Режиссер Иосиф Райхельгауз задается вопросом: если жизнь состоит из случаев, есть ли у каждого случая автор или случай случаен? Перечисляет случаи своей жизни, и у самого от такого перечисления дух захватывает, что уж о читателе говорить. Расскажет и про самый страшный случай. Но счастливый. Только линия на бампере осталась.
Случай есть имя Бога, когда он не хочет подписываться.
Анатоль Франс
Много раз признавался любимому «Пионеру» в своем невоинствующем атеизме, неверии в потусторонние силы, создавшие или определяющие жизнь. Но, оценивая свою неповторимую, прекрасную, счастливую судьбу, вижу, что жизнь состоит из случаев. Можно попытаться сообразить, зафиксировать и хоть как-то понять, есть у случая автор или случай случаен. А если случаен, то сколько их нужно, какое необходимо сочетание, чтобы, например, появился я. Случай из жизни или жизнь из случая?
Дедушка Мейер Ханаанович Райхельгауз кроме родителей знал только своего дедушку, их там было семь братьев. Эти семь братьев оказались рассеянными по всей России. Я встречал дальних родственников в Магадане, Хабаровске, Омске. Пришли они из Чухонии. А еще раньше — из Испании. Через черту оседлости, через Германию. Случайно…
Все эти связи, знакомства, женитьбы, появления новых детей случайны! Расспрашивал, дедушка дальше своих дедушек никого не помнил.
Дед Мейер был волосатый такой и доказывал, что человек произошел от обезьяны. Где-то слышал про Дарвина. И утверждал, что его дед был похож на обезьяну.
Сегодня многие пытаются вычислить свою родословную. Платят за это немалые деньги. Целые фирмы ищут ваши корни в давних временах и дальних странах.
У меня есть приятель. Замечательный архитектор Маноло Нуньес. Вернее, Маноло Нуньес-Яновский.
Его родословная удивительна. Папа, испанский офицер, убегая от Франко в каком-то там тридцать шестом, захватив с товарищами военный корабль, приплыл в Одессу сдаваться коммунистам. То есть не сдаваться, а быть вместе, устанавливать всемирный рай. И этот молодой офицер помнил свою родословную до шестнадцатого века. Поэтому Маноло Нуньес очень хорошо знал предков по отцовской линии. А по материнской… Папа женился на еврейской девочке Дине Яновской, которая даже бабушку свою не видела. Но фамилия Маноло теперь через дефис, Нуньес-Яновский. У него родной язык испанский, по папе, абсолютно родной русский, на котором говорила тогда вся Одесса, в школе украинский, немного молдавский, французский. И понеслось… Цепь случаев! Да что там Яновский?
Мои предки по линии папы, Леонида Райхельгауза, появились в деревне, колхозе имени Иванова, куда приехала жить семья мамы, из крохотного городка Балта. Мамины мама и папа — учителя. Папа преподавал математику, мама — язык и литературу. Мой папа прошел войну и не погиб, что невероятно. Мама, ей было пятнадцать лет, а сестре — двенадцать, эвакуировалась со своими мамой и папой в эшелоне. Началась бомбежка — почти все погибли, и родители на глазах у девочек…
И вот конец войны, папу оставляют в Берлине, он гонщик, чемпион, получил именной мотоцикл от Жукова. И уже к сорок седьмому году зовет маму в Берлин жить, ему там дают квартиру, он должен тренировать мотоциклистов. Костюм себе штатский купил. Но мама не хотела в Берлин, немцы убили родителей. Говорит: «Все, тогда не пойду за тебя замуж». И папа отказался от Берлина. Тоже случай, потому что по тем временам Берлин… тренер, квартиру дали… И он все это оставляет и возвращается в деревню, в еврейский колхоз имени Иванова.
Двенадцатого сентября свадьба. Мы всю жизнь родителей поздравляли в этот день. И снова случай: ровно двенадцатого июня, день в день через девять месяцев, появляюсь я.
