Говорят, кровь не водица. Но когда кровь пьют литрами каждый день, однажды понимаешь: лучше быть обезвоженным сиротой, чем с таким родственником.
***
— «Катя, скажи честно: ты нормальная?» — Вика из бухгалтерии перегнулась через перегородку и посмотрела на меня так, будто я собиралась родить прямо на клавиатуру.
— «В каком смысле? Я до обеда — да. После обеда — зависит от планёрки».
— «У нас новенькая. Из Москвы. И она… такая. Тихая».
Я подняла глаза и увидела её — девушку у ресепшена, с папкой, прижатой к груди, как щит. Светлые волосы в хвост, губы поджаты, взгляд осторожный, будто в офисе можно наступить на мину.
— «Это Алина. Она к нам в HR (отдел кадров)», — прошептала Вика, будто сообщала о внезапном карантине.
— «У нас есть HR?» — искренне удивилась я.
— «Теперь да. И не спорь. Она уже улыбнулась Сергею Павловичу».
Сергей Павлович, наш директор, умел оценить людей по одному критерию: насколько быстро они соглашаются «сделать по-быстрому».
Алина же улыбалась ему так, как улыбаются человеку, который спросил дорогу в незнакомом городе: вежливо и испуганно.
На планёрке её посадили рядом со мной — «чтобы Катя ввела в курс». Это звучало так, будто я умею вводить людей хоть куда-то, кроме нервного срыва.
— «Алина, да?» — спросила я.
Она кивнула.
— «Катя», — представилась я. — «Если вы любите тишину, бегите. У нас тишина бывает только в день зарплаты — и то не всегда».
Она снова кивнула, и я поняла: говорить она будет мало. А значит, говорить придётся мне — за двоих.
После планёрки Вика подлетела ко мне с глазами, как у человека, который уже всё про всех понял.
— «Ну что?»
— «Что “ну что”?»
— «Она странная?»
— «Вика, у нас в отделе рекламы странные все. Ты видела, как Славик разговаривает с принтером?»
Вика фыркнула:
— «Нет, ты не увиливай. Она… как будто всё время ждёт, что её отругают».
— «Потому что у нас ругают. Это не ожидание — это опыт», — сказала я и сама не заметила, как у меня внутри щёлкнуло.
Опыт. Да. У нас в семье тоже всё держалось на этом слове.
В тот же вечер я пришла домой и застала маму в состоянии «я не плачу, просто режу лук», хотя лука на кухне не было.
— «Ты где была?» — спросила она.
— «На работе. Там теперь есть HR».
— «Господи, зачем?»
— «Чтобы увольнять нас профессионально», — сказала я и поставила сумку на табурет.
Из комнаты вышел Артём — мой старший брат. Старший не по возрасту, а по праву «мне можно». Ему тридцать два, а он всё ещё ходит по дому так, будто это гостиница: переночевал — и молодец.
— «Сеструха», — он подмигнул. — «Мам, есть что пожрать?»
— «Есть суп», — сухо сказала мама.
— «Суп — это не еда. Суп — это наказание», — Артём открыл холодильник и стал там жить глазами.
Я посмотрела на него и поймала себя на той самой усталости, когда любишь человека, но хочется выставить его на лестничную клетку вместе с его шутками.
— «Как день?» — спросил он меня, ковыряя ложкой суп, как будто искал в нём смысл жизни.
— «Новенькая пришла».
— «В смысле, к тебе в отдел?» — он поднял брови.
— «В офис. В HR».
— «Красивая?» — спросил он слишком быстро.
Мама кашлянула так, как кашляют люди, когда хотят сказать «прекрати», но не хотят начинать скандал до восьми вечера.
— «Обычная», — ответила я. — «Тихая».
— «Тихие — самые интересные», — Артём усмехнулся и встал. — «Ладно, я пошёл. Дела».
— «Какие дела? У тебя же опять “пауза” в работе», — не удержалась мама.
— «Мам, я взрослый человек».
— «Взрослый человек оплачивает коммуналку», — сказала мама, и это прозвучало так, будто она положила на стол нож. Не кухонный — семейный.
Артём сделал вид, что не услышал. Он так умел: у него был талант не слышать то, что мешает ему жить.
Я пошла в свою комнату и поймала себя на мысли, что новенькая Алина почему-то не выходит из головы. Не потому что она мне интересна. А потому что я уже видела этот взгляд — «меня сейчас будут ругать».
Он у меня был в подростковом возрасте.
И у мамы — когда папа ещё жил с нами.
На следующий день Алина принесла в офис пирог. Не корпоративный «праздничный», а домашний, в лоточке, с салфеткой и теми самыми несчастными глазами, будто она пришла просить прощения за своё существование.
— «Это… я… хотела угостить», — сказала она и поставила пирог на стол в переговорке.
— «Повод?» — мгновенно спросила Вика.
Алина замялась.
— «У меня… первый день на испытательном прошёл», — выдавила она.
— «Ого. У нас люди отмечают первый день, потому что выжили», — хмыкнул Славик.
Я взяла кусочек и увидела, что руки у Алины дрожат — почти незаметно, но дрожат. Как у человека, который не привык, что к нему просто подходят и берут.
— «Вкусно», — сказала я искренне. — «Спасибо».
Она подняла на меня глаза и впервые нормально улыбнулась.
— «Вы… не злитесь на меня?»
— «За что?»
— «Ну… я же… новенькая».
— «Алина, мы злимся не на новеньких. Мы злимся на директора и на жизнь», — сказала я. — «Расслабьтесь».
И именно в этот момент в переговорку вошёл Артём.
Я чуть не подавилась пирогом.
— «Катюх, привет. Я на минутку, Серёгу забрать», — сказал он, как будто был тут всегда.
— «Артём?» — только и выдавила я.
— «Ага. Я теперь… по проекту», — он посмотрел на меня так, как смотрят люди, которые уже придумали себе легенду.
Алина застыла с лопаткой для пирога в руке. Артём перевёл взгляд на неё, и я увидела, как у него включился этот режим — «я сейчас всем понравлюсь».
— «О, а это кто у вас такая?» — он улыбнулся.
— «Алина. HR», — сказала я слишком резко.
— «Алина… красиво. А я Артём», — он протянул ей руку.
Алина пожала её осторожно, будто рукопожатие могло обжечь.
— «Очень приятно», — тихо сказала она.
Вика посмотрела на меня и глазами спросила: «Ты тоже это видишь?»
Я видела.
И мне уже не нравилось, куда всё это катится.
Вечером мама встретила меня фразой, которой у нас начинались большие семейные спектакли.
— «Катя, только спокойно», — сказала она.
— «Мам, после “только спокойно” у нас обычно либо долг, либо развод».
— «Твой брат опять влип», — выдохнула мама. — «Ему звонили. Из банка».
— «Какого банка?»
— «Любого, Катя. Они теперь как комары — находят кровь».
Я села. Реально села, потому что ноги решили, что дальше без них.
— «Сколько?»
Мама отвернулась к окну.
— «Я не знаю. Он сказал “немного”. А “немного” у Артёма — это как “чуть-чуть дождик” в ноябре».
Я молчала, и в этой тишине было слышно, как мама дышит.
Плохо.
Сдержанно.
На честном слове.
— «Он где?» — спросила я.
— «Сказал, что на работе. Представляешь, Катя? На работе!» — мама почти засмеялась, но вышло как всхлип.
И я подумала: новенькая в HR, пирог, брат «по проекту»…
Нет, это не совпадение.
Это начало.
***
— «Катя, ты чего такая бледная?» — Вика догнала меня у кофе-машины. — «Ты как будто тебе только что позвонил бывший и сказал, что он счастлив».
— «Почти. Маме позвонили и сказали, что Артём должен банку».
— «Ну… Артём — это же ваш семейный сериал. Вечно новый сезон», — вздохнула Вика.
— «Ага. Только мы его не продлеваем, он сам продлевается».
Мы взяли кофе и пошли к рабочим местам. По пути я увидела Алину: она сидела за своим столом и пыталась что-то печатать двумя пальцами, как будто клавиатура могла укусить.
А рядом стоял Артём.
Он наклонился к ней слишком близко.
Слишком.
Так близко, как наклоняются к человеку, которого уже мысленно записали в «свой».
— «…да не бойся ты, я же не кусаюсь», — услышала я его голос.
