Тридцатое декабря выдохлось ранними сумерками. За окном медленно, нехотя, шел снег, а в квартире пахло хвоей и мандаринами. Анна, стоя на табуретке, пыталась закрепить последнюю ветку серебристой гирлянды над дверным проемом. Руки ныли от усталости — день был длинным, наполненным уборкой, походом по переполненным магазинам и готовкой. Но это была приятная, предпраздничная усталость, с чувством выполненного долга.
Она спустилась на пол, отступила на шаг, окинула взглядом гостиную. Все сияло чистотой. Стол, еще не накрытый, ждал своей скатерти. В углу перемигивалась разноцветными огоньками елка, украшенная вместе с детьми. Сами виновники торжества, семилетний Егор и пятилетняя Алиса, затихли в детской, увлеченно разглядывая книжку с зимними сказками. Тишина была теплой, наполненной ожиданием чуда.
«Сережа оценит», — мелькнуло в голове. Муж в последнее время был сильно загружен на работе, приходил поздно, часто раздраженный. Анна свято верила, что эти праздничные дни, проведенные вместе, без телефонов и мыслей о проектах, все исправят. Они снова будут семьей, которая смеется за одним столом, а не молчаливыми соседями по квартире. Она уже представляла, как завтра, тридцать первого, они все вместе закончат готовить, накроют стол, нальют детям детского шампанского...
Звонок мобильного разрезал тишину, как лезвие. Анна вздрогнула. На экране — «Сережа». Улыбка сама собой тронула ее губы.
— Алло, родной! Ты когда? Уже скоро? — прокричала она в трубку, заглушая шум воды, которую только что открыла, чтобы помыть руки.
В ответ — пауза. Или ей показалось? Потом голос. Его голос. Но не тот, к которому она привыкла. Не усталый, не ласковый, не раздраженный. А плоский, металлический, лишенный всяких интонаций.
— Анна. Не жди меня домой сегодня.
Она замерла. Капли воды с пальцев медленно падали на кафель.
— Что?.. Сегодня? Но сегодня же просто тридцатое, мы же завтра...
— И завтра тоже не жди, — перебил он. — И на Новый год. Не готовь моего места.
Слова долетали до сознания с опозданием, будто пробиваясь сквозь вату. Анна почувствовала, как ледяная волна покатилась от висков к груди.
— Сережа, что случилось? Ты где? С тобой все в порядке? — голос ее дрогнул, выдавая нарастающую панику.
— Со мной все. У меня дела. Неотложные.
— Какие дела под Новый год?! — вырвалось у нее уже на высокой, почти истеричной ноте. — У нас семья! Дети! Егор весь день спрашивает, когда ты придешь, он тебе подарок...
— Перестань, Анна! — его голос впервые заговорил резко, отчеканивая каждое слово. — Прекрати этот спектакль. Я сказал — дела. Это не твое дело. Точка.
Она прикусила губу до боли, стараясь сдержать ком, подступивший к горлу. В глазах затуманилось.
— Но... куда? На сколько? Объясни хоть что-нибудь...
— Объяснять ничего не буду. Не звони, не пиши. Решишь вопросы — обращайся к моей сестре. Все.
Щелчок в трубке. Короткие гудки. Монотонные, равнодушные.
Анна опустила руку с телефоном. Она медленно, очень медленно обернулась, прислонившись спиной к холодной стенке. Перед ее глазами все так же сияла гирлянда, мигал разноцветными огнями телевизор в режиме ожидания, из детской доносился счастливый смех Алисы. А в ушах, нарастая, гудел тот самый ровный гудок, сливаясь с воем метели за окном.
Она съехала по стене на пол, не чувствуя холод кафеля. Пальцы сами собой набрали номер свекрови, потом Ольги, сестры мужа. Никто не брал трубку. Только на третьем звонке Ольга сбросила вызов.
В детской заскрипела дверь.
— Мам, а папа скоро? — на пороге стоял Егор, держа в руках аккуратно завернутую в разноцветную бумагу коробку. Его глаза, такие же карие, как у отца, светились нетерпением.
Анна зажмурилась на секунду, втянула в себя воздух. Потом поднялась. Колени не дрожали. Она улыбнулась. Это была самая тяжелая, самая невыносимая улыбка в ее жизни.
— Папа... папа задерживается, зайчик. У него важная работа. Но он очень-очень тебя любит и передает воздушный поцелуй. Пойдем, я дочитаю вам сказку.
Она взяла сына за руку и повела в комнату, где Алиса уже строила домик из кубиков. Уютная картина мира дала трещину, тонкую, как паутинка, но от края до края. И Анна уже знала, что все, что было до этого звонка, навсегда осталось по ту сторону. А впереди была только холодная, непроглядная тьма нового года.