Все равно не понимаю. Откуда я взялся? Столько случаев! А могло и не… С этим не встретиться, этого не увидеть, сюда не зайти…
Лет в четырнадцать начинаю осознавать, что хочу быть режиссером. А режиссура в Одессе — казалось бы, огромный культурный город — культпросветучилище со специализацией «режиссер самодеятельного коллектива». Как же я с тех пор ненавижу самодеятельность во всех ее проявлениях! И в четырнадцать лет, уже успев поработать на автобазе сварщиком, поступаю в это самое училище.
Учусь там несколько месяцев, параллельно в вечерней школе, девятый класс. Потом директор школы, оказавшись маминой знакомой, жившей с нами по соседству на улице Чижикова (в скобках замечу, что другим соседом во дворе, куда выходили окна, был Михаил Жванецкий), — эта соседка помогает экстерном сдать за какой-то там десятый, я получаю аттестат. Случай, что мама ее встретила.
В результате в свои неполные шестнадцать лет могу поступать в институт. Конечно, ГИТИС, ВГИК — космос (это уже в другом веке я стану там профессором). Еду в Харьковский театральный. И опять же о случае. Не готов к поступлению, но, очевидно, энергия, Одесса, солнце, самоуверенность. Как-то убедил педагогов и прорвался в этот Харьковский институт. Еще раз скажу, ГИТИС, ВГИК, Москва — неприступны! Мы же тогда не допускали, что можно даже в Лондоне учиться или Рочестере (где я, кстати, через 30 лет преподавал). Это в голову прийти не могло. Скорее на Луну полететь, чем учиться в Париже режиссуре. И снова случай: в Харьковском институте занятия отменяют. Набрали много евреев, много русских, мало украинцев. И министр культуры Бабийчук (шутка тогда ходила — на Украине две трагедии: Бабий Яр и Бабий чук) списки принятых не утверждает.
Возвращаюсь в Одессу, гуляю вокруг оперного театра, с другой стороны, ближе к бульвару. А там маленький переулочек, Чайковского, в котором Одесский ТЮЗ. Читаю объявление — опять же, ну сверхслучай! Объявление, которое только повесили: «Одесскому ТЮЗу нужен артист сорок восьмого размера». А я был сорок шестого. Набрал воздух, вошел, позвали режиссера. Всю жизнь буду помнить: Мария Исаевна Каменецкая. Думал, как в институте: стихи, басню, прозу, но нет, стала меня оглядывать и соотносить с чем-то. В костюмерной примеряли какие-то гимнастерки, фуражки, папахи. Везде написано: Коля Губенко. Оказалось, Коля поступил в Москве во ВГИК и уволился за два дня до начала сезона. Срочно искали артиста под костюмы… Тот самый Николай Николаевич Губенко, артист, кинорежиссер, худрук Таганки, последний министр культуры СССР, с которым я лет через двадцать буду вспоминать этот Одесский ТЮЗ и его ботинки, и сереб-ряный, из фанеры скафандр, в который меня заколачивали для спектакля «Вовка на планете Ялмез».
Редкий случай! Без образования в пятнадцать лет выйти на профессиональную сцену. В шестнадцать, проработав год артистом, еду в Москву.
И снова случай. Негде жить, кто-то дает записочку. Еду к какому-то Юлию Марковичу Даниэлю. Это мне еще в Харькове сказали: наш Юлик, поезжай к нему. Юлий Маркович принял: вот тут матрасик, будешь расстилать. Деньги оставлю, покупай картошку. Купил картошку, сидел, чистил, жарил. Пришел какой-то артист из Театра Пушкина, спросил: где Юлик? Ответил: «Скоро придет». Он интересуется: картошку жаришь? Очень хорошо, а то жрать хочется. Слушай, я песню сегодня придумал, давай спою. Стал стучать, отбивать ритм на столе и петь: «На границе с Турцией или с Пакистаном…» Это был Высоцкий! Но тогда я не понял и не придал этому случаю значения. «А на нейтральной полосе цветы…» Потом пришел Юлик и еще кто-то… А через несколько дней Юлий Маркович сказал: быстро отсюда уходи. Быстро! — Идти некуда! Ни общежития, ничего. — Бегом! Возвращайся в Одессу, поезжай в Ленинград, куда хочешь, здесь больше нельзя. Потом, зимой, услышал: процесс Синявского—Даниэля. Я уже был студентом ЛГИТМиКа.