— «Я… я не боюсь», — сказала Алина, но её плечи поднялись, выдавая всё.
Я подошла.
— «Артём, ты тут что делаешь?»
Он обернулся, улыбнулся мне широко:
— «Работаю, сеструха. Представь себе».
— «Представляю. Только не на Алине».
Алина резко покраснела и уставилась в монитор, будто там шёл фильм, который нельзя пропустить.
— «Ой, Катя, ну ты чего. Я просто помогаю. Она тут одна, ей сложно», — Артём развёл руками. — «Я же добрый».
— «Ты добрый, когда тебе выгодно», — сказала я.
— «Циничная стала. Это всё офис», — он щёлкнул меня по плечу и ушёл.
Вика вытаращилась:
— «Это твой брат? Он… такой?»
— «Он хуже. Он ещё и обаятельный», — сказала я, и меня передёрнуло от собственного тона.
Алина подняла голову.
— «Катя… простите, если я…»
— «Не начинай извиняться. У нас в офисе извиняются только те, кто потом хочет попросить отпуск», — сказала я мягче. — «Слушай. Он всегда такой. Он просто… флиртует».
— «Он… хороший», — тихо сказала она.
И это «хороший» прозвучало так, будто она хотела, чтобы он был хорошим. Как будто ей это было жизненно необходимо.
Я села за компьютер, но работать не могла. В голове крутилась мама, банк и тот факт, что Артём внезапно «по проекту» именно там, где сидит новенькая, которая приносит пироги и боится людей.
В обед нас всех согнали в переговорку — Сергей Павлович решил устроить «разговор по душам».
— «Коллеги», — начал он, улыбаясь так, как улыбаются перед сокращениями. — «У нас оптимизация. Но мы семья».
Вика прошептала мне:
— «Когда начальник говорит “мы семья”, жди, что тебя лишат наследства».
Я чуть не рассмеялась.
Сергей Павлович продолжал:
— «Алина будет помогать нам с дисциплиной. Без обид. Это просто регламент».
Алина сидела, сжав руки, и кивала, как кукла.
— «Артём», — внезапно сказал директор, — «ты остаёшься на проекте до конца месяца. И, пожалуйста, без… самодеятельности».
Артём усмехнулся:
— «Сергей Павлович, я сама дисциплина».
— «Ты — сама проблема», — пробормотала Вика так тихо, что услышала только я.
После планёрки Алина догнала меня в коридоре.
— «Катя… можно вопрос?»
— «Можно. Если не про ключевой показатель эффективности, я вообще всё разрешаю».
Она сглотнула.
— «Ваш брат… он правда… всегда такой?»
— «Какой?»
— «Как будто… ему можно».
Я выдохнула.
— «Да. Он так живёт».
— «И вы… с этим… нормально?»
Я посмотрела на неё и вдруг разозлилась — не на неё, а на то, как она произнесла «нормально». Будто нормальность — это обязанность.
— «Нет, Алина. Ненормально. Просто я привыкла», — сказала я честно.
Она опустила глаза.
— «Я тоже… привыкла», — сказала она едва слышно.
В этот момент в коридоре снова появился Артём, как чёрт из табакерки, только без табакерки и с идеальной улыбкой.
— «О, а вы тут разговариваете», — он посмотрел на Алину. — «Пойдём выпьем кофе? Я покажу, где у нас нормальный. Не тот, который Вика ворует».
— «Я не ворую!» — крикнула Вика из-за перегородки, не поднимая головы. — «Я возвращаю себе моральный ущерб!»
Алина тихо засмеялась — впервые не испуганно, а по-настоящему.
И я поняла: всё.
Он её уже зацепил.
Вечером дома мама ждала Артёма на кухне. Я пришла и сразу почувствовала этот воздух — густой, как перед грозой.
— «Где он?» — спросила я.
— «Написал, что задержится», — сказала мама и резко поставила чашку на стол. — «Катя, скажи: ты видела его сегодня?»
— «Видела».
— «Он работает?»
— «Он делает вид».
— «И с кем он там крутится?» — мама прищурилась.
— «Мам, не начинай».
— «Я не начинаю. Я пытаюсь понять, кто ещё будет страдать», — сказала она. — «У него опять эта… лёгкость. А потом мы с тобой разгребаем».
Я промолчала, потому что мама была права.
И потому что я уже представляла, как это будет:
сначала «ой, просто кофе»,
потом «ой, мы просто общаемся»,
потом «ой, она такая чувствительная, не давите»,
а потом — звонки, слёзы, долги и «Катя, выручай».
Телефон мамы завибрировал. Она посмотрела на экран и побледнела.
— «Это банк», — сказала она.
Я взяла трубку у неё из рук, потому что если мама возьмёт, она начнёт извиняться. А извиняться перед банком — это как объяснять комару, что у вас мало крови.
— «Алло», — сказала я.
— «Добрый вечер. Вас беспокоит отдел взыскания…»
— «Меня не беспокойте. Беспокойте Артёма Сергеевича», — сказала я.
— «Мы беспокоим. Он не отвечает».
— «Потому что у него талант — не отвечать, когда надо», — сказала я. — «Сколько?»
— «Сумма просрочки…»
Мама схватилась за край стола.
Я слушала цифры и чувствовала, как внутри меня поднимается не страх даже — злость.
Такая чистая злость, когда понимаешь: тебя опять поставили в роль взрослого.
Дверь хлопнула. Артём вошёл домой лёгкий, довольный, как будто ему вручили премию за безответственность.
— «О, вы чего такие?» — улыбнулся он. — «Я вообще-то устал».
Я повернулась к нему с телефоном в руке.
— «Артём, банк устал тоже. И знаешь что? Он звонит не тебе. Он звонит маме».
Артём замер.
И впервые за долгое время его улыбка не сработала.
— «Катя, ну не начинай…»
— «Я не начинаю», — сказала я. — «Я заканчиваю. Сегодня. Либо ты говоришь правду, либо ты выносишь свои вещи».
— «Ты мне не мама», — огрызнулся он.
— «Слава богу. Мама ещё надеется. А я — нет», — сказала я и услышала, как мама позади меня тихо всхлипнула.
Артём посмотрел мимо меня — на маму.
И у него дрогнуло лицо. Совсем чуть-чуть.
Но этого хватило, чтобы я поняла: он уже придумал, как выкрутиться.
И кто ему в этом поможет.
— «Катя», — сказал он вдруг мягко, слишком мягко. — «Ты же умная. Ты же понимаешь…»
— «Я понимаю только одно», — перебила я. — «У тебя опять появилась “идея”, и мы опять будем платить за неё».
Он отвёл взгляд.
И тихо сказал:
— «Мне надо в Москву. На пару дней».
Мама ахнула:
— «В Москву?! С какими деньгами?»
Он выдохнул:
— «Я не один».
И в эту секунду у меня перед глазами всплыла Алина.
Её пирог.
Её дрожащие руки.
Её «я тоже привыкла».
— «Только не говори…» — начала я.
Артём посмотрел прямо на меня:
— «Катя, не лезь. Я сам разберусь».
И я поняла: если он «сам разберётся», то это значит, что разбираться будем мы.
Как всегда.
***
— «Катя, скажи мне, как женщина женщине: если мужчина на второй день знакомства просит “в долг до получки”, это страсть или диагноз?» — Вика помешивала кофе карандашом, потому что ложки в нашем офисе исчезали быстрее, чем надежды на премию.
— «Это классика, Вика. Это как “я тебе перезвоню”, только платно».
— «Твой брат сегодня пришел в новой рубашке. И, кажется, она не его размера».
Я посмотрела в сторону ресепшена. Артём действительно стоял там, сияя, как начищенный самовар. Рубашка была дорогой, явно с чужого плеча, но на нём сидела так, будто он в ней родился. Рядом стояла Алина. Она смотрела на него не как на коллегу, а как на икону, которая вдруг начала мироточить.
— «Он уезжает», — сказала я сухо.
— «Куда? В монастырь? Замаливать грехи?»
— «В Москву. На "переговоры"».
— «С кем? С коллекторами?» — Вика хмыкнула, но тут же осеклась, увидев моё лицо. — «Прости. Я злая, потому что у меня ипотека, а у него — харизма».