Новый год пришел в квартиру тихо и постыло. Вместо боя курантов за стеной слышались чужие смехи, хлопки пробок, звуки праздника, который проходил мимо. Анна сидела на диване между детьми, которые, несмотря на ранний час, уже начали капризничать от усталости и смутного чувства, что что-то не так. Телевизор показывал бесконечный концерт, яркий и фальшивый. На столе стояли нетронутые салаты в форме елочек и снежинок, два одиноких бокала с детским шампанским для детей и полный, предназначенный Сергею, который так и не был налит.
Анна машинально гладила Алису по волосам, уставившись в одну точку на экране. За последние сутки она прошла все стадии от паники до оцепенения. Она обзвонила всех общих знакомых — никто ничего не знал, или делали вид, что не знают. Ее собственные родители, выслушав, вздохнули и посоветовали «не накручивать себя, наверное, срочная командировка». Их голоса звучали неуверенно, и эта неуверенность была страшнее любой дурной вести.
Первого января мир за окном казался вымершим. Дети, утомленные вчерашним ожиданием, еще спали. Анна, не смыкая глаз всю ночь, пила на кухне остывший чай, когда в прихожей раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Сердце екнуло — Сережа? — и она, накинув халат, бросилась открывать.
Но на пороге стояла не его высокая фигура. В дверном проеме высилась Ольга, сестра Сергея. Она была одета в дорогую дубленку, на лице — безупречный, словно склеенный, макияж. Она не улыбнулась, не поздоровалась. Ее взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по лицу Анны, потом заглянул за ее спину, вглубь прихожей, будто проводил инвентаризацию.
— Впускай, что ли, — произнесла Ольга, не дожидаясь приглашения, и шагнула внутрь, едва не задев Анну плечом. От нее пахло морозом и дорогим парфюмом с терпкими нотками.
Анна, ошеломленная, автоматически закрыла дверь. Ольга уже снимала сапоги, не касаясь рукой стены, и ставила их на тщательно вымытый накануне паркет, оставляя мокрые следы.
— Что ты… Зачем? — наконец выдавила Анна, следуя за ней в гостиную.
Ольга осмотрела комнату: нарядную елку, немытую посуду со вчерашнего стола, детские игрушки, разбросанные на ковре. Ее губы сложились в выражение легкого презрения.
— Порядок, я смотрю, не очень, — констатировала она. — Но это ладно. Я по делу.
Она повернулась к Анне, скрестив руки на груди. Поза была неприступной, как у прокурора.
— Сережа у нас. Жить будет временно у нас, с мамой и папой. Так ему спокойнее. А тебе, — она сделала многозначительную паузу, — тебе надо остыть и подумать о своем поведении.
Слова обрушились, как удар по голове. Анна почувствовала, как пол уходит из-под ног.
— О каком поведении? Что ты несешь, Ольга? Где он? Почему он не звонит сам?!
— Сам не будет звонить, — отрезала Ольга. — Ему надоели твои истерики и упреки. Он сказал — «задолбала». Цитирую. Он устал, Анна. Устал от твоего нытья, от этой вечной «я устала, я с детьми одна». А кто не устает? Он деньги в дом несет, а благодарности не видит.
Каждое слово было как нож. Анна стояла, сжимая ладони в кулаки так, что ногти впивались в кожу. Истерики? Упреки? Да она последние полгода молчала, как рыба, лишь бы не раздражать его, лишь бы не навлечь на себя очередную вспышку холодного раздражения.
— Это ложь… — прошептала она. — Он никогда такого не говорил. Что на самом деле случилось? Он что, с кем-то?..
Ольга фыркнула.
— Всегда одно и то же у вас, у беспомощных. «Он с кем-то». Нет, Анна. Он просто хочет тишины. Хочет прийти в дом, где его ждут, а не встречают перекошенным лицом. А здесь что? — она мотнула головой в сторону детской. — Здесь постоянный ор и бардак. Мамаша моя права была всегда: брак был ошибкой. Слишком разные круги.
Анна вспомнила, как свекровь в день свадьбы сжато улыбалась, а потом в течение всех лет брака периодически ввернула фразы о том, что ее Сережа «мог найти и получше». Раньше она старалась не придавать этому значения. Теперь эти слова обретали зловещий новый смысл.
— Выйди, — тихо сказала Анна. Голос ее дрожал, но в нем впервые зазвучали нотки не страха, а растущей ярости. — Выйди из моего дома. Сейчас же.