Поступил в Ленинградский театральный институт. Почти случайно. Шел дополнительный набор. Профессор Борис Вульфович Зон принимал всего двадцать студентов или двадцать два, из которых четверо оказались из Одессы. Когда я вошел, Зон сам слушал, хотя обычно вначале отсеивают педагоги, ассистенты. Он спрашивает: вы кто? — Райхельгауз. — Откуда? — Из Одессы. Стала вся комиссия хохотать и больше всех Зон, поскольку я пятый из Одессы. И шутя, для ровного счета, практически без экзамена зачислили. Редкий случай. Я стал студентом в Ленинграде. Дальше все пропускаю, потому что вскоре профессор Зон меня отчислил. Тогда воспринял как трагедию, потом — как счастье…
Но не забыл. Через много лет изданный в ГИТИСе учебник по режиссуре и актерскому мастерству посвятил Борису Вульфовичу Зону.
Дальше все пропускаю, потому что пошел к Товстоногову, прорвался. Он сказал: «Оформляйся рабочим сцены». Оформился. Ежедневно видел на сцене Смоктуновского, молодую Доронину, Луспекаева, Лебедева, Басилашвили — всех-всех. И Юрского, который сыграет — потом, еще не скоро — главную роль в моем телефильме «Картина», и мы получим Гран-при на Пражском фестивале… Цепь случаев.
Прямо через мост от БДТ по Фонтанке я шел. Стоял январь, не то февраль. Сильный ветер. Навстречу Бродский. Сразу видно: поэт, шарф развевается! А я, естественно (семнадцать лет), бросился поговорить, может, стихи почитать, но не случилось. Бродский не стал… как-то посмотрел, потом отвернулся. Очевидно, что-то обдумывал, или какие-то строки зрели. И Иосифу Александровичу было, извините, не до Иосифа Леонидовича. И случай встречи с Бродским не случился.
Решили меня забрать в армию. Спрятался, поступил в Институт культуры. Поучился, перевелся в университет, стал руководить студенческим театром. Выпустил спектакль, еще один. Вышла первая публикация в какой-то ленинградской газете… Увидел живого Шостаковича! Не пошел на похороны Ахматовой. Случай на случае.
Еще два-три года в Ленинграде. Вдруг слышу, а я уже знал это имя, в ГИТИСе набирает Анатолий Васильевич Эфрос. Конечно, все бросил, не защитил диплом в университете и помчался поступать в ГИТИС, в Москву. И опять же, редкий случай. Потому что не я один узнал, что набирает Эфрос. Из Ростовского университета приехал талантливейший Толя Васильев, из Челябинского политехнического — преподававший там теорию машин и механизмов Боря Морозов, из Уфы — Ривкат Исрафилов, из Горького — Андрюша Андреев…
Бешеный конкурс. Нас отжимали, отжимали, отжимали. И еще раз случай. Как известно, в те советские времена был лимит на определенные фамилии. К финалу набора остались две, из которых, ясно, выберут одну. Первая моя. Вторая — Евгений Арье. Женечка Арье, который окончил к тому времени факультет психологии Московского университета. Я шутил, что, конечно, возьмут меня, потому что бабушка — Зинаида Райх. Райхельгауз ее фамилия, а Райх — псевдоним. Эта шуточка потом еще много лет гуляла по ГИТИСу.
Повесили списки, а там ни меня, ни Арье. Я в шоке, в ужасе, понимаю, что не поступил. Медленно побрел к метро «Арбатская». Вдруг кто-то догоняет… Надеюсь, он еще жив, испанец Анхель Гутьеррес, который, как мой друг Маноло, случайно родился в России, стал педагогом ГИТИСа… Случайно увидел, что секретарь ошиблась, не допечатала. Догнал. Вернул. Никогда не забуду!
А Арье так до конца жизни не простил, что тогда повезло мне.
