной Андреевной, ведущим менеджером, а не "эй, ты".
В обед к ней подсел Глеб из юридического. Спокойный, ироничный мужчина с глазами цвета крепкого чая.
— Ты сегодня похожа на привидение, Кать. Тебя дома бьют или просто не кормят?
— Хуже, Глеб. Меня там едят.
Она не собиралась жаловаться, но слова полились сами. Про свекровь, про Витю, про разбитую вазу. Глеб слушал, не перебивая, только крутил в пальцах карандаш.
— И сколько это будет продолжаться? — спросил он, когда она замолчала.
— Пока мы не купим квартиру. У нас уже полтора миллиона. Еще полгода — и возьмем ипотеку.
Глеб нахмурился.
— Кать, я не хочу лезть не в своё дело... Но ты уверена, что деньги есть?
— В смысле? Они на счете у Вити. Мы решили, что так надежнее, он же... ну, местный. А я прописана в области.
— Счёт общий? У тебя доступ есть?
— Нет. Но Витя же мне показывает выписки... иногда.
Глеб вздохнул, положил карандаш.
— Послушай меня как юриста. И как мужчину. Проверь счёт. Прямо сегодня. Всякое бывает.
Вечером Катя пришла домой раньше обычного. В квартире было подозрительно тихо. Вити ещё не было, свекровь, видимо, ушла в магазин. Катя прошла в комнату, включила ноутбук мужа. Пароль она знала — "123456", Витя не отличался фантазией.
Она зашла в онлайн-банк. Сердце стучало где-то в горле, мешая глотать.
Счёт: 12 450 рублей.
Она моргнула. Перезагрузила страницу.
12 450 рублей.
История операций.
Перевод: Галине Петровне С. — 300 000 руб.
Перевод: Галине Петровне С. — 500 000 руб.
Снятие наличных.
Оплата кредита (автокредит? У них нет машины!).
Катя сидела перед экраном, и ей казалось, что стены комнаты начали сдвигаться, сжимая её в бетонные тиски. Полтора миллиона. Три года жизни. Три года унижений, экономии на колготках, борщей и молчания. Всё ушло Галочке. И на какую-то мифическую машину.
***
Вечером был семейный ужин. Повод — именины Тамары Павловны. Стол ломился от салатов, в центре возвышалась утка. Витя сидел, раскрасневшийся, довольный. Галя чокалась с матерью наливкой.
Катя сидела на краю стула, прямая, как струна. Она чувствовала себя стеклянной. Одно неловкое движение — и она рассыплется на миллион осколков, которые изрежут всех сидящих.
— А давайте выпьем за нашу мамочку! — провозгласила Галя. — За её золотое сердце! Мам, спасибо тебе. Если бы не ты, мы бы ту "Тойоту" не взяли. И ремонт бы не начали.
— Да что там, — зарделась свекровь. — Для детей ничего не жалко. Витенька вот тоже молодец, помог сестре. Семья должна держаться вместе.
Катя медленно подняла глаза на мужа. Витя поперхнулся уткой, отвел взгляд, начал суетливо искать салфетку.
— Витя, — тихо сказала Катя.
За столом стало тихо.
— Витя, ты купил Гале машину?
— Ну... не совсем купил, — промямлил он. — Просто добавил. Кать, ну ей нужнее, у неё дети...
— Нашими деньгами? Деньгами на квартиру?
— Катерина! — Тамара Павловна ударила ладонью по столу. — Не смей считать чужие деньги! Это деньги моего сына!
— Это. Наши. Деньги, — Катя встала. Голос её звенел. — Я работала на двух работах в первый год. Я ходила в старом пуховике. Я терпела твои издевательства, старая ты ведьма, ради этих денег!
— Вон! — взвизгнула свекровь, вскакивая. Лицо её пошло багровыми пятнами. — Вон из моего дома! Шлюха подзаборная! Витя, что ты сидишь?! Выкини её!
Витя сидел, вжав голову в плечи. Он был жалок.
— Витя? — Катя посмотрела на него в последний раз. — Ты правда отдал всё ей? Всё, что мы строили?
— Кать, ну ты же понимаешь... Мама сказала... Гале тяжело... Мы еще накопим.
Катя рассмеялась. Это был страшный, лающий смех.
— Накопим? С тобой? Я лучше сдохну под забором.
Она схватила со стола салатницу с оливье — любимым салатом свекрови — и с размаху швырнула её в стену. Майонезное месиво брызнуло на обои, на ковер, на парадную блузку Тамары Павловны.
— Это вам на десерт.
***
Она выбежала из подъезда, даже не застегнув куртку. Декабрьский ветер ударил в лицо, выбивая слезы. Она бежала, не разбирая дороги, по грязному снегу, мимо серых панелек, мимо мусорных баков.
Телефон в кармане вибрировал. Витя? Нет, Витя не позвонит. Ему мама не разрешит.
Она остановилась только в парке, у пруда. Вода была черной, незамерзшей полыньей посередине. Ей хотелось упасть в сугроб и не вставать. Денег нет. Жилья нет. Мужа, как выяснилось, тоже никогда не было.
Телефон снова зажужжал. Глеб.
— Алло? — голос хрипел.
— Катя? Ты где? Я звонил тебе по рабочему, ты не отвечала. Я чувствовал, что что-то случится.
— Я... я на улице. Я ушла.
— Где ты? Скинь геолокацию. Я сейчас приеду.
— Не надо, Глеб. Я сама.
— Заткнись и скинь локацию.
Через двадцать минут подъехала машина. Глеб вышел, молча открыл дверь, усадил её на переднее сиденье. Включил печку на полную.
— Трясет?
— Трясет.
— Виски будешь? У меня во фляжке.
— Буду.
Она сделала глоток, обожгло горло. И тут её прорвало. Она рыдала, размазывая тушь, выла, как раненый зверь. Глеб просто сидел рядом и смотрел на дорогу. Иногда он подавал ей салфетки.
— Всё? — спросил он, когда всхлипы стихли.
— Кажется, всё.
— Поехали ко мне. У меня диван в гостиной жесткий, но клопов нет. И мамы тоже нет.
— Я всё потеряла, Глеб. Полтора миллиона.
— Ты не потеряла. Ты заплатила. Дорого, согласен. Но это цена за то, чтобы узнать, что твой муж — трус, а его семья — упыри. Считай, что откупилась от пожизненного рабства.
***
На следующий день она вернулась за вещами. С Глебом. Он настоял.
— Одна ты туда не пойдешь. Они тебя сожрут.
Дверь открыл Витя. Увидев за спиной Кати высокого мужчину, он побледнел.
— Кать, ты чего... Мы же могли поговорить...
— Пропусти, — Глеб отодвинул его плечом, как мебель.
Тамара Павловна сидела на кухне, пила корвалол. Увидев Катю, она набрала воздуха для крика, но наткнулась на взгляд Глеба. Тяжелый, профессиональный взгляд юриста, который видит человека насквозь.
— Пикнете — вызовем полицию и налоговую, — спокойно сказал Глеб. — Катя собирает вещи и уходит.
Катя кидала одежду в чемодан как попало. Книги, косметику, белье. Она не чувствовала ничего. Ни злости, ни боли. Только брезгливость. Как будто она вылезала из грязного болота.
В углу стояла коробка с обувью. Катя пнула её ногой.
— Это оставь, — сказал Витя из коридора. — Сапоги я покупал.
Катя усмехнулась. Вытащила из кошелька пятитысячную купюру — последние наличные — и бросила ему в лицо. Бумажка спланировала на пол.
— Подавись. Купишь маме новые тапки.
Она застегнула молнию на чемодане. Подошла к зеркалу. Оттуда на неё смотрела женщина с красными глазами, но с прямой спиной.
— Прощайте, Тамара Павловна, — крикнула она в сторону кухни. — Спасибо за науку. Суп ваш, кстати, всегда был дерьмом.
Они вышли на улицу. Глеб закинул чемодан в багажник.
— Ну что, Катерина Андреевна? Куда теперь?
Катя вдохнула морозный воздух. Он был вкусным. Острым. Свободным.
— Вперед, Глеб. Просто вперед.
Она села в машину и впервые за три года улыбнулась. Не виновато, не заискивающе, а по-настоящему. Денег не было. Но и долга перед этими людьми больше не было. Она отдала им всё, что они хотели, и взамен получила самое ценное — себя.
Вода отступила. Она научилась дышать жабрами, а потом отрастила крылья.
Стоило ли Кате уходить с гордо поднятой головой, оставив этим людям 1,5 миллиона, или нужно было остаться, выгрызть свои деньги обратно и только потом хлопнуть дверью? Свобода стоит таких денег?
P.S. Спасибо, что дочитали до конца! Важно отметить: эта история — полностью художественное произведение. Все персонажи и сюжетные линии вымышлены, а любые совпадения случайны.
«Если вам понравилось — подпишитесь. Впереди ещё больше неожиданных историй.»