Я не злилась. У меня не было сил на злость. Вчерашний вечер дома прошел в режиме радиомолчания. Мама пила валерьянку, Артём собирал сумку (точнее, скидывал в неё всё, что попадалось под руку, включая мой шампунь), а я считала, сколько дней осталось до зарплаты, чтобы перекрыть маме коммуналку.
Я подошла к их столу.
— «Артём, можно тебя на секунду? Без свидетелей и без пафоса».
Он обернулся, и на мгновение в его глазах мелькнула досада — так смотрят на будильник в субботу. Но он тут же натянул улыбку.
— «Катюш, конечно. Алина, я сейчас. Не скучай».
Он коснулся её плеча. Легко, по-хозяйски. Алина вспыхнула, как школьница, которую вызвали к доске, но не ругать, а хвалить.
Мы отошли к кулеру.
— «Ты что творишь?» — спросила я шепотом, в котором было больше шипения.
— «Я налаживаю личную жизнь. Это запрещено трудовым кодексом?»
— «Ты налаживаешь финансовую жизнь за счёт её машины. Она едет с тобой?»
— «У неё квартира в Москве пустует. Тётка оставила. Зачем платить за отель, если можно жить в уюте?» — он подмигнул.
— «Артём, она не такая, как твои эти… дивы. Она поверит».
— «Ну и пусть верит. Я, может, тоже верю. Вдруг это судьба?»
Я посмотрела на него в упор.
— «Судьба у тебя одна — долговая яма. Не тащи её туда».
— «Ты просто завидуешь», — бросил он, и его лицо стало жестким. — «Ты привыкла быть святой мученицей. “Катя всё решит”, “Катя всех спасет”. А я просто живу. И знаешь что? Ей со мной весело. А с тобой ей было бы скучно».
Он развернулся и ушел. А я осталась стоять у кулера, чувствуя, как вода в стакане дрожит в такт моим рукам.
Самое противное было в том, что он был прав. С ним весело. До первого счета.
В обед я нашла Алину на кухне. Она грела тот самый вчерашний пирог.
— «Алина».
Она вздрогнула.
— «Ой, Катя… Хотите? Еще осталось».
— «Нет. Я хочу, чтобы ты меня услышала».
Я закрыла дверь кухни. Славик, который хотел войти за своим дошираком, уткнулся носом в стекло и обиженно ушел.
— «Вы едете в Москву?»
— «Да… Артём сказал, ему нужно по делам проекта. А у меня там квартира, ключи надо забрать, цветы полить… Мы решили совместить».
— «Алина, послушай. Артём… он сейчас в сложной ситуации».
— «Я знаю!» — перебила она неожиданно горячо. — «Он мне рассказал».
Я замерла.
— «Что он рассказал?»
— «Что у него временные трудности. Что его подставили партнеры. Что семья… ну, вы с мамой… вы очень давите. Требуете от него стабильности, а он творческий человек».
Я почувствовала, как у меня отвисает челюсть.
Творческий человек.
Человек, который последний раз творил что-то, кроме долгов, в пятом классе на уроках труда.
— «Алина, его “партнеры” — это микрозаймы. А его “трудности” — это неумение жить по средствам».
Она поджала губы. Взгляд стал холодным. Впервые я увидела в ней не испуганную девочку, а упрямую женщину, которая решила защищать своё счастье.
— «Катя, я понимаю, вы сестра. Вы переживаете. Но, может быть, вы просто не знаете его с другой стороны? Он такой… ранимый».
— «Ранимый?» — я чуть не рассмеялась. — «Алина, он ранит только чужие кошельки».
— «Зря вы так», — она отвернулась к микроволновке. — «Он сказал, что вы будете меня отговаривать. Что вы всех отгоняете, потому что хотите держать его при себе. Как мамочка».
Шах и мат.
Он сработал на опережение.
Я стояла и смотрела на её спину, на этот дешевый офисный пиджак, и понимала: всё бесполезно. Сейчас я для неё — злая ведьма, которая мешает принцу спасти Золушку. Хотя на самом деле принц собирался украсть у Золушки карету и продать её на запчасти.
— «Хорошо», — сказала я устало. — «Просто… не давай ему денег. Никаких. Даже “на бензин”».
— «У меня свои деньги», — гордо сказала она.
Вечером они уехали.
Мама сидела в кухне, перед ней лежала квитанция за свет и телефон, который молчал.
— «Уехали?» — спросила она, не поднимая головы.
— «Уехали».
— «Надолго?»
— «Пока деньги не кончатся. Или пока Алина не прозреет».
Мама вздохнула. Тяжело, с надрывом.
— «Катя… а может, у них получится? Она вроде хорошая девочка. Тихая. Может, она его… приземлит?»
— «Мам, чтобы приземлить Артёма, нужен не парашют, а бетонная плита».
— «Не говори так про брата».
— «А как говорить? Как про героя войны? Мам, тебе звонили из банка сегодня?»
Мама съежилась.
— «Звонили. Я не взяла».
— «А зря. Они теперь начнут звонить мне. И на работу».
Я пошла в душ, чтобы смыть этот день, но вода не помогала. В голове крутилась фраза Алины: «Вы хотите держать его при себе».
Неужели это правда?
Неужели мне нравится быть этой вечной спасательницей, которая ворчит, платит и чувствует своё превосходство?
Телефон пиликнул. Сообщение от Артёма. Фотография: они в машине, за окном трасса, Алина за рулём, улыбается, ветер в волосах. Артём держит стаканчик с кофе и показывает «класс».
Подпись: «Не скучай, Золушка. Мы в сказку. P.S. Переведи маме 5 тыщ, я потом отдам, честно».
Я швырнула телефон на кровать.
Потом села.
Взяла телефон обратно.
И перевела маме пять тысяч.
Потому что я идиотка.
Или потому что это моя роль в этом спектакле.
На следующий день в офисе было тихо. Слишком тихо. Вика подошла ко мне с планшетом.
— «Слушай, Кать. Тут такое дело…»
— «Что еще? Кофе закончился?»
— «Хуже. Сергей Павлович спрашивал про Алину».
— «Она взяла отгулы. За свой счет».
— «Да, я знаю. Но тут звонили… не из банка».
— «А откуда?»
— «Из полиции».
У меня внутри всё оборвалось.
— «Что?»
— «Спрашивали, работает ли у нас Артём Сергеевич. И какая у него машина».
— «У него нет машины», — сказала я механически.
— «Я так и сказала. А они спросили: “А на какой машине он уехал с гражданкой Смирновой Алиной?”»
Я схватила телефон.
Набрала Артёма. «Абонент недоступен».
Набрала Алину. Длинные гудки. Один, два, три…
— «Алло?» — голос Алины был веселым, пьяным от свободы.
— «Алина! Где вы?»
— «Катя? Ой, мы уже почти приехали! Тут так красиво, закат такой… Артём говорит, что мы должны остановиться в мотеле, романтика…»
— «Алина, послушай меня. Полиция звонила в офис».
Тишина.
Потом её голос изменился. Стал тонким, как натянутая струна.
— «Какая полиция?»
— «Обычная. Алина, чья это машина?»
— «Моя… ну, в смысле, папина. Но он разрешил! То есть… я взяла ключи… он в командировке…»
Я закрыла глаза.
Папина машина.
Угон.
Артём не просто уехал с девочкой. Он уехал на угнанной машине, которую девочка взяла без спросу, чтобы впечатлить принца.
— «Алина, — сказала я очень четко. — Останови машину. Сейчас же».
— «Зачем? Артём говорит, что мы…»
— «Дай трубку Артёму».
— «Он в магазин вышел. На заправке».
В трубке послышался шум, кто-то что-то крикнул.
— «Эй, девушка! Это ваш парень там с виски побежал?»
Связь оборвалась.
Я посмотрела на Вику.
Вика посмотрела на меня.
— «Скажи мне, что это не то, что я думаю», — попросила она.
— «Это хуже, Вика. Это семейный подряд. Один ворует, другая покрывает, а третьей сейчас придется звонить адвокату, которого у нас нет».
Я встала.
— «Сергей Павловичу скажи, что у меня… зуб заболел».
— «Весь организм у тебя заболел, Катя. Иди».
Я вышла на улицу.
Осенний ветер ударил в лицо.
Я набрала маму.
— «Мам, сядь».
— «Я сижу, Катя. Я всегда сижу».
