— Твоя собака сожрала мои новые туфли за двадцать тысяч, а ты смеешься?! Ты притащил в нашу однушку этого теленка, хотя я была против, он гадит, воет и портит вещи! Либо ты увозишь пса сегодня же, либо выметаетесь вместе с ним!
Виктория стояла посреди узкого коридора, сжимая в руке то, что еще утром было элегантной лодочкой из итальянской кожи. Теперь это напоминало бесформенный, обслюнявленный кусок мяса, из которого торчали ошметки стельки. Она не кричала в пустоту — она адресовала эти слова существу, развалившемуся на диване в единственной комнате.
Стас даже не оторвал взгляда от телефона. На его лице блуждала та самая, до зубного скрежета раздражающая полуулыбка, с которой он обычно реагировал на любые бытовые катастрофы. Для него мир был простым и легким, а проблемы — надуманными истериками жены. Рядом с ним, закинув мощные лапы на обивку, храпел виновник торжества — огромный, мускулистый пес неопределенной бойцовской породы, похожий на перекачанного бодибилдера в шубе.
— Вик, ну не начинай, а? — лениво протянул Стас, наконец соизволив поднять глаза. В них не было ни капли раскаяния, только скука. — Ну подумаешь, туфля. Это всего лишь кожа. Купишь новые. Чего орать-то так, будто он тебе ногу отгрыз?
Он почесал пса за ухом. Чудовище приоткрыло один мутный глаз, дернуло брыльями и издало звук, похожий на работу сломанного мотора. С его пасти на диванную подушку — ту самую, которую Виктория выбирала три дня в цвет штор — медленно стекала густая, тягучая слюна.
— Купишь новые? — переспросила Виктория, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. Она швырнула останки обуви прямо в мужа. Туфля, точнее её огрызок, глухо ударилась о грудь Стаса, оставив мокрый след на его футболке. — Ты, кажется, забыл, кто у нас в семье зарабатывает на эти «новые»? Ты за последний месяц принес домой только пакет корма, который, кстати, тоже купил с моей карты.
Стас брезгливо стряхнул с себя обувь и сел. Пес, потревоженный движением, недовольно заворчал, обнажив ряд желтоватых, пугающе крепких клыков.
— Опять ты про деньги, — вздохнул он, закатывая глаза. — Какая же ты все-таки мелочная, Вика. Вещизм — это болезнь, слышала? Тайсон просто играл. Ему скучно. Это живое существо, у него есть эмоции, энергия. А ты бросила свои тапки где попало, вот он и взял. Сам виноват тот, кто разбрасывает.
Виктория обвела взглядом квартиру. «Где попало» в их случае означало любое место, не занятое собакой. Вся прихожая была завалена грязными тряпками, которыми Стас якобы вытирал псу лапы (на самом деле просто размазывал грязь). В углу стояла миска размером с таз, вокруг которой на полметра засохли брызги каши. Вонь стояла невыносимая — смесь псины, дешевого корма и чего-то кислого, застарелого. Это был запах их жизни за последний месяц.
— Они стояли на полке, Стас. На верхней полке обувницы! — отчеканила она, подходя ближе. — Твой «Тайсон» встал на задние лапы и достал их. Он не играл, он жрал. Он жрет всё, что видит. Вчера он сгрыз угол плинтуса. Позавчера — пульт от телевизора. А ты лежишь и смотришь видосики в ТикТоке.
— Он молодой, у него зубы чешутся! — Стас начал раздражаться. Его бесило, когда его отвлекали от отдыха. — Я же говорил, ему нужна кость. Специальная, из жил. Но ты же зажала тысячу рублей на игрушку для бедного животного. Вот он и ищет замену. Это твоя вина, Вика. Ты его не любишь, и он это чувствует. Собаки — они как эмпаты, они считывают негатив.
Виктория задохнулась от возмущения. Логика мужа была непробиваемой, как танковая броня. В его мире виноваты были все: производители обуви, что делают её вкусной; жена, что не купила кость; погода, из-за которой лень гулять. Но только не он.
