— Девушка, вы не понимаете. Это брак. Мы платили не за «особенности развития», а за здорового наследника.
Ангелина Львовна отодвинула от себя пухлую папку с результатами УЗИ и анализов так, будто там лежала дохлая мышь. Она сидела в частном кабинете клиники, идеальная, затянутая в дорогой шелк, и даже не смотрела в мою сторону. Для неё я была просто инкубатором, который внезапно выдал ошибку.
Мне тогда было тридцать. Дома ждала семилетняя дочка Даша, которой я мечтала купить нормальную квартиру, а не ту конуру в общежитии, где мы ютились. Заказчикам, Илье и Ангелине, было под пятьдесят. Они долго шли к этому ребенку, перепробовали всё, и я была их последним шансом.
— В протоколе четко прописано: патология плода является основанием для прерывания, — подал голос Илья. Он был старше жены, седой, с тяжелым взглядом человека, который привык покупать всё, от заводов до лояльности судей.
— Это тридцать вторая неделя, — мой голос дрожал. — Какое прерывание? Малыш уже толкается. Он живой. Врачи говорят, что косолапость и подозрение на порок сердца — это не приговор. Это лечится!
— Мы не будем тратить жизнь на беготню по больницам с инвалидом, — отрезала Ангелина. — Мы закрываем контракт. Вы получаете минимальную компенсацию за вред здоровью, и на этом расходимся. Ребенок нам не нужен. Оставляйте его в роддоме, делайте что хотите.
Я вышла из клиники на ватных ногах. В животе копошилось маленькое существо, которое еще вчера называли «нашим долгожданным сыночком», а сегодня окрестили «браком».
***
Следующие два месяца я жила как в тумане. Юристы Ильи быстро аннулировали все договоренности. По документам выходило, что я просто мать-одиночка, которая родила «для себя». Помощи ждать было не от кого.
Степа родился в дождливый ноябрь. Когда мне его приложили к груди, я расплакалась. Маленькая ножка действительно была сильно подвернута внутрь — та самая косолапость. Но он смотрел на меня такими глубокими, синими глазами, что сердце просто разлетелось в щепки.
— Ну что, Степка, — шептала я. — Не нужен ты им. А мне нужен. Прорвемся.
Моя мама, когда узнала, схватилась за голову:
— Рита, ты с ума сошла! Тебе Дашку кормить надо, а ты «тяжелого» ребенка на себя вешаешь. Ты же знаешь, сколько стоят операции?
— Справлюсь, мам. Пойду полы мыть, переводами займусь по ночам. Я не смогу жить, зная, что он там один, в казенной кроватке.
Первый год был адом. Каждые две недели — гипсование ножки. Массаж, бесконечные очереди в поликлиниках. Денег не хватало катастрофически. Я продала всё, что у меня было ценного, работала по ночам, пока дети спали. Дашка, золотая моя девочка, в свои семь лет научилась менять подгузники и развлекать брата, пока я судорожно стучала по клавишам ноутбука.
А потом случилось маленькое чудо. В восемь месяцев мы поехали на консультацию к лучшему кардиологу в области. Тот долго смотрел результаты Эхо-КГ, хмурился, а потом поднял на меня глаза:
— А кто вам сказал про порок сердца, мамочка?
— В частной клинике, на тридцатой неделе… Вот заключение.
Врач усмехнулся и отбросил бумажку:
— Окно закрылось. Это была возрастная особенность плода, которая часто проходит к рождению или в первые месяцы. Ваш парень здоров. А нога… Еще пару курсов массажа, спецобувь — и к трем годам он у вас в футбол играть будет.
Я вышла из кабинета и села на кушетку. Смеялась и плакала одновременно. «Брак», от которого отказались богачи, оказался просто напуганным малышом, которому нужно было немного времени и любви.
***
Прошло чуть больше года. Степке исполнилось восемнадцать месяцев. Он уже вовсю топал по площадке, смешно косолапя в ортопедических сандаликах, и выкрикивал свое любимое «Да-да!», когда видел сестру.
Я выложила в соцсети пост — просто фотографию Степки на качелях. Он был невероятно похож на своего биологического отца, Илью. Те же скулы, тот же разрез глаз. Я не думала, что это кто-то заметит. У меня была закрытая страница, но общие знакомые с той семьей, видимо, остались.
Через три дня у моей двери остановился черный внедорожник.
Я открыла дверь, даже не спросив «кто там». На пороге стояла Ангелина. Она выглядела еще более похудевшей и злой. За её спиной маячил Илья.
— Здравствуй, Рита, — сухо сказала она. — Мы пришли поговорить.
— Нам не о чем разговаривать. Вы отказались от сына еще до его рождения.