— «Артём не просто уехал. Он, кажется, снова в игре. Только теперь ставки выше».
И в этот момент я поняла: никакой Москвы не будет.
Будет трасса, менты, истерика Алины и Артём, который скажет: «Я вообще спал на заднем сиденье, это она рулила».
***
— «Вы сестра этого… артиста?» — голос в трубке был таким тяжелым, что мне показалось, будто телефон сейчас наберет вес и сломает мне руку.
— «Допустим. Смотря что он сделал. Если спел гимн — я не с ним. Если украл — я приемная».
— «Он не украл. Он… дегустировал. А потом пытался расплатиться обаянием. Но у нас касса обаяние не принимает».
Это был не полицейский. Это был, судя по шуму на фоне, охранник той самой заправки.
— «Где они?» — спросила я, выруливая с парковки офиса так резко, что моя старенькая «Корса» взвизгнула, как потерпевшая.
— «Ваш брат в подсобке. Девушка плачет в машине. А еще сюда едет какой-то Игорь Петрович. Сказал, что если мы отпустим парня, он нас уволит, а заправку купит и снесет».
Игорь Петрович.
Папа Алины.
Тот самый «командировочный», который, видимо, вернулся раньше и обнаружил пропажу любимого внедорожника и любимой дочери.
— «Никого не отпускайте!» — крикнула я. — «Я буду через час. Если Игорь Петрович приедет раньше… скажите ему, что у парня справка! Что он больной!»
— «Да мы уже поняли», — хмыкнул охранник и повесил трубку.
Я мчалась по трассе, нарушая всё, что можно нарушить, и молилась. Не Богу — маме.
«Мама, — думала я, — если ты сейчас начнешь звонить и спрашивать “как там Тёмочка”, я выброшу телефон в окно».
Телефон зазвонил. Мама.
Я сбросила.
Через минуту пришло сообщение: «У меня сердце колет. Артём не в сети. Ты что-то скрываешь?»
Я нажала на газ. Я скрывала не «что-то». Я скрывала тот факт, что наш Тёмочка сейчас станет причиной локальной войны между двумя семьями.
Когда я подъехала к заправке — огромному комплексу с кафе и магазином, — там уже стоял черный «Гелендваген». Не Алинин (тот был скромным кроссовером), а настоящий, хищный, с номерами, которые обычно вешают депутаты или очень злые бизнесмены.
Рядом с ним стоял мужчина.
Высокий, седой, в кашемировом пальто. Он смотрел на двери заправки так, будто собирался их испепелить взглядом.
Я припарковалась, выдохнула и вышла. Ноги дрожали, но я включила свой фирменный режим «я из налоговой».
— «Игорь Петрович?» — крикнула я, подходя.
Он медленно повернул голову. Глаза у него были как у Алины — голубые. Только у Алины это было весеннее небо, а у него — лед на Байкале.
— «Вы кто?» — спросил он тихо, но так, что мне захотелось предъявить паспорт.
— «Я Екатерина. Сестра… того, кто внутри».
— «А. Родственница паразита», — кивнул он. — «Поздравляю. Генетика — страшная вещь».
— «Послушайте, — начала я, стараясь не сорваться на визг. — Это недоразумение. Артём… он идиот, но не вор. Он просто… увлекающийся».
— «Увлекающийся?» — Игорь Петрович усмехнулся. — «Он взял мою дочь. Взял мою машину. Взял бутылку виски за двадцать тысяч рублей, открыл её зубами прямо в зале и сказал кассирше: “Запишите на счёт моей будущей жены”».
Я закрыла лицо рукой.
Зубами.
Двадцать тысяч.
На счёт будущей жены.
— «Где Алина?» — спросила я через ладонь.
— «В моей машине. Заблокирована. Чтобы не выскочила защищать эту… ошибку природы».
В этот момент двери заправки распахнулись.
Два охранника вывели Артёма.
Он не выглядел как задержанный. Он выглядел как рок-звезда после неудачного концерта: рубашка расстегнута, волосы взлохмачены, в руке — надкусанный сэндвич.
— «Катюха!» — заорал он, увидев меня. — «Ты смотри, какой сервис! Сами позвонили, сами привезли! А этот…» — он кивнул на Игоря Петровича, — «…этот папик чего тут забыл? Алинка сказала, батя в Сургуте!»
Игорь Петрович шагнул к нему.
Охранники инстинктивно отступили.
— «Артём», — сказала я ледяным тоном. — «Замолчи. Прямо сейчас. Или я сама попрошу их добавить тебе срок».
— «Какой срок? Я просто хотел пить! У нас любовь, мы едем в Москву, у нас стресс!» — Артём развел руками, роняя крошки сэндвича на ботинки Игоря Петровича за сто тысяч рублей.
Игорь Петрович посмотрел на крошки. Потом на Артёма.
— «Молодой человек, — сказал он очень спокойно. — У вас есть три минуты. Чтобы вернуть деньги за виски, вернуть ключи от машины моей дочери и исчезнуть. В сторону леса. Пешком».
— «А если нет?» — Артём дерзко вскинул подбородок. — «Алина меня любит! Она сама мне ключи дала! Мы совершеннолетние!»
Окно «Гелендвагена» опустилось. Оттуда высунулась заплаканная Алина.
— «Папа! Не трогай его! Это я виновата! Я!» — закричала она.
Артём расплылся в улыбке:
— «Во! Слышал, батя? Любовь!»
И тут я не выдержала.
Я подошла к брату и с размаху дала ему пощечину.
Звонкую.
Такую, что у меня самой ладонь обожгло.
Тишина повисла абсолютная. Даже фуры на трассе, казалось, притихли.
Артём схватился за щеку. В его глазах впервые за вечер появился не кураж, а страх. И обида. Детская такая обида.
— «Ты чего?» — прошептал он. — «Ты за кого вообще?»
— «Я за маму, — сказала я, чувствуя, как к горлу подступают слезы. — Которая сейчас пьет корвалол. Я за себя, которая завтра будет занимать деньги, чтобы закрыть этот твой “банкет”. И я за Алину, которую ты, скотина, используешь как кошелек с ножками».
Я повернулась к Игорю Петровичу.
Достала карту.
— «Сколько там за виски? И за моральный ущерб кассиру?»
Игорь Петрович смотрел на меня с интересом. Льда в глазах стало меньше.
— «Двадцать три пятьсот», — сказал охранник, протягивая терминал.
Я приложила карту.
Пик.
«Одобрено».
Это были деньги на аренду моей квартиры.
— «Теперь он свободен?» — спросила я.
— «От нас — да», — сказал охранник. — «Но заявление по факту угона…»
— «Заявления не будет», — вдруг сказал Игорь Петрович.
Мы все посмотрели на него.
— «Не будет?» — переспросил Артём, снова расправляя плечи. — «Ну вот, я же говорил! Нормальный мужик, всё понимает…»
— «Заткнись», — сказал Игорь Петрович без эмоций. — «Заявления не будет, потому что я не хочу, чтобы фамилия моей дочери полоскалась в протоколах рядом с твоей. Но…»
Он подошел к Артёму вплотную. Наклонился к его уху и что-то сказал.
Тихо.
Очень тихо.
Я видела, как лицо Артёма изменилось. С него сползла вся спесь, вся эта напускная бравада. Он побледнел, потом посерел. Сглотнул.
И мелко, часто закивал.
— «Я понял. Я всё понял», — просипел мой брат.
Игорь Петрович выпрямился, отряхнул пальто.
— «Катерина, — он повернулся ко мне. — Забирайте своё… сокровище. И если я еще раз увижу его ближе чем на километр к моему офису или дому… я вспомню про заявление. И про пару других интересных статей».
Он пошел к машине.
Алина пыталась что-то крикнуть, вырваться, но он открыл дверь, что-то жестко ей сказал, и она затихла, закрыв лицо руками.
Черный джип развернулся через сплошную и рванул в сторону города.
Мы остались на парковке.
Я, Артём и шум трассы.
— «Что он тебе сказал?» — спросила я, когда мы сели в мою машину.
Артём молчал. Он смотрел в окно, и руки у него тряслись.
— «Тёма?»
— «Поехали домой», — сказал он глухо. — «Просто поехали домой».
— «Ты расскажешь мне?»
— «Нет».
— «А маме что скажем?»
— «Что не сошлись характерами. Что она… истеричка».