— Я не обязана его любить! — рявкнула она, и пес резко поднял голову, уставившись на неё тяжелым, немигающим взглядом. Виктория невольно отступила на шаг. Ей было страшно. В собственной квартире ей было физически страшно находиться рядом с этим зверем. — Я была против! Ты привел его, когда я была в командировке. Поставил перед фактом. «Ой, Вика, смотри, какой милаха, его хотели усыпить». Ты обещал, что будешь гулять с ним по три часа в день. Что пойдешь к кинологу. Что он будет знать команды. И что в итоге?
— В итоге ты выносишь мне мозг, — перебил Стас, снова укладываясь на подушку. Пес тут же положил тяжелую морду ему на ноги, как бы защищая хозяина от агрессивной самки. — Я занимаюсь воспитанием. У нас контакт. Ментальная связь. А кинолог — это для лохов, которые сами не могут справиться. Я читал форумы, я знаю, как воспитывать стаффов. Им нужна твердая рука и ласка.
— Твердая рука? — Виктория истерически хохотнула. — Стас, он вчера нагадил в коридоре, потому что ты поленился встать в семь утра и вывести его! Ты спал до обеда! А когда проснулся, просто прикрыл кучу газеткой и ждал, пока я приду с работы и уберу! Это твоя «твердая рука»?
Стас поморщился, словно у него заболел зуб.
— Ну, живот у парня прихватило, с кем не бывает. Может, корм не подошел. Ты же купила какой-то дешманский в прошлый раз. Я тебе говорил: ему нужен премиум-класс, холистик. А ты экономишь на здоровье члена семьи.
— Члена семьи?! — Виктория почувствовала, что еще немного, и она просто ударит его. Чем-нибудь тяжелым. — Этот «член семьи» живет лучше, чем я! Я работаю по десять часов, чтобы оплачивать этот гадюшник, а ты месяц сидишь без работы и даже не можешь выгулять собаку!
— Я не сижу без работы, я ищу себя, — огрызнулся Стас. — И вообще, прекрати орать. Ты травмируешь психику Тайсона. Видишь, он уши прижал? Ему страшно. Ты злая, Вика. У тебя энергетика черная. Поэтому он и грызет твои вещи. Пытается очистить пространство от твоего негатива.
Виктория смотрела на мужа и понимала: это не просто ссора. Это финиш. Он реально верил в ту чушь, которую нес. Он лежал в грязных трениках на диване, в квартире, провонявшей псиной, и рассуждал об энергетике, пока его монстр переваривал кусок её зарплаты.
— Значит так, — сказала она тихо, но так жестко, что даже Стас перестал скроллить ленту. — Мне плевать на его психику. И на твою тоже. Ты сейчас встаешь, берешь поводок, берешь своего Тайсона и идешь... Куда угодно. К маме, к друзьям, в приют, на улицу. Мне всё равно. Но чтобы через час в этой квартире не было ни тебя, ни собаки.
— Ты серьезно? — Стас ухмыльнулся, но в глазах мелькнула тревога. — Из-за тапок выгоняешь мужа? Ну ты и стерва, Вика.
— Не из-за тапок, — отрезала она. — А из-за того, что ты превратил мою жизнь в обслуживание своей лени и своей прихоти. Время пошло, Стас. Пятьдесят девять минут.
— Пятьдесят девять минут... Вика, ты перегибаешь. Это уже не смешно, — Стас даже не пошевелился, чтобы начать сборы. Он был уверен: жена сейчас прокричится, поплачет в ванной, а потом выйдет и начнет жарить котлеты. Так было всегда.
Но Виктория не ушла в ванную. Она осталась стоять в дверях, скрестив руки на груди, и с холодным, почти научным интересом наблюдала за тем, во что превратилось их жильё.