Дальше — счастье! Учусь в ГИТИСе. Великие педагоги. Талантливейшие однокурсники. Живем в общаге на Трифоновке, смотрим репетиции Эфроса, спектакли Любимова, все, что можно и чего нельзя. Опять же случайно в Театре Советской армии, куда Андрей Алексеевич Попов позвал на преддипломную практику, я поставил спектакль, его увидела жена режиссера Леонида Хейфица Тоня. Случайно. Он прошел один раз только. И сказала своей подруге Галине Борисовне Волчек: «У нас мальчик в ГИТИСе на четвертом курсе. У него, правда, фамилия такая — Райхельгауз». Волчек предложила: «Пусть зайдет». Я зашел, и, очевидно, у нее было в тот день случайно хорошее настроение. И случайно рядом оказался директор театра Олег Табаков. И они сказали: «Покажи!» Я показал. Спектакль понравился. Меня взяли в театр…
И снова счастливейшие случаи. В первой же премьере «Современника» у меня играют Гафт, Табаков, Волчек, Олег Даль, Любовь Ивановна Добржанская, молодые Костя Райкин и Марина Неёлова…
Познакомился с Александром Володиным. Увидел близко Анджея Вайду, разговаривал с Марленом Хуциевым. Он репетировал «Случай в Виши» Артура Миллера. Надо сказать, что художественных произведений со словом «случай» огромное количество: «Случай на охоте» Тургенева, «Случай в зоопарке» Эдварда Олби… у Толстого, у Чехова… Когда услышал тему «Случай», вспомнил много цитат.
Дальше… Написал пьесу. Думал, для себя, а она пошла в сотнях теат-ров, и я стал богатейшим человеком — купил «Жигули».
Вот, пожалуй, самый страшный случай, но счастливый!
Я плохо водил машину. И как-то в воскресное утро, понимая, что движение будет слабым, решил потренироваться. Со мной поехал друг, Петя Гулько, он сейчас руководитель Фонда Спивакова для одаренных детей. А дружим всю жизнь, в одной школе учились. Он сел со мной в «Жигули». И стали гонять по полупустым улицам. Между Брестскими Первой и Второй не заметил «кирпич», выскочил на бешеной скорости, и на еще большей из переулка вылетела наперерез «Волга», которая у меня на бампере оставила линию, будто кто-то карандашом или авторучкой провел. Доля секунды — мы с Петей были бы разнесены в клочья. Я остановился и увидел, что «Волга» затормозила через квартал. К нам шел человек. Шел как в невесомости, будто по Луне. Не сказал ничего. Махнул рукой и медленно вернулся к своей «Волге». Всегда вспоминаю это, когда кажется, что что-то идет не так. Говорю себе: идиот, ты бы мог в свои, сколько там было, двадцать пять — двадцать шесть жизнь уже окончить. Но случай, случай, случай… Счастливый!
Получил диплом и начал преподавать в ГИТИСе, в мастерской своего учителя Андрея Попова. В эту мастерскую поступает девочка, Марина Хазова. С детства в музыкальной школе, у нее замечательный папа Михаил Александрович Хазов, благородный, скромный. Мама Анна Ивановна. Прошли всю войну. Они, как было тогда принято, купили дочери пианино. Марина играла так хорошо, что поступила в Мерзляковское училище и явно шла в Консерваторию, чтобы стать концертирующей пианисткой. Но! Случай. Перед каким-то капустником кто-то заболел, и спросили: «Кто вместо?» Марина Хазова подняла руку. И сыграла так, что вокруг стали восклицать: замечательная артистка! Не там учишься! И она поступила в ГИТИС, в мастерскую Андрея Попова. Талантливая, музыкальная, красивая! Васильев занял ее в большой роли, Волчек пригласила в «Современник», Марлен Хуциев снял в «Бесконечности»! Да что рассказывать! Я на ней женился. И этот случай — судьба!