Я ударила по рулю.
— «Ты опять? Опять она виновата?!»
— «Катя! — он повернулся ко мне, и я увидела в его глазах настоящую панику. — Поехали! Быстрее! Он сказал… он сказал, что у меня есть час, чтобы исчезнуть из области. Иначе он…»
— «Что?»
— «Он знает про тот кредит. Про микрозаймы. И про то дело с автоподставой два года назад. Он всё про меня знает, Кать. Всё».
Я похолодела.
«Дело с автоподставой» мы с мамой закрывали, продав бабушкину дачу. Мы думали, никто не знает.
— «Откуда?»
— «Я не знаю! Он какой-то… фээсбэшник, не знаю! Поехали!»
Я завела мотор.
Всю дорогу до дома мы молчали. Артём пил воду из бутылки, которую нашел у меня на заднем сиденье, и каждые пять минут проверял зеркало заднего вида.
Когда мы вошли в квартиру, мама встретила нас в коридоре. Она была бледная, с мокрым полотенцем на лбу.
— «Вернулись?» — прошептала она. — «Слава богу… А где Алина?»
Артём прошел мимо неё, не разуваясь, прямо в свою комнату.
Дверь хлопнула.
Повернулся замок.
— «Катя?» — мама посмотрела на меня с ужасом. — «Что случилось? Они поругались?»
Я стащила кроссовки, чувствуя, как гудят ноги.
— «Мам, считай, что нас пронесло. Очень крупно пронесло».
— «А деньги? Он же брал деньги…»
— «Денег нет, мам. И не будет. Зато есть долг передо мной. Двадцать три тысячи».
Мама опустилась на пуфик.
— «Опять ты платила…»
— «Опять я. Но это в последний раз».
Я пошла на кухню, налила себе воды. Руки всё еще дрожали.
В кармане завибрировал телефон.
Я достала его, думая, что это Вика с вопросами.
Но это был незнакомый номер.
Сообщение.
«Спасибо за адекватность. Деньги верну. Проследите, чтобы ваш брат удалил все фото с моей дочерью. Иначе долг вернется к нему. И.П.»
И следом — уведомление от банка.
Пополнение счета: +23 500 руб. Отправитель: Игорь Петрович С.
Я села на табуретку и расхохоталась.
Нервно, громко, до икоты.
Мама заглянула в кухню, испуганно крестясь.
— «Катя, ты чего?»
— «Ничего, мам. Просто… богатые тоже платят. Иногда».
В эту ночь я спала как убитая.
А утром меня разбудил звонок в дверь.
Настойчивый. Длинный.
Не похожий на звонок соседки.
Я посмотрела на часы: 7:00.
Артём еще спал (или делал вид). Мама гремела посудой на кухне.
Я подошла к глазку.
На площадке стояли двое. В форме. И женщина с папкой.
Не полиция.
Приставы.
— «Кто там?» — спросила мама, выходя с полотенцем.
— «Мам, иди в комнату», — сказала я тихо.
— «Катя, кто там?»
— «Открывайте! Федеральная служба судебных приставов! У нас постановление на опись имущества гражданина Волкова Артёма Сергеевича!»
Мама вскрикнула и прижала руки ко рту.
Дверь в комнату Артёма приоткрылась. В щели показался его глаз.
Испуганный.
Бегающий.
— «Не открывай», — прошипел он. — «Катька, не открывай! Скажи, что меня нет!»
— «Они знают, что ты здесь», — сказала я. — «Игорь Петрович не шутил. Он просто ускорил процесс».
Я положила руку на замок.
— «Катя! Нет!» — завопил Артём, вылетая в коридор в трусах. — «Они же заберут комп! И телик!»
— «Они заберут всё, Тёма, — сказала я и повернула защелку. — Потому что за всё в этой жизни надо платить. И сегодня твоя очередь».
Дверь распахнулась.
***
— «А ну, руки убрали! Это — рабочий инструмент! Я на нём контент пилю! Вы не имеете права лишать гражданина средств к существованию!» — Артём визжал так, что у меня заложило уши. Он вцепился в монитор своего компьютера, как утопающий в спасательный круг.
Женщина-пристав, которую звали (как я прочитала на бейдже) Жанна Викторовна, даже бровью не повела. Она стояла посреди нашей гостиной, как скала, о которую разбиваются волны истерики.
— «Гражданин Волков, — сказала она голосом, которым объявляют остановки в метро. — Ваш “рабочий инструмент” — это игровая консоль и монитор стоимостью шестьдесят тысяч рублей. В декларации о доходах вы указали ноль. Значит, работать вам не на чем, да и незачем. Описываем».
— «Мама! — Артём метнулся к дивану, где сидела мама, белая, как свежепостиранная простыня. — Мама, скажи им! Это же твой! Ты мне подарила! Скажи!»
Мама подняла на него глаза. В них было столько боли, что мне захотелось вытолкать всех взашей и просто обнять её. Но я стояла у косяка, скрестив руки, и смотрела. Я смотрела, как рушится миф о «дружной семье».
— «Тёма… — прошептала мама. — Но ты же сам… ты же сам покупал. С той кредитки».
— «С какой кредитки?! — заорал Артём, и его лицо перекосило. — С той, которую ты мне дала! Это ты меня заставила! Сказала: “Сынок, купи себе, ты же талантливый, тебе развиваться надо!” Это твой долг, мама! Твой!»
В комнате повисла тишина.
Тягучая, липкая, грязная.
Двое парней-приставов, которые уже отключали провода от телевизора, замерли. Даже им, привыкшим к слезам и мату, стало не по себе.
— «Что ты несёшь?» — тихо спросила я. Мой голос звучал глухо, будто из-под воды.
Артём развернулся ко мне. Его трясло. Он понимал, что тонет, и решил, что если тонуть — то всем вместе.
— «А что? — выплюнул он. — Кто меня воспитал таким? Кто мне всё время: “Тёмочка, лишь бы ты не плакал”, “Тёмочка, вот тебе денежка”? Сами сделали из меня инвалида социального, а теперь — “плати”? Нет уж. Это ваша квартира. Ваше воспитание. Вот вы и расплачивайтесь!»
Он пнул коробку с джойстиками.
— «Забирайте! — крикнул он приставам. — Всё забирайте! У матери в комнате ещё золото есть. Кольца. Серёжки. Идите, ищите! Она прячет в шкатулке в белье!»
Мама охнула и схватилась за сердце.
Я сделала шаг вперёд. Впервые в жизни мне захотелось не ударить его, нет. Мне захотелось его уничтожить. Стереть.
— «Заткнись, — сказала я. — Просто. Заткнись».
Жанна Викторовна захлопнула папку. Громко.
— «Так, — сказала она. — Цирк окончен. Телевизор, компьютер, приставку, аудиосистему — на вынос. Золото искать не будем, ордера на обыск личных вещей третьих лиц у нас нет. А вот микроволновку и тот ноутбук на кухне…»
— «Ноутбук Катькин! — радостно сдал меня Артём. — Она на нём фрилансит! Он дорогой!»
— «У меня есть чеки, — холодно сказала я, доставая из сумки папку с документами. Я хранила их все. Наученная горьким опытом. — Ноутбук куплен на моё имя. Карта моя. Вот выписка».
Жанна Викторовна взяла бумаги, пробежала глазами.
— «Подтверждаю. Имущество сестры описи не подлежит».
Артём посмотрел на меня с такой ненавистью, будто я украла у него почку.
— «Крыса, — прошипел он. — Подготовилась. Знала ведь. Знала и молчала!»
— «Знала, — кивнула я. — И ждала, когда ты покажешь своё истинное лицо. Поздравляю, Тёма. Дебют удался».
Следующие полчаса прошли как в тумане.
Парни выносили технику. Квартира стремительно лысела. На пыльных местах, где раньше стояли вещи, оставались тёмные прямоугольники — следы прежней, «богатой» жизни.
Мама плакала, тихо подвывая в подушку.
Артём сидел на полу в углу, обхватив колени, и качался из стороны в сторону, бормоча проклятия. В основном — в адрес Игоря Петровича и «этой стервы Алины, которая не могла папашу уломать».
Когда всё закончилось, и дверь за грузчиками закрылась, Жанна Викторовна задержалась.
— «Екатерина Сергеевна, — позвала она меня. — Можно вас на пару слов? В подъезд».