Тайсон, почувствовав, что атмосфера накалилась, тяжело спрыгнул с дивана. Ламинат жалобно скрипнул под когтями, которые никто не подстригал уже месяц. Пес был огромен. Это была гора мышц, обтянутая короткой шерстью тигрового окраса. Он двигался по комнате не как домашний любимец, а как хозяин территории, вальяжно и тяжело переставляя мощные лапы. Проходя мимо журнального столика, он вильнул хвостом-прутом, и чашка с недопитым кофе с глухим стуком опрокинулась на пол. Темная жидкость начала расползаться по светлому ковру.
— Ой, ну вот, опять, — лениво протянул Стас, не делая попытки встать. — Тайсон, ну ты неуклюжий медвежонок. Аккуратнее надо быть, брат.
— Медвежонок? — переспросила Виктория, глядя, как пес деловито обнюхивает лужу кофе, а затем начинает лакать её, громко чавкая. — Стас, это животное — машина для убийства, которую ты притащил в тридцать три квадратных метра. Посмотри на дверь в ванную.
Дверь была изуродована. Снизу дерево превратилось в мочалку, покрытую глубокими бороздами от когтей. Это случилось на прошлой неделе, когда Виктория имела неосторожность закрыться там, чтобы принять душ. Тайсону не понравилось, что его отделили от человека, и он решил прорыть ход. Стас тогда сказал, что у собачки «синдром разлуки» и нужно просто потерпеть.
— Дверь можно зашпаклевать, — отмахнулся муж. — Ты слишком зациклена на внешнем лоске, Вик. В тебе нет спонтанности. Ты не понимаешь, что такое драйв от общения с мощным зверем. Когда мы гуляем, все расступаются. Ты бы видела, как на меня смотрят мужики во дворе. С уважением.
— Они смотрят на тебя со страхом и отвращением, Стас, — тихо сказала Виктория. — Потому что ты идешь с бойцовским псом без намордника, уткнувшись в телефон, а поводок у тебя болтается на запястье, как браслетик. Ты не контролируешь его. Ни на грамм.
Тайсон, закончив с кофе, подошел к Виктории. Он ткнулся мокрым, холодным носом ей в бедро, оставив влажное пятно на брюках. Виктория замерла, стараясь не дышать. От собаки пахло псиной так сильно, что этот запах, казалось, въелся в стены, в одежду, даже в еду.
— Фу, место! — неуверенно сказала она.
Пес поднял голову. В его маленьких, глубоко посаженных глазках не было ни понимания, ни подчинения. Он издал низкий, утробный рык. Звук шел откуда-то из глубины его широкой грудной клетки, вибрируя в воздухе. Это было предупреждение: «Не смей мной командовать».
— Стас! — голос Виктории дрогнул. — Он рычит на меня! В моем собственном доме!
— Он не рычит, он разговаривает, — Стас наконец соизволил сесть, свесив ноги с дивана. — Ты его провоцируешь своим страхом. Собаки чувствуют выброс адреналина. Ты для него сейчас — жертва. Расслабься, погладь его, покажи, что ты друг. Дай ему руку понюхать.
— Я не хочу давать ему руку, я хочу, чтобы руки остались при мне! — Виктория отступила к стене. — Ты обещал заниматься с кинологом. Где кинолог, Стас? Где намордник? Где клетка для дома, о которой мы договаривались?
— Клетка — это тюрьма. Я не буду держать друга в тюрьме, — пафосно заявил Стас, словно цитировал статус из соцсети. — А кинологи эти — шарлатаны. Они ломают психику. Я воспитываю его любовью. Мы с ним на одной волне. Да, Тайсон? Кто у папки хороший мальчик?
Пес, услышав сюсюкающий тон, тут же забыл про Викторию и, цокая когтями, подбежал к дивану. Он с размаху прыгнул на постель, придавив Стаса своим весом. Стас засмеялся, когда собака начала яростно вылизывать ему лицо.
Виктория смотрела на эту идиллию с нарастающей брезгливостью. Она вспомнила, как вчера ночью проснулась от того, что ей нечем дышать. Тайсон залез к ним в кровать и улегся поперек, положив тяжелую голову ей на ноги. Стас тогда только пробормотал сквозь сон: «Подвинься, ему места мало».
