— Эта квартира теперь записана на маму, а ты собирай вещи! — муж с ухмылкой кинул старый чемодан к двери, и тот, гремя колесиками по ламинату, остановился у моих ног, будто специально подставленный для удара.
Я стояла в коридоре, еще в домашнем халате с пятнами от вчерашнего борща, и чувствовала, как холод от кафельного пола ползет по ступням вверх, добираясь до живота, где все сжалось в тугой комок. Он смотрел на меня сверху вниз, глаза блестели от победы, щеки раскраснелись, а на губах играла та самая улыбка, которую я когда-то считала обаятельной, а теперь видела только мерзкую ухмылку человека, который наконец-то вытащил козырь из рукава. В руках он держал распечатку из Росреестра, свежую, еще пахнущую принтером, и помахивал ею, как флагом над поверженным врагом.
— Ты что, серьезно думаешь, что я просто возьму и уйду? — голос мой дрожал, но я старалась держать его ровно, чтобы не дать ему лишнего повода торжествовать.
— А у тебя есть выбор, Лен? — он шагнул ближе, и я почувствовала запах его одеколона, тот же, что покупала ему на Вайлдберриз два года назад, когда еще верила, что мы вместе навсегда. — Квартира была мамина изначально, приватизация на нее, ты сама видела документы, когда мы въезжали. А ты тут приживалка, дармоедка, которая только и умела, что на мою шею сидеть да ныть.
Я вспомнила, как все начиналось: он тогда уверял, что это «наше общее», что скоро перепишем на двоих, лишь бы я быстрее согласилась переехать к нему от родителей, бросив свою съемную однушку в спальном районе. Я поверила, потому что любила, потому что устала мотаться по электричкам, потому что он обещал ребеночка и стабильность. А теперь стоял тут, размахивая бумажкой, и называл меня приживалкой. В голове мелькнуло, как мы вместе выбирали эту мебель в Икее, как я часами мыла окна, чтобы свекровь не придиралась, как откладывала с зарплаты на ремонт ванной, пока он тратил премии на новые гаджеты.
— Ты же сам говорил, что это наш дом, — прошептала я, чувствуя, как в горле пересыхает, будто наждачкой провели.
— Говорил, потому что ты тогда была послушная, — он рассмеялся коротко, зло. — А потом начала свои концерты устраивать: то денег мало, то внимания, то свекровь не так посмотрела. Мама права была, змея подколодная ты, а не жена.
Дверь в кухню скрипнула, и оттуда выглянула его мать, уже в пальто, с сумкой через плечо, будто специально ждала сигнала. Лицо ее было каменным, губы поджаты, глаза маленькие, как у хорька, который учуял добычу. Она всегда приходила без звонка, со своими ключами, которые он ей когда-то вручил «на всякий случай», и теперь этот случай настал.
— Ну что, Елена, собирайся потихоньку, — произнесла она сладким голосом, подходя ближе и поправляя воротник сыну. — Я же говорила, пустоцвет она, только место занимает. Квартира моя по праву, я в ней всю жизнь прожила, пока ты, сынок, в армии служил. А эта марамойка пришла и думает, что теперь хозяйка.
Я почувствовала, как кровь прилила к лицу, щеки горели, а в затылке начала пульсировать тяжесть. Руки сами сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Хотелось крикнуть, вытолкать их обоих, но ноги будто приросли к полу. Вспомнилось, как она звонила ему на работу и жаловалась, что я плохо готовлю, что посуда не домыта, что ребенок — наш пятилетний Мишка — слишком шумный из-за меня. Как он возвращался и выговаривал мне шепотом, чтобы сын не слышал.
— Вы хоть понимаете, что Мишка здесь живет? Это его дом! — вырвалось у меня, голос сорвался на крик.
Муж скривился, будто я сказала что-то неприличное.
— Мишка останется со мной, естественно. Ты думаешь, суд отдаст его тебе, нахлебнице без нормальной работы? Ты же только на полставки в детском саду тянешь, а я зарплату в Т-Банке имею, стабильную.
Свекровь кивнула, довольная, и добавила:
— И не вздумай скандал устраивать, а то участкового вызовем. Мы все по закону сделали, через Госуслуги подали, нотариус заверил. Ты тут никто, понимаешь? Никто.
Я посмотрела на чемодан у ног — старый, потертый, тот самый, с которым я когда-то приехала сюда, полная надежд. Внутри все кипело, но снаружи я старалась держаться, не дать им увидеть слез. В голове крутилось: куда идти? К родителям в их двушку, где уже младший брат с семьей? На съемную, которой не потянуть на мою зарплату воспитательницы? А Мишка... если они правда пойдут в суд, у меня шансов мало, они уже все продумали.
Муж повернулся к матери, обнял ее за плечи, будто демонстрируя единство.
— Мам, пойдем чайку попьем, пока она собирается. Не хочу эту истерику смотреть.
Они прошли на кухню, оставив меня одну в коридоре. Я услышала, как заваривается чайник, как свекровь начала что-то тихо рассказывать ему, наверняка про то, какая я бесстыжая. Ноги наконец послушались, я подошла к чемодану, присела рядом, открыла его. Пустой, пахнет пылью и старым пластиком. В этот момент что-то внутри щелкнуло — не громко, не драматично, просто тихо переключилось.
Я встала, прошла в спальню, вытащила из шкафа его костюмы, те, что он носил на работу, аккуратно сложенные. Один за другим бросила в чемодан. Потом его ноутбук, зарядки, документы из ящика стола. Не кричала, не плакала — просто собирала его вещи, быстро, методично. В кухне они продолжали разговаривать, не замечая. Затем я взяла свой телефон, открыла приложение Сбера, перевела все, что было на нашей общей карте, на свою личную — ту, что открыла тайком полгода назад, когда начала подозревать неладное. Осталось немного, но хоть что-то.
Когда чемодан был полон его вещами, я подкатила его к кухонной двери и толкнула ногой, чтобы загремел.
— Это твои вещи, — сказала я громко, стоя в проеме. — Квартира, может, и на твоей маме, но замки я сейчас поменяю. Участкового вызову я, если вы не уйдете по-хорошему. И в суд пойдем, посмотрим, кому ребенка отдадут, когда я покажу все твои переводы какой-то «Катюше» за последний год.
Он вскочил, лицо побагровело, свекровь ахнула, схватившись за сердце. Но я уже повернулась, достала телефон, набирая номер мастера по замкам с Авито, которого нашла еще вчера, когда впервые заподозрила.
Они кричали что-то вслед, но я не слушала. Дверь за ними захлопнется через час, и точка невозврата будет пройдена.
А вы, дорогие читатели, ушли бы молча или дали бы бой до конца?