Я вышла.
На лестничной клетке пахло кошачьей мочой и безысходностью.
Жанна Викторовна достала тонкую сигарету.
— «Куришь?»
— «Бросила. Но сегодня, видимо, начну», — я стрельнула у неё одну.
Мы затянулись.
Она смотрела на меня внимательно, цепко. В её глазах не было жалости, только профессиональная оценка.
— «Тяжелый случай, — сказала она, кивнув на нашу дверь. — Не долг тяжелый, а пассажир. Гнилой».
— «Я знаю», — выдохнула я вместе с дымом.
— «Мать он дожмёт, — продолжила она спокойно, как врач ставит диагноз. — Через месяц-два он заставит её продать золото. Потом дачу, если есть. Потом заложит долю в квартире».
— «Не заложит. Я не дам».
— «Дашь, — она усмехнулась. — Или она даст. Она же “мать”. Ей его жалко. А он этим питается. Знаешь, сколько я таких видела? Тысячи. Сценарий всегда один: вы платите, он потребляет. Пока не останетесь на улице».
Я молчала. Пепел упал на мои кроссовки.
— «Зачем вы мне это говорите?»
— «Затем, что ты единственная там с мозгами. И с чеками».
Она полезла в карман форменной куртки и достала визитку. Не служебную, а простую, белую.
— «Послушай меня, девочка. Есть вариант. Жесткий, но рабочий. Принудительный размен через суд. Выделение долей в натуре. И продажа твоей доли и доли матери».
— «Продать квартиру?» — я поперхнулась дымом. — «Но нам негде жить!»
— «Купите двушку на окраине. На себя и мать. Без права прописки третьих лиц. А ему отдадите деньгами его часть. Пусть пропивает, проигрывает, отдаёт долги — это уже будут его проблемы. Главное — разорвать этот узел. Иначе он вас утянет».
Она сунула визитку мне в руку.
— «Это юрист. Мой знакомый. Специализируется на “семейном терроризме”. Позвони. Скажи, от Жанны».
Я смотрела на белый картон.
Выгнать брата.
Лишить его дома.
Оставить его с деньгами, которые он спустит за неделю, и без крыши над головой.
— «Я не могу, — прошептала я. — Мама не переживёт».
— «Мама не переживёт, если он её в гроб загонит очередным коллектором, — жестко отрезала Жанна. — А он загонит. Ты видела, как он её сдавал? “Золото в белье”. Это не звоночек, Катя. Это колокол».
Она затушила сигарету о перила, аккуратно забрала окурок с собой (привычка не оставлять следов) и пошла вниз по лестнице.
— «Подумай, — бросила она через плечо. — У тебя есть время до следующего исполнительного листа. А он будет. Игоря Петровича я знаю. Он принципиальный. Он теперь все старые долги твоего брата раскопает. Даже школьные обеды вспомнит».
Я вернулась в квартиру.
В коридоре стоял Артём.
Он уже не плакал. Он ел яблоко. Жадно, с хрустом.
— «Ну что, ушли твои псы?» — спросил он.
— «Ушли».
— «Слышь, Кать. Я тут подумал. Комп они забрали, работать мне не на чем… Дай мне свой ноут. На время. Я там тему одну нашел, надо резюме отправить».
Я посмотрела на него.
На его наглое, красивое, абсолютно пустое лицо.
Вспомнила маму, сжавшуюся на диване.
Вспомнила «золото в белье».
И рука в кармане сжала визитку Жанны.
— «Нет, — сказала я. — Ноут я тебе не дам. Но я дам тебе кое-что другое».
— «Что?» — он прищурился. — «Денег?»
— «Нет. Свободу, Тёма. Полную, абсолютную свободу».
Я прошла мимо него в кухню, налила воды маме.
План в голове складывался сам собой. Страшный, жестокий план.
Но впервые за много лет я почувствовала облегчение.
Вечером, когда Артём ушел «гулять» (видимо, искать сочувствия у друзей, которые еще не знали, что он банкрот), я села рядом с мамой.
— «Мам, нам надо поговорить. Серьезно».
— «О чём, доченька? О том, как выкупать телевизор?» — она вытерла глаза.
— «Нет. О том, как продавать квартиру».
Мама замерла.
А потом я увидела, как в её глазах страх сменяется… надеждой? Нет, не надеждой. Смирением.
Она знала. Она давно знала, что этим кончится.
— «Катя… а куда же он пойдёт?»
— «В самостоятельную жизнь, мам. В ту самую, о которой он так много говорит».
На следующий день я позвонила по номеру с визитки.
— «Алло, это от Жанны. У нас… семейный терроризм».
Юрист назначил встречу через два дня.
Но эти два дня надо было ещё пережить. Потому что Артём вернулся домой не один.
Он привел гостя.
И гость этот был совсем не тем, кого я ожидала увидеть.
Это была Алина.
С чемоданом.
И с синяком под глазом.
— «Катя, — сказал Артём с порога, сияя, как будто вчера не он сдавал мамины кольца. — Познакомься ещё раз. Алина будет жить с нами. Её папаша выгнал. И мы теперь — команда против всего мира!»
Я посмотрела на Алину. Она стояла, опустив голову, и дрожала.
— «Простите, — прошептала она. — Мне больше некуда».
Артём обнял её за плечи.
— «Не дрейфь, малая! Мои бабы своих не бросают! Мам, есть пожрать? Алина с дороги!»
Я закрыла глаза.
Квартира в осаде. Имущества нет. Долги растут. А теперь ещё и «Джульетта» с чемоданом, которую выгнал папа-олигарх.
Продажа квартиры отменялась?
Или ускорялась?
— «Алина, — спросила я тихо. — Кто тебя ударил?»
Она подняла глаза.
И ответ, который я прочитала в них, заставил меня забыть про юриста, про долги и про жалость.
***
— «Это папа, — быстро, слишком быстро сказала Алина, касаясь скулы. — Он… он очень разозлился. Когда узнал, что я вернулась к Тёме».
Я посмотрела на неё. Потом на Артёма. Он стоял у холодильника, выуживая оттуда банку маминых солений, и насвистывал. Насвистывал, пока его девушка рассказывала, как её избил отец.
— «Артём, — позвала я. — Тебя это не смущает?»
— «А чего смущаться? — он хрустнул огурцом. — Батя у неё зверь. Я ей сразу сказал: “Вали оттуда, он тебя со свету сживет”. Вот она и свалила. Ко мне. В тихую гавань».
Тихая гавань. Ага. С приставами и мамой на корвалоле.
— «Алина, пойдем, — я взяла её за руку и потащила в ванную. — Надо лед приложить. И поговорить».
В ванной, при свете яркой лампы, синяк выглядел жутким. Лиловым, расплывающимся к виску. Но меня смутило другое.
Ссадина на запястье. Свежая. Следы от пальцев.
Таких пальцев, которые сжимают, чтобы удержать, а не ударить наотмашь.
— «Алина, — я включила воду, чтобы Артём не слышал. — Игорь Петрович может быть жестким. Может быть хамом. Но он не бьет женщин. Я видела его глаза. Там холод, но не садизм».
Она дернулась.
— «Ты его не знаешь! Он тиран! Он сказал: “Если уйдешь к этому ничтожеству — ты мне не дочь”. А я сказала, что люблю Тёму. И он… он толкнул меня».
— «Толкнул? Или ударил?»
— «Какая разница?! — она вдруг заплакала, сползая по стенке. — Катя, пожалуйста… не выгоняйте меня. У меня карты заблокированы. Машину он отобрал. Вещи… только то, что в чемодане. Я правда люблю Тёму. Он единственный, кто меня понимает».
Я смотрела на неё и видела себя. Пять лет назад. Когда я встречалась с парнем, который «понимал меня» так хорошо, что я взяла для него кредит на ноутбук (тот самый, мой первый, который я потом выплачивала год).
Артём не просто «понимал» её. Он её обработал. Профессионально. Как обрабатывают древесину перед тем, как пустить её на опилки.
— «Ладно, — сказала я. — Живи. Но спишь ты со мной в комнате. Артём — в своей».
— «Почему?» — она удивилась. — «Мы же…»
— «Потому что в моем доме бордель не открывается. И потому что я хочу спать спокойно, не слушая ваши “примирения” за стеной».