— Я сплю на краю, — прошептала она, глядя на шерсть, которая теперь была везде: на простынях, на подушках, в воздухе. — Я ем стоя, потому что он клянчит у стола и пускает слюни мне в тарелку. Я боюсь ходить по квартире ночью, чтобы не наступить на него и не остаться без ноги. Это не жизнь, Стас. Это выживание в конуре.
— Ты драматизируешь, — голос Стаса звучал глухо из-под собаки. Он пытался отпихнуть любвеобильного пса, но тот лишь сильнее наваливался. — Просто нужно время. Он привыкнет, успокоится. Ему всего год, он щенок еще.
— Щенок весом в сорок килограмм, который жрет мебель и рычит на хозяев? — Виктория почувствовала странную, ледяную ясность. Страх уходил, уступая место решимости хирурга, готового ампутировать гангренозную конечность. — Ты не понимаешь главного. Я не прошу. Я не уговариваю. Я ставлю условие. У тебя осталось сорок минут.
Она развернулась и пошла на кухню за большими мусорными пакетами. Ей нужно было собрать вещи. Не свои — его. Потому что она видела: этот человек на диване, покрытый слюнями и собачьей шерстью, не собирается никуда уходить. Он думал, что пересидит бурю, как всегда. Но он ошибался. Буря уже разрушила их дом, просто он этого еще не заметил за своим эгоизмом.
Стас крикнул ей вслед: — Ты сейчас ведешь себя как истеричка! Из-за каких-то тряпок рушишь семью! Ты пожалеешь, Вика! Тайсон — это проверка на человечность, и ты её не прошла!
Виктория достала рулон черных пакетов. «Проверка на человечность», — подумала она, срывая первый пакет с перфорации. — «Нет, дорогой. Это проверка на идиотизм. И ты её прошел с блеском».
Шорох плотного черного полиэтилена прозвучал в тишине квартиры неестественно громко, словно кто-то заворачивал труп. Виктория вернулась в комнату, развернула огромный мусорный мешок на сто двадцать литров и принялась методично сгребать с комода вещи Стаса. Дезодоранты, ключи от машины, которая уже полгода стояла сломанной во дворе, провода, чеки, мелочь — всё летело в черное жерло без разбора.
Стас, наблюдая за этим, даже не перестал жевать. Он заказал пиццу. Деньги, разумеется, списались с их общего счета, о чем Виктории пришло уведомление пять минут назад. Коробка стояла прямо на животе у мужа, а жирный кусок пепперони свисал с его пальцев. Тайсон сидел рядом, гипнотизируя еду, и с его пасти на пол капала густая слюна, образуя уже вторую лужу за вечер.
— Ты сейчас выглядишь жалко, Вик, — прочавкал Стас, отрывая кусок бортика и кидая его псу. Тесто не успело коснуться пола — огромная пасть клацнула в воздухе, и кусок исчез. — Пытаешься меня напугать сборами? Думаешь, я сейчас в ноги кинусь? «Ой, прости, дорогая, я исправлюсь»? Не на того напала. Я свободный человек, и шантаж со мной не работает.
Виктория не ответила. Она подошла к шкафу и рывком открыла дверцу. С полки полетели его футболки, джинсы, худи. Она не складывала их аккуратными стопочками, как делала раньше перед отпуском. Она комкала их и трамбовала в мешок, как грязную ветошь.
— Ты слышишь меня вообще? — голос Стаса стал чуть громче, в нем появились нотки раздражения. Игнор задевал его сильнее криков. — Я говорю, хватит устраивать цирк. Тайсон нервничает от твоей суеты. Сядь, успокойся, съешь кусок. Ты когда голодная — сама как собака злая.