— Твой дом? — Ольга подняла бровь. — Интересное заявление. Напоминаю, ипотека оформлена на брата. Платит он. Так что пока что это его жилье, в котором он милостиво разрешает проживать тебе и твоим… детям. Так что успокойся и не делай резких движений. Поживи одна, подумай. Может, остынешь и научишься ценить то, что имеешь.
Из детской послышался шорох, и на пороге появилась Алиса, в смятой пижамке, с любимым плюшевым зайцем в руках. Она испуганно смотрела то на маму, то на незнакомую тетю с жестким лицом.
— Мама… — тоненько позвала девочка.
Этот голосок вернул Анну в реальность. Ярость сменилась леденящим холодом. Она не имела права срываться при детях. Не имела права показывать, как ей больно и страшно.
— Все хорошо, зайка, — сказала она, и ее собственный голос прозвучал удивительно спокойно. — Тетя Оля просто уходит. Иди, умойся.
Алиса недоверчиво посмотрела на Ольгу и нехотя поплелась в ванную.
Ольга, видя, что сцена не удалась, слегка поморщилась. Она поправила сумку на плече.
— Я передала, что нужно. Не будь дурой, Анна. Не усложняй. Сережа не вернется, пока ты не извинишься и не исправишься. А исправляться, глядя на эту обстановку, — она еще раз окинула комнату взглядом, — тебе есть куда.
Не добавив больше ни слова, она развернулась и вышла в прихожую. Анна не пошла за ней. Она слышала, как та натягивает сапоги, как щелкает замок двери. Потом — тишина.
Анна медленно подошла к окну. Через минуту она увидела, как Ольга, не оборачиваясь, садится в припаркованную рядом иномарку и уезжает. На душе было пусто и холодно. Но в этой пустоте зародилось что-то новое, твердое и острое, как осколок льда. Страх отступал, уступая место другому чувству — четкому, ясному пониманию, что это была не ссора. Это было объявление войны. И первая атака только что отгремела на ее территории.
Тишина после отъезда Ольги была гулкой и тяжелой. Анна стояла у окна, пока не стемнело окончательно и отражение в стекле не стало четким и почти чужим — темные круги под глазами, заострившиеся скулы, плотно сжатые губы. В этом отражении она больше не видела себя. Видела женщину, которую только что публично обыскали взглядом и вынесли приговор: «недостаточно хороша».
Дни, последовавшие за тем визитом, тянулись, как густая смола. Дети, отвыкшие за праздники от режима, капризничали, чувствуя напряжение, витавшее в квартире вместо запаха елки и мандаринов. Анна пыталась жить по привычному графику: готовила, убирала, читала сказки на ночь. Но каждое ее движение было механическим, а мысли непрерывно крутились вокруг одного: «Почему? Что случилось на самом деле?»
Стыд был ее первым и самым сильным чувством. Стыд от того, что ее, взрослую женщину, отчитали, как провинившуюся школьницу. Стыд от подозрений, которые казались грязными и недостойными. Мысль порыться в вещах Сергея вызывала физическое отвращение. Это было бы нарушением некоего последнего внутреннего табу, окончательным переходом черты, за которой их брак, каким бы хрупким он ни был, превратился бы в поле битвы с применением запрещенных приемов.
Но к четвертому январскому дню стыд начал вытесняться холодным, рациональным страхом. Страхом за детей. Страхом перед неопределенностью. Страхом перед той самой фразой Ольги: «ипотека оформлена на брата». Это была не просто обида. Это была стратегическая информация, брошенная, как камень в огород. Анна вдруг с ужасающей ясностью осознала, насколько она юридически беззащитна. Она не работала с рождения Егора. Все счета были на нем. Даже машина, которой она пользовалась, была записана на его фирму.
Именно этот страх, леденящий и практичный, в конце концов перевесил. Поздно вечером, уложив детей и убедившись, что они крепко спят, она не пошла в свою спальню. Она остановилась перед дверью в кабинет. Сердце колотилось где-то в горле. Она взялась за ручку — та поддалась беззвучно.
Комната пахла им: лёгким запахом его одеколона, дерева от книжных полок, пылью от давно не чищенного системного блока компьютера. Всё было аккуратно, почти стерильно. Анна включила настольную лампу, и мягкий свет выхватил из темноты массивный дубовый стол. Она медленно опустилась в его кресло. Оно показалось чужим, слишком большим.
Она начала с ящиков стола. Верхний был завален папками с документами по работе, счетами, гарантийными талонами. Ничего личного. Второй ящик — канцелярия, зарядные устройства от забытых гаджетов. Руки дрожали. Она чувствовала себя вором.