Когда мы вышли, Артём уже доел огурцы и сидел за столом, что-то быстро печатая в телефоне Алины.
— «Что ты делаешь?» — спросила я.
— «Алинке симку меняем. Чтобы папаша не отследил. Мы теперь в подполье, Катюха. Партизаны любви!» — он заржал.
Я увидела, как Алина сжалась от этого смеха. Но промолчала.
Следующие три дня превратились в ад.
Алина пыталась быть полезной. Она мыла полы (которые были чистыми), готовила странные супы (которые никто не ел) и смотрела на Артёма так, будто он божество.
Артём же вел себя как царь в изгнании.
Он лежал на диване (мамином, потому что свой комп он «потерял»), играл в телефон Алины и раздавал указания:
— «Малая, принеси чаю».
— «Мам, где мои чистые носки? Почему опять не стирано?»
— «Катька, дай сотку на сигареты, я с проекта получу — отдам тыщу».
Мама ходила тенью. Она боялась Алину (потому что та была «из богатых»), боялась Артёма и боялась меня (потому что я молчала и смотрела на всех волком).
На четвертый день я пришла с работы пораньше.
Дверь была не заперта.
Из комнаты Артёма доносились голоса. Не крики, нет. Хуже.
Шепот.
Я разулась бесшумно. Подошла к двери.
— «…ну зайка, ну пойми. Это временно. Мы продадим эту цепочку, снимем квартиру. Нормальную, свою! Без этих грымз — Катьки и матери. Будем жить вдвоем, я устроюсь на работу…»
— «Тёма, это мамино. Это память. Она подарила мне на 18 лет…» — голос Алины дрожал.
— «Память — это в сердце. А золото — это металл. Ты хочешь жить со мной? Или хочешь терпеть, как Катька на тебя смотрит? Как на приживалку?»
— «Я не хочу… Но мне страшно».
— «Не бойся. Я с тобой. Я всё решу. Давай сюда. Ну? Вот умница. Вот моя девочка».
Я распахнула дверь.
Артём сидел на кровати, держа в руке тонкую золотую цепочку с кулоном. Алина сидела рядом, размазывая тушь по щекам.
Увидев меня, Артём даже не дернулся. Он просто сжал кулак, пряча золото.
— «Стучаться не учили?» — рявкнул он.
— «Воровать не учили?» — ответила я. — «Алина, это что?»
— «Это… моё», — прошептала она. — «Я… я сама отдала».
— «Сама? Или он тебе объяснил, что это “вклад в будущее”?»
Я шагнула к брату.
— «Отдай ей. Сейчас же».
— «Пошла вон», — он встал. Он был выше меня на голову и тяжелее килограммов на двадцать. — «Это наше дело. Семейный бюджет. Мы же теперь семья, да, Алин?»
Алина кивнула. Жалобно, как собачка на панели автомобиля.
И тут меня накрыло.
Не злость.
Ярость.
Та самая, от которой темнеет в глазах.
— «Семья? — тихо спросила я. — Семья — это когда ты защищаешь, а не грабишь. Ты знаешь, Алина, почему у мамы нет сережек с рубинами? Потому что “Тёмочке нужно было закрыть сессию”. Знаешь, почему у меня
нет новой машины? Потому что “Тёмочка разбил чужую тачку и надо было откупаться”. Ты следующая. Сначала цепочка. Потом он заставит тебя взять микрозайм на паспорт, который ты ему, дура, уже отдала, я видела он лежал на тумбочке».
Алина дернулась к тумбочке. Паспорта там не было.
Она посмотрела на Артёма.
— «Тёма… где паспорт?»
Артём закатил глаза.
— «Убрал. Чтобы не потеряла. Ты же растяпа. Катька, вали отсюда, не мути воду».
— «Верни ей паспорт, — сказала я. — И цепочку».
— «А то что? — он ухмыльнулся, подходя ко мне вплотную. — Ударишь меня? Опять? Ну давай. Только учти: я могу и ответить. Я теперь нервный».
Он замахнулся. Не всерьез, просто пугнуть.
Но Алина вдруг вскрикнула и закрыла лицо руками. Тем самым жестом, которым закрываются не от первого удара, а от привычного.
Я посмотрела на неё. На её позу.
Потом на Артёма, который замер с поднятой рукой, наслаждаясь своей властью.
И пазл сложился.
Синяк.
Ссадины на запястье.
«Папа ударил».
Нет.
Игорь Петрович не бил её.
Ее ударил Артём. Там, на трассе, или в мотеле, или когда они ругались из-за возвращения. И заставил свалить всё на отца, чтобы отрезать ей путь назад. Чтобы она стала сиротой при живом отце и зависела только от него.
— «Это ты, — выдохнула я. — Это ты её ударил».
Артём опустил руку. Его лицо изменилось. Глаза забегали.
— «Ты больная? Это батя её…»
— «Нет, — я повернулась к Алине. — Алина, посмотри на меня. Скажи правду. Это он сделал?»
Алина молчала. Она тряслась крупной дрожью.
— «Скажи! — крикнула я. — Если ты сейчас промолчишь, он сделает это снова. Когда ты откажешься брать кредит. Или когда просто суп будет недосолен. Скажи!»
— «Он… он не хотел, — прошептала Алина еле слышно. — Он просто… сорвался. У него стресс…»
В комнате стало тихо. Так тихо, что было слышно, как капает кран на кухне.
Артём отступил на шаг.
— «Она врёт, — быстро сказал он. — Истеричка. Придумывает».
— «Вон, — сказала я. — Вон из моего дома».
— «Это и мой дом тоже! У меня доля!» — заорал он. — «Ты меня не выгонишь!»
— «Выгоню, — я достала телефон. — Потому что сейчас я позвоню не в полицию. Я позвоню Игорю Петровичу. И скажу, что его дочь здесь. И что синяк поставил ты. И что ты украл у неё цепочку».
Лицо Артёма побелело. Он знал, что сделает Игорь Петрович. Тот не будет вызывать наряды. Он приедет и, возможно, закопает его в лесу.
— «Ты не посмеешь. Он же меня убьет».
— «Именно, — я нажала кнопку вызова. — Алина, номер отца?»
Алина молчала. Она смотрела на Артёма с ужасом и… жалостью?
— «Не надо… Катя, не надо папе… Он убьет его».
— «Выбирай, Алина, — сказала я жестко. — Или ты сейчас даешь номер, и мы спасаем тебя. Или ты остаешься с ним, и через год ты будешь выглядеть как те женщины из криминальной хроники. Без зубов и с кредитами».
Алина посмотрела на Артёма. Тот смотрел на неё не с любовью. Со злобой. С животным страхом за свою шкуру.
— «Ну че ты смотришь? — прошипел он ей. — Скажи ей, что любишь меня! Скажи!»
И в этот момент в Алине что-то сломалось. Или, наоборот, починилось.
Она увидела его. Настоящего. Труса, который прячется за её спиной.
Она полезла в карман джинсов (моих старых джинсов, которые я ей дала) и достала бумажку, на которой был записан номер (потому что телефон был у Артёма).
— «Вот, — она протянула мне листок. — Звони».
Артём взвыл.
Он кинулся ко мне, пытаясь вырвать телефон.
Я увернулась, но он толкнул меня в плечо. Я ударилась о косяк. Телефон вылетел из рук.
— «Суки! Обе суки!» — орал он, хватая с полки свою сумку. — «Да пошли вы! Я уйду! Но вы пожалеете! Вы еще приползете ко мне!»
Он метнулся к выходу, по пути сбив с тумбочки вазу.
Ваза разбилась.
Дверь хлопнула так, что посыпалась штукатурка.
Мы остались втроем: я, Алина и мама, которая стояла в коридоре, прижав руки к груди.
— «Ушел?» — спросила мама тихо.
— «Сбежал, — сказала я, поднимая телефон. Экран был цел. — Но он вернется. За деньгами. Или за долей».
Я подошла к Алине. Она сидела на кровати и смотрела в одну точку.
— «Ты молодец, — сказала я. — Ты всё сделала правильно».
— «Мне некуда идти, — сказала она мертвым голосом. — Папа меня не простит».
— «Простит, — я набрала номер с бумажки. — Отцы прощают дочерей, когда видят, что те в беде. Алло? Игорь Петрович?»
Голос на том конце прозвучал мгновенно, будто он ждал этого звонка вечность.