Он протянул ей кусок пиццы, с которого капало масло. Виктория на секунду остановилась и посмотрела на мужа. В этот момент что-то внутри неё окончательно оборвалось. Словно перегорела последняя лампочка в темном подъезде, и наступила абсолютная, беспросветная тьма. Она смотрела на его сальные пальцы, на пятно соуса на его майке, на то, как он вытирает руку об шерсть собаки, и чувствовала не гнев, а тошнотворную брезгливость.
Перед ней лежал не мужчина, которого она когда-то полюбила за харизму и легкость. Перед ней лежал паразит. Существо, которое присосалось к её жизни, к её кошельку, к её метрам, и теперь еще привело с собой другое существо, чтобы жрать её ресурсы в два горла.
— Ты кормишь собаку тестом и колбасой, — произнесла она ровным, ледяным тоном, продолжая набивать мешок носками. — Хотя ветеринар, к которому я его возила в первый день, русским языком сказал: у него аллергия, ему нельзя со стола. У него потом будет понос, Стас. И убирать его будешь не ты, потому что тебя здесь уже не будет.
— Ой, да что эти врачи знают, — отмахнулся Стас, снова скармливая псу кусок ветчины. — Собака — хищник, она должна есть всё. У моего деда в деревне пес вообще на картофельных очистках жил и пятнадцать лет прожил. Ты слишком заморачиваешься. Ты душная, Вика. С тобой тяжело дышать. Ты всё контролируешь, всё считаешь. А где душа? Где полет?
— Полет будет через десять минут. С лестницы, — Виктория завязала первый мешок тугим узлом и швырнула его в коридор.
Тайсон дернулся от звука удара и глухо зарычал, не сводя с хозяйки тяжелого взгляда. Стас демонстративно погладил пса по массивной голове.
— Тише, брат, тише. Она просто бесится, что мы с тобой настоящие, а она — функция. Знаешь, Вик, я ведь почему Тайсона завел? Мне одиноко с тобой. Ты приходишь с работы и утыкаешься в свои отчеты. А он меня ждет. Он мне радуется. Он любит меня просто так, а не за зарплату.
Виктория замерла с приставкой в руках. Это была его любимая игрушка, купленная в кредит, который она закрыла в прошлом месяце.
— Он любит тебя, потому что ты даешь ему еду, — сказала она, глядя прямо в глаза мужу. — А ты любишь его, потому что на его фоне ты кажешься себе значимым. «Повелитель зверя». А на самом деле ты просто ленивый неудачник, который не может справиться даже с собственной жизнью, не то что с бойцовской собакой.
— Не смей трогать приставку! — взвизгнул Стас, впервые за вечер реально испугавшись. Он дернулся, пытаясь встать, но Тайсон, разморенный едой и жарой, навалился на его ноги всем весом, прижимая к дивану. — Положи на место! Это моя вещь!
— Твоя? — Виктория усмехнулась, и эта усмешка была страшнее любого скандала. — В этом доме твоего — только грязные трусы и долги.
Она с размаху опустила консоль в мешок. Пластик хрустнул, ударившись о зарядные блоки. Следом полетели джойстики.
— Ты больная! — заорал Стас, наконец спихивая с себя недовольного пса. — Ты реально больная! Это имущество! Я на тебя заявление напишу за порчу!
— Пиши, — кивнула Виктория, завязывая второй мешок. — Только ручку свою найди сначала. Я её уже выбросила.
Она действовала как робот. Никаких лишних движений. Никаких слез. Она видела, как лицо Стаса меняется: от ленивой насмешки к недоумению, а затем к злобе. Он начал понимать, что это не педагогический спектакль. Она действительно вычищала квартиру от его присутствия.
Стас вскочил с дивана, наступая в лужу слюны, поскользнулся, выругался. Тайсон, решив, что началась веселая игра, радостно гавкнул — звук был таким мощным, что, казалось, задребезжали стекла в окнах. Пес начал прыгать вокруг хозяина, пытаясь ухватить его за рукав.
— Фу! Тайсон, фу! Отстань! — отмахнулся Стас, толкая собаку коленом. Пес не понял агрессии. Он клацнул зубами в сантиметре от бедра Стаса, и это уже не было похоже на игру.