И тогда ее взгляд упал на старую, потертую папку для документов темно-синего цвета, стоявшую на нижней полке книжного шкафа, почти у самого пола. Она припомнила, что Сергей пользовался ей давно, еще до рождения Алисы, а потом будто забыл. Анна достала ее. Внутри, среди старых полисов ОСАГО и договоров на телефон, она нащупала конверт.
В конвельте не было любовных писем. Там лежали чеки. Несколько чеков из ювелирного магазина в престижном торговом центре. Даты — за последние полтора года. Суммы — немаленькие. На одном даже была пометка от руки, сделанная продавцом: «серьги с сапфиром, кор.золото». У Анны не было ни серег с сапфиром, ни колец на такие суммы. Она перебрала в памяти все подарки за эти годы: скромная цепочка на день рождения, теплый плед на очередную годовщину… Не сходилось.
Она положила чеки обратно, руки стали ледяными. Это еще не было доказательством измены, но это была первая трещина в монолитной стене его слов «у меня дела». Какие «дела» покупают серьги с сапфирами?
Она взялась за компьютер. Система запросила пароль. Она ввела дату рождения Егора — доступ запрещен. Дату рождения Алисы — то же самое. Свой день рождения… Отказ. Глупая, наивная надежда сменилась горькой усмешкой. Конечно. Она в отчаянии попробовала комбинацию из цифр, которую он использовал для банковской карты — и экран ожил. Он даже не удосужился придумать для нее отдельный пароль.
Она не полезла в соцсети — он их почти не вел. Зато открыла мессенджер на компьютере. Основные чаты были с коллегами, друзьями. Но в самом низу списка, без фото, под именем «К.» висели два диалога. Один — давний, полугодовой давности, короткий, про встречу «обсудить договор». Второй — свежий, от 28 декабря. Всего два сообщения.
От К.:«Все решено?»
Ответ Сергея:«Да. После праздников. Не пиши сюда больше».
Кровь отхлынула от лица. «Все решено». Что решено? Развод? Ее выселение? «После праздников». Он планировал это. Холодно, заранее. Его звонок 30-го числа был не спонтанной вспышкой, а частью плана.
В этот момент на комоде рядом зазвенел ее собственный телефон. Анна вздрогнула так, будто ее ударили током. На экране — «Мама». Она сглотнула ком в горле и приняла вызов.
— Алло, дочка? — голос матери звучал озабоченно. — Как ты? Что новенького? Он объявился?
— Нет, мам. Не объявился. К нему даже не попасть, вся его семья…
— А ты не лезь, Анечка! — тут же перебила мать, и в ее голосе зазвучала знакомая, убаюкивающая нота. — Не лезь, не ссорься. Ты же знаешь, какие они… напористые. Ты одна, а у них вся родня. Ты испортишь все окончательно.
— Что испорчу, мама? — голос Анны сорвался. — Мой разваливающийся брак? Он уже испорчен!
— Не говори так! Все наладится. Мужчины они… они отходят. Наверное, работа, стресс. Он одумается, вернется. А если ты будешь скандалить, лезть в его дела, ты его окончательно от себя оттолкнешь. Ты должна быть мудрее. Потерпи. Ради детей. Семью нужно сохранить любой ценой.
«Любой ценой». Ценой ее достоинства? Ценой жизни в вечном ожидании милости? Эти слова, которые она слышала всю жизнь, теперь звучали как приговор.
— Мама, он сказал, чтобы я не ждала его на Новый год. Его сестра приезжала, говорила, что я во всем виновата. Это не «отойти», это…
— Сестра — дура, не обращай внимания, — отмахнулась мать. — Но и ты не горячись. Послушай меня. Я прожила жизнь. Мужчина — он как ребенок, ему нужно дать время. Ты встретишь его с миром, вкусным ужином, будешь ласковой, и все забудется. А сейчас главное — не делать резких движений. Никаких угроз, никаких разговоров про развод. Слышишь? Сохрани семью.
Анна молчала. Она смотрела на экран компьютера, на зловещее «К.», на чеки в синей папке. Она слушала голос матери, который вместо поддержки предлагал ей надеть маску покорной жены и ждать. И в этот момент внутри что-то переломилось. Окончательно и бесповоротно.
— Хорошо, мама, — сказала она совершенно ровным, пустым голосом. — Услышала. Пойду, дети что-то проснулись.
Она положила трубку, не дослушав напутствий. Потом закрыла мессенджер, аккуратно положила папку на место, вышла из кабинета и плотно закрыла дверь.
На кухне она налила себе стакан воды и выпила его большими, жадными глотками. Руки больше не дрожали. Вместо паники и стыда внутри поселилось холодное, ясное бешенство. Ей не нужны были теперь угрызения совести. Ей нужны были факты. Доказательства. Оружие.
Она взяла телефон и