— Мы совершили ошибку, — перебил её Илья. Он пытался заглянуть мне через плечо, туда, где в коридоре Степа возился с машинкой. — Нам предоставили неверные медицинские данные. Мы провели расследование в той клинике, врача уволили. Мы готовы забрать мальчика.
Я почувствовала, как внутри закипает холодная ярость.
— Забрать? Как вещь из химчистки? «Ой, извините, пятно не вывелось, верните деньги»? Или наоборот — «Ой, а вещь-то качественная, отдайте назад»?
— Рита, не дерзи, — Ангелина сделала шаг вперед, обдав меня ароматом парфюма ценой в мою годовую зарплату. — Мы возместим тебе все расходы. Дадим сверху… очень много. Ты купишь квартиру, дашь дочери образование. Но Степан — наш сын. По крови он принадлежит нам.
— По крови? — я усмехнулась. — По крови он принадлежит женщине, которая не спала год, выправляя ему ноги. Которая выла от бессилия, когда не на что было купить смесь. Где вы были, когда ему гипс накладывали? Где вы были, когда он первый раз «мама» сказал?
— Мы подаем в суд, — ледяным тоном произнес Илья. — У нас лучшие адвокаты. Биологически он наш. Ты нарушила условия конфиденциальности, оставив его себе. Мы докажем, что ты ввела нас в заблуждение относительно его состояния, чтобы оставить ребенка себе и потом шантажировать.
Они ушли, оставив после себя тяжелый запах дорогих сигарет и липкий страх.
***
Суд длился почти полгода. Это было самое страшное время в моей жизни. Илья и Ангелина не скупились. Они наняли людей, которые копались в моем грязном белье, опрашивали соседей, пытались доказать, что я живу в нищете и не могу обеспечить ребенку достойное будущее.
На одном из заседаний их адвокат вкрадчиво спросил:
— Маргарита Сергеевна, вы ведь работаете фрилансером? Доход нестабильный? Жилье съемное? Вы действительно считаете, что в этих условиях ребенку лучше, чем в особняке с нянями и лучшими врачами?
Я встала, чувствуя, как дрожат колени, но голос мой был тверд:
— В особняке его однажды уже списали в утиль. Как бракованный товар. Дети — это не инвестиция и не покупка в магазине. Степа — человек. И он знает, что его любят не за «идеальность», а просто потому, что он есть.
Судьей была женщина лет шестидесяти, с усталыми глазами. Она долго изучала документы. Отказные письма, которые Илья и Ангелина подписали в клинике, когда думали, что Степа будет инвалидом, сыграли ключевую роль.
— Знаете, — сказала она, глядя поверх очков на чету заказчиков. — В праве есть понятие «интересы ребенка». Вы добровольно отказались от исполнения родительских обязанностей, мотивируя это состоянием здоровья плода. То, что сейчас ребенок здоров, не аннулирует ваш отказ. Это не договор купли-продажи, который можно расторгнуть из-за пересортицы.
Когда она зачитывала решение — оставить ребенка со мной и окончательно лишить биологических родителей прав на него — я не чувствовала триумфа. Только опустошение и дикое желание обнять своих детей.
Ангелина даже не посмотрела на меня на выходе. Она лишь бросила мужу: «Я же говорила, надо было сразу искать другую». Для неё это был просто неудачный проект.
***
Прошло пять лет. Степке уже шесть. Он абсолютно здоровый, крепкий мальчишка, который занимается гимнастикой. Если не знать, никогда не догадаешься, что когда-то у него были проблемы с ногами.
Недавно мы гуляли в парке, и я увидела их. Они сидели на скамейке — постаревшие, какие-то потухшие. У Ильи дрожали руки, когда он доставал платок. Рядом с ними не было детей. Только пустота, которую не заполнишь никакими деньгами.
Они узнали нас. Илья приподнялся, хотел что-то сказать, но Ангелина дернула его за рукав. Мы прошли мимо.
Степка крепко сжал мою руку и спросил:
— Мам, а почему тот дядя так на нас смотрит? У него грустные глаза.
— Наверное, он что-то потерял, сынок, — ответила я, поправляя ему воротник куртки. — Что-то очень важное, что нельзя купить ни в одном магазине мира.
Мы пошли дальше, в сторону аттракционов. Дашка уже бежала впереди, махая нам рукой. В кармане у меня не было миллионов, и мы всё еще жили в нашей уютной, хоть и небольшой квартире. Но когда Степа на бегу обернулся и крикнул: «Мама, я тебя обожаю!», я поняла, что в тот день в клинике я приняла самое правильное решение в своей жизни.
Иногда «брак» — это не дефект в ребенке. Иногда «брак» — это пустота в сердцах тех, кто считает, что за деньги можно купить всё, даже душу.
Спасибо, что дочитали! ❤️ Автор будет благодарен вашей подписке и лайку! ✅👍
Мои соцсети: Сайт | Вконтакте | Одноклассники | Телеграм | Рутуб.