— «Да. Кто это?»
— «Это Катя. Сестра… ошибки природы. Ваша дочь у меня. Приезжайте. И… захватите хорошего юриста. У нас есть деловое предложение».
— «Через двадцать минут буду», — коротко ответил он.
Я положила трубку и посмотрела на маму.
— «Мам, доставай документы на квартиру. Мы начинаем войну».
Мама впервые не заплакала.
Она посмотрела на осколки вазы, на рыдающую Алину, на мой ушибленный бок.
И кивнула.
— «Хорошо, Катя. Я достану».
***
Игорь Петрович не вошел в квартиру — он в неё вторгся. За ним, как тени, скользнули двое: один — тот самый «шкаф» с заправки, второй — человек в очках и с портфелем, от которого пахло дорогим парфюмом и судебными исками.
Алина, увидев отца, вжалась в спинку дивана, закрыв голову руками, словно ожидая удара. Но Игорь Петрович прошел мимо неё, даже не взглянув. Он остановился посреди разгрома, который оставил после себя Артём, брезгливо пнул осколок вазы носком ботинка и повернулся ко мне.
— «Жива?» — спросил он. Не Алину. Меня.
— «Пока да. Но ваш “зять” обещал вернуться с подкреплением».
Игорь Петрович хмыкнул. Потом подошел к Алине. Она зажмурилась.
Он сел перед ней на корточки — медленно, тяжело, скрипнув коленями. Взял её руки, отвел от лица. Посмотрел на синяк, на заплаканные глаза. Его лицо стало серым, каменным.
— «Собирайся, — сказал он тихо. — Домой».
— «Папа, я…»
— «Я сказал: домой. Мать третий день на таблетках. А с этим… героем-любовником я сам разберусь».
Алина всхлипнула, кинулась ему на шею и зарыдала так, как плачут только дети, которых простили за разбитое окно.
Когда Алина ушла в ванную умываться, Игорь Петрович встал и посмотрел на меня.
— «Вы говорили про деловое предложение, Екатерина».
— «Да. Нам нужно продать квартиру. Срочно. С проблемным собственником, который прописан, имеет долю и не собирается выписываться».
Юрист в очках оживился, достал блокнот.
— «Доля в натуре выделена?» — спросил он скрипучим голосом.
— «Нет. У нас долевая собственность. Я, мама и он. По 1/3».
— «Плохо. Продать долю на рынке — это копейки. Никто не купит комнату с соседом-алкоголиком и дебоширом».
— «Я куплю», — сказал Игорь Петрович.
Мы с мамой переглянулись. Мама, которая сидела в углу с документами, прижала их к груди.
— «Вы?» — спросила я. — «Зачем вам трешка в спальном районе с тараканами в голове у жильца?»
— «Мне не нужна квартира, — он усмехнулся, и эта улыбка была страшной. — Мне нужно воспитать одного молодого человека. По закону. Я выкупаю вашу долю и долю матери. По рыночной цене. Вы получаете деньги и уезжаете. Прямо завтра».
— «А Артём?» — тихо спросила мама.
— «А Артём остается. С новым соседом». Игорь Петрович кивнул на «шкафа»-охранника. — «Виталик давно искал жилье. Он парень тихий, любит бокс и громкую классическую музыку по ночам. Думаю, они с вашим сыном найдут общий язык. На кухне».
Я представила эту картину. Артём, привыкший орать на маму, и Виталик, который гнет подковы пальцами.
Это было жестоко.
Но это было справедливо.
— «А что потом?» — спросила я.
— «А потом, через месяц-другой, когда ваш брат взвоет и захочет продать свои метры хоть за бесценок, Виталик их выкупит. За цену бутерброда. И квартира будет моей. А ваш брат… ну, на билет до Воркуты ему хватит».
— «Согласны?» — спросил юрист.
Я посмотрела на маму.
Она плакала. Беззвучно. Она прощалась не с квартирой. Она прощалась с иллюзией, что у неё есть сын.
Но потом она посмотрела на меня. На мои дрожащие руки. На синяк на моем плече.
И положила документы на стол.
— «Где подписать?» — спросила она твердо.
...
Сделка прошла молниеносно. У таких людей, как Игорь Петрович, нотариусы работают круглосуточно и без лишних вопросов.
Деньги нам перевели на счет через два часа.
Мы собирали вещи всю ночь. Только самое необходимое. Одежду, документы, фотоальбомы (из которых мама, я видела, тайком вытащила детские фото Артёма). Мебель оставили.
Утром, когда мы выносили последние сумки, в замке заскрежетал ключ.
Дверь распахнулась. На пороге стоял Артём.
Помятый, злой, с запахом перегара и… с двумя приятелями маргинального вида.
— «Ну че, крысы, забаррикадировались? — заорал он с порога. — А я с друзьями! Мы будем праздновать новоселье! Слышь, мать, где жрать?»
Он шагнул внутрь и замер.
Квартира была пуста. Ни телевизора, ни ковров. Только голые стены и мы с сумками.
— «Э… вы че? Сваливаете?» — он расплылся в глумливой улыбке. — «Наконец-то! Сами доперли! Ну, скатертью дорога! Ключи оставьте, я замки сменю!»
Я подошла к нему.
Впервые за всю жизнь я смотрела на него не снизу вверх, а сверху вниз, хотя он был выше.
— «Ключи не нужны, Тёма. Замки уже сменили».
— «Че? Кто?»
— «Новый собственник».
Из кухни, почесывая волосатую грудь под майкой-алкоголичкой, вышел Виталик. Он занимал собой весь дверной проем. В руке он держал кружку с чаем (мою любимую кружку с котиком, которую я забыла).
— «Привет, сосед, — прогудел Виталик басом, от которого задрожали стекла. — Разувайся. И друзьям скажи, чтоб разулись. У меня чистота — залог здоровья. А кто насорит — тот здоровьем заплатит».
Артём побледнел. Его друзья-маргиналы как-то сразу уменьшились в размерах и начали пятиться к выходу.
— «Это че за хер?!» — взвизгнул Артём. — «Мам! Катька! Это кто?!»
— «Это Виталий, — сказала я спокойно. — Он владелец 2/3 этой квартиры. И он очень не любит шум. Прощай, Артём».
Мы с мамой вышли на лестничную площадку.
— «Мама! Стойте! Вы не можете! Это моя хата!» — вопил Артём, пытаясь вырваться, но Виталик положил ему на плечо тяжелую ладонь, и Артём осел.
Дверь захлопнулась.
Щелкнул замок.
Мы вышли из подъезда в холодное осеннее утро.
У подъезда стояла моя «Корса», забитая вещами, и черный джип Игоря Петровича.
Алина сидела в машине. Она опустила стекло.
— «Катя… спасибо», — сказала она.
— «Тебе спасибо. За то, что ушла вовремя», — ответила я.
Игорь Петрович кивнул мне сухо, как партнеру по бизнесу.
— «Если что… звоните. Виталик будет присылать отчеты. С видео».
Джип уехал.
Я села в свою машину. Мама сидела рядом, глядя на окна нашей бывшей квартиры. Там, за стеклом, мелькнула тень — Артём метался по комнате, что-то кричал, размахивал руками.
Виталик просто задернул шторы.
— «Всё, мам, — сказала я, заводя мотор. — Поехали. В новую жизнь».
— «В двушку на окраине?» — грустно улыбнулась мама.
— «В двушку без долгов, без криков и без страха. Это, мам, называется не окраина. Это называется рай».
Я включила поворотник.
Солнце, пробиваясь сквозь тучи, ударило в глаза. Я надела очки, включила радио и впервые за много лет почувствовала, что дышу полной грудью.
Позади остался брат, который так и не повзрослел.
Впереди была ипотека, ремонт и мама, которую еще предстояло лечить от чувства вины.
Но это были мои проблемы. Мои, а не навязанные кем-то.
И я знала, что я с ними справлюсь.
А вы бы смогли оставить родного человека одного в квартире с «Виталиком», зная, что это его сломает, или продолжали бы платить его долги до конца своих дней?
P.S. Спасибо, что дочитали до конца! Важно отметить: эта история — полностью художественное произведение. Все персонажи и сюжетные линии вымышлены, а любые совпадения случайны.
«Если вам понравилось — подпишитесь. Впереди ещё больше неожиданных историй.»