А дальше — случай или воля Божья? Марина, у которой родственники из Сибири, и я, уже знаете откуда… Родились дочери. Мог же быть другой случай. И этих моих любимых Маши и Саши не было бы или были бы другие. Я бы их так же любил, но! Не могу представить других. Маша — только Маша, такая. И Саша — только эта! У Маши муж Леша, а у Саши — Валя. У Маши дочь Соня, моя любимая Соня, которая нарисует к этому тексту иллюстрации. Пете два с половиной года, белокурый с голубыми глазами. Говорили, мой папа таким был в детстве. И вот сейчас Петя, смотрю на него, и кажется — вижу свои черты. И Петя меня с таким удивлением и глубиной разглядывает. Невероятно! Сколько миллионов случаев должно было случиться, чтобы Петя оказался моим внуком…
Перескакиваю из одного в другое, но опять случай. Я дружил с замечательным кинорежиссером, интереснейшим человеком Сергеем Соловьевым. Мы часто виделись, общались. Ездили в Одессу, он иногда возникал неожиданно… Как-то прилетел и говорит: «Ищу натуру, море, такое… Средиземное, но можно и Черное. Хорошо бы скалы, дикие места. Придумал сюжет… неслучившийся случай».
В поезде из Женевы в Париж или Берлин едут русские девочки. Они как-то дружили, переписывались. И вот встретились. К этим девочкам сначала подсаживается где-то по дороге начинающий лысеть, но молодой еще человек. А потом входит в купе мальчик, художник с холстами. И начинаются разговоры. Они могли выйти на одной станции, а вышли на другой. Увидели море, скалы и вышли. И их связь, этих мальчиков, этих девочек, не сложилась. Не случилось. А если бы случилось? Если бы начали дружить или полюбили друг друга? Представляете, история мира могла бы развернуться. Догадались? Лысеющий мужчина и молодой художник — Ленин и Гитлер! Невероятно! Но могло случиться. К лучшему или худшему, не знаю. Не случилось.
А вот случай в Париже (прямо как у Бунина).
Лет пятнадцать-двадцать тому с дочкой Сашей гуляем у президентского дворца и видим: из какого-то театра на Елисейских полях выносят декорации. «Саша, — говорю, — посмотри, очень похоже на “Школу современной пьесы” в Москве. Такое же старинное здание, вот бы гастроли устроить!» Саша узнает: «Это театр Пьера Кардена». Но я уверен, что Кардена давно нет в живых. Думаю: может, это его имени? А мы с Сашей по дороге в Женеву, где я должен выпустить спектакль.
Все получилось. Спектакль вышел. Успех. Суета. Поздравления! После премьеры подходит женщина, говорит по-русски: «Знаете, так понравилось. Мы с мужем приглашаем вас в ресторан!» Соглашаюсь не раздумывая. Ужинаем, и она продолжает: «Муж представляет в Швейцарии интересы Пьера Кардена». Дальше говорит муж, жена переводит: скажу Кардену, что видел работу русского режиссера, и вы у него в театре что-то поставите? Я и здесь не сопротивлялся. Дальше встреча с Карденом, и я убеждаю его, что перед постановкой следует показать спектакли «Школы современной пьесы» в его театре. Вот так через цепь случаев возникают гастроли в Париже. Настоящий Карден, французская пресса, программа «Время»… Интересно, возможен ли такой случай сегодня?
Трагический случай. Совсем недавно. Этим летом.
Уже много писали, много говорили, много страдали. Я о гибели Юры Бутусова. Когда после известных событий кафедра режиссуры в ГИТИСе осиротела, Бутусов оказался в Париже, я — в Израиле, где вроде стал возникать театр. Позвонил Крымову, другим друзьям и коллегам, в том числе Бутусову, и говорю: «Юрочка, если у меня все сложится с театром, правда, театр пока на бумаге, приедешь поставить?» Он стал хохотать и говорит: «Мне тоже как бы дали театр. У меня тоже как бы театр в Париже. Если наладится, будем ставить!»
Юра недолго преподавал. У него были замечательные студенты. Каждый экзамен лучше многих премьер московских! И вот случай, невероятный, жуткий, трагический.
В Созополе, там еще рядом Поморие это болгарское, куда много лет подряд прилетали летом театральные из Москвы… Бутусов, спортивный, крепкий, вдруг куда-то поплыл, какая-то волна невозвратная. Случайно утонул. Случайно.
Опубликовано в журнале "Русский пионер" №130. Все точки распространения в разделе "Журнальный киоск".