Виктория молча наблюдала за этой сценой.
— Вот видишь, — тихо сказала она. — Он даже тебя не уважает. Ты для него — просто источник колбасы. Как и я для тебя.
Она подошла к входной двери и распахнула её настежь. В квартиру ворвался сквозняк, слегка разбавляя спертый запах псины.
— Всё, Стас. Финита. Забирай свои мешки, забирай своего зверя и уходи.
— Ты не имеешь права! — Стас стоял посреди разгромленной комнаты, красный, взъерошенный, похожий на обиженного подростка-переростка. — Я здесь прописан! Это и мой дом! Я никуда не пойду на ночь глядя!
— Ты здесь не прописан, — напомнила Виктория, устало прислонившись к косяку. — У тебя временная регистрация закончилась месяц назад. Ты забыл продлить. Ты же всегда всё забываешь. Так что юридически ты здесь — никто. Гость, который засиделся.
Стас задохнулся от возмущения. Он открывал и закрывал рот, пытаясь найти аргумент, который пробил бы эту стену ледяного спокойствия. Но аргументов не было. Была только прогрызенная дверь в ванную, испорченные туфли за двадцать тысяч и два черных мешка у порога.
— Ах так... — прошипел он, сужая глаза. — Ну хорошо. Ты сама этого захотела. Я уйду. Но ты приползешь, Вика. Ты сдохнешь тут от тоски в своей идеальной чистоте. Кому ты нужна, старая грымза с карьерой?
Он схватил поводок, валявшийся на полу среди мусора.
— Тайсон, ко мне! Мы уходим от этой сумасшедшей!
Но пес не сдвинулся с места. Он стоял у стола, доедая остатки пиццы прямо из коробки. Ему было плевать на драму людей. У него был ужин.
— Тайсон, кому сказал, ко мне! — заорал Стас, срываясь на визг. Он дернул пса за ошейник, пытаясь оторвать его от коробки с пиццей.
Пес, недовольный тем, что его трапезу прервали, глухо рыкнул и мотнул мощной башкой. Стас не удержал равновесия и пошатнулся, едва не упав в гору сваленных в прихожей пакетов. Это выглядело жалко: взрослый мужчина, претендующий на роль главы прайда, не мог справиться с собственным питомцем, который весил почти столько же, сколько и он сам.
Виктория наблюдала за этой позорной борьбой с каменным лицом. Она уже не чувствовала ни страха, ни жалости. Внутри неё словно выключили отопление — остался только холодный, трезвый расчет. Она видела не мужа, а посторонний, враждебный элемент, от которого нужно очистить помещение. Как плесень. Как грязь.
— Ну же, пошли! — Стас, наконец, ухватил пса под уздцы, пальцы его побелели от напряжения. Тайсон упирался всеми четырьмя лапами, его когти с противным скрежетом скользили по ламинату, оставляя глубокие белые борозды. — Видишь, что ты наделала, Вика? Животное в стрессе! Он не хочет уходить из дома!
— Это не его дом, — сухо отчеканила она, пнув ногой ближайший черный мешок в сторону выхода. Пакет гулко ударился о косяк. — И не твой. Выметайтесь. Оба.
Стас, пыхтя и краснея от натуги, кое-как дотащил упирающегося зверя до порога. Там он остановился, тяжело дыша, и попытался разыграть последнюю карту. Он выпрямился, насколько это было возможно с сорока килограммами живых мышц, висящих на руке, и сделал скорбное, почти трагическое лицо.
— Ты чудовище, Вика, — произнес он с пафосом провинциального актера. — Ты выгоняешь нас в ночь. А как же ответственность? Мы в ответе за тех, кого приручили! Это не просто слова, это кодекс чести! Ты предаешь живую душу ради своего комфорта!
Виктория, услышав эту заезженную цитату, лишь криво усмехнулась. Насколько же предсказуем он был в своей низости.
— Не смей цитировать Экзюпери, стоя в чужих грязных кроссовках посреди разгрома, который ты устроил, — её голос был тихим, но резал слух, как скальпель. — Ты никого не приручил, Стас. Ты просто купил игрушку, чтобы потешить своё эго, и забил на неё болт. Ты не в ответе даже за самого себя. Ты паразит. А паразитов не приручают. Их травят.
Она сделала шаг вперед. Стас инстинктивно попятился в подъезд, увлекая за собой Тайсона. Пес, оказавшись на бетонном полу лестничной клетки, тут же начал крутиться и скулить, чувствуя чужие запахи и нервозность хозяина.
— Ах ты стерва... — прошипел Стас, его лицо перекосило от злобы. Маска философа слетела, обнажив мелкую, мстительную натуру. — Да ты никому не нужна будешь с таким характером! Загнешся тут одна! А я... я найду ту, которая умеет любить!
— Поводок забыл, — перебила его Виктория.
Она подняла с тумбочки брезентовый поводок с тяжелым карабином. Стас протянул руку, ожидая, что она передаст ему вещь, но Виктория просто разжала пальцы. Поводок шлепнулся на грязный коврик в подъезде, прямо в пыль.
— Подбери, — сказала она, глядя на него сверху вниз. — И намотай на руку покрепче. Потому что, если твой зверь кого-то покусает, платить будешь ты. Хотя... чем тебе платить? У тебя даже на проезд сейчас нет, если я не ошибаюсь.
Стас замер, осознавая всю глубину своего падения. Он стоял на холодной лестнице, в тапочках, с двумя мешками барахла и неуправляемым псом, который уже начал облаивать соседскую дверь. У него не было ни плана, ни денег, ни жилья. Только гонор, который стремительно сдувался.
— Вика... — начал он, и в голосе промелькнули нотки паники. — Вика, подожди. Давай поговорим нормально. Куда я пойду? Ночь на дворе. Ну хочешь, я на коврике посплю? Ну не будь ты зверем!
Тайсон, почувствовав слабину в голосе хозяина, снова дернулся и громко, раскатисто гавкнул, так что эхо заметалось по этажам. Где-то выше открылась дверь, и недовольный голос соседки крикнул: «Утихомирьте свою псину, или я полицию вызову!»
— Вот и поговори с соседями, — сказала Виктория. — Им расскажи про Экзюпери.
Она взялась за ручку двери. Стас попытался вставить ногу в проем, но Тайсон в этот момент рванул вниз по лестнице, увидев кошку, и Стаса, как куклу, дернуло следом. Он не удержался, взмахнул руками и кубарем покатился по ступенькам, путаясь в поводке и собственных ногах. Раздался грохот, визг собаки и отборный мат.
Виктория не стала смотреть, как он приземлился. Она просто захлопнула дверь.
Щелчок замка прозвучал как выстрел. Один оборот. Второй. Третий. Ночная задвижка.
В квартире наступила звенящая, оглушительная тишина. Никакого собачьего хрипа, никакого бубнежа телевизора, никаких претензий. Только запах. Тяжелый, сладковатый дух немытого тела и псины.
Виктория прислонилась спиной к двери и закрыла глаза. Она не плакала. У неё не дрожали руки. Она чувствовала невероятную, звенящую легкость, словно сбросила с плеч мешок с цементом.
Она оттолкнулась от двери и пошла в ванную. Там, под раковиной, стояла большая бутылка с хлоркой.
— Ничего, — сказала она вслух, и её голос прозвучал уверенно и твердо в пустой квартире. — Сейчас всё отмоем.
Она надела резиновые перчатки, налила в ведро воды и щедро плеснула туда едкой, пахучей жидкости. Запах хлорки ударил в нос, перебивая вонь зверинца. Это был запах чистоты. Запах начала. Запах свободы. Она опустила тряпку в воду, выжала её и с остервенением начала тереть пол в том месте, где еще пять минут назад стояли чужие, ненужные ей существа…