Ну, что не день, то новый повод для ироничного рассказа
В преддверии зимних праздников в воздухе витают не только запахи мандаринов и хвои, но и благочестивые мысли. Как донести до подрастающего поколения вечные ценности? Как отличить священное от мирского? Эти вопросы терзали души некоторых — не от мира сего — взрослых, пока один находчивый представитель духовенства не предложил простую и элегантную формулу: «Сказка должна уйти». И, как всякая гениальная идея, она потребовала немедленной практической проверки.
Проверка эта была запланирована на детском новогоднем утреннике в садике «Солнышко».
Елка сверкает, дети в костюмах зайчиков и снежинок замерли в ожидании появления того самого, что с мешком на перевес подарки приносит. Гаснет свет. Но звучит не привычная «В лесу родилась ёлочка», а торжественное церковное пение. И в зал, осененный тихой улыбкой, входит… нет, не Дед Мороз.
Входит Святитель Николай Чудотворец. В строгих, даже немного аскетичных одеждах, с нимбом (сделанным, если честно, из картона и фольги воспитательницей Людмилой Степановной). Лик его добр и спокоен. Он несет в руках не мешок, а старинный фолиант.
Тишина в зале становится звенящей. На лицах детей легкое недоумение. Первым находит в себе силы пискнуть Зайчик Петя:
— А где… а где мешок?
— Чадо, — кротко начинает Чудотворец, — я принес тебе не игрушки преходящие, а историю о вечных ценностях, о милосердии и помощи страждущим. Я, в отличие от фольклорного персонажа, личность историческая и вполне каноническая.
Снежинка Маша хмурится:
— А подарки то будут?
— Главный подарок, дитя мое, — это вера и истина, — объясняет святой, и его нимб подрагивает. — Я, например, однажды тайно подбросил три узелка с золотом девушкам, чтобы спасти их от бесчестья…
— Три узелка? — перебивает его Снеговик Коля. — А у Деда Мороза мешок большой-пребольшой. И там и леденцы, и конфеты, и машинки, и игрушки мягкие…
На лице Чудотворца появляется легкая растерянность, которую не скрыть даже фольгированным нимбом.
— Видишь ли, чудо — оно не в предметах мирских, не в их количестве, а в чём то неосязаемом, ну или вот, к примеру, в Мирах Ликийских…
— А ты можешь летать? — донимает его Лисичка. — Дед Мороз на оленях летает, «вжууууух» и все такое!
— Я преодолевал морские пучины по молитве и усмирял бури, — с достоинством парирует святой.
Дети переглядываются. Бури — это, конечно, сильно. Но олени с бубенцами — веселее.
Тут встает самый старший, Волк Ваня, уже почти школьник, снимая уши и принимая вид серьёзного переговорщика.
— Так, значит выходит Деда Мороза нет? А кто тогда подарки под елку кладет? Родители, что ли?
В зале повисла смертельно опасная для всего новогоднего мифа пауза. Кое-где послышались всхлипывания, грозящие перерасти в настоящий рёв и плач. Воспитательница Людмила Степановна побледнела. Николай Чудотворец, кажется, впервые за полторы тысячи лет почувствовал себя в теологическом тупике. Детская логика и настойчивость — страшная сила.
И тут Снежинка Маша, девочка с твёрдым характером, выступила вперёд.
— Мне папа говорил: «Договор дороже денег». Мы тут все ждали Деда Мороза. Стихи учили. А вы нам… Миры Ликийские. Это нечестно.
Её поддержал Зайчик Петя, набравшись храбрости:
— Да! У нашего Деда Мороза и борода пушистее! И посох блестит!
— И он говорит «С Новым годом!», а не про пучины морские какие-то, — добавила Лисичка, окончательно разрушая концепцию религиозного просвещения через детский утренник.
Николай Чудотворец смотрел на этот маленький, но решительный синод. Его доброе лицо отражало лёгкую грусть и внезапное понимание. Он увидел не капризных потребителей, а народ, отчаянно верящий в конкретное, осязаемое чудо — в сверкающую мишуру обещаний, в хруст обёрточной бумаги, и коробки наполненные сладостями.
Он вздохнул. И вдруг подмигнул — уже не по-хитрому, а по-доброму, по-дедморозовски.
— Чада мои… то есть, ребятушки. Вы правы. В ваши годы самое главное чудо — это ждать. И получать. Простите старца. Я, пожалуй, пойду… по другим, очень важным духовным вопросам. А вы… вы зовите своего Деда...
И, мягко ступая, святой Николай удалился в сторону служебного выхода, его фольгированный нимб слегка поник. А через пять минут, под оглушительный перезвон (заранее заготовленных) бубенцов, в зал ворвался запыхавшийся, румяный, весь в искрящемся инее Дед Мороз с огромным мешком.
— Здравствуйте, дорогие! Задержался немного, метель! — прогремел он, и зал взорвался ликующим детским визгом.
А Волк Ваня, уже надевший обратно уши, шепнул Снежинке Маше:
— Видала? А говорили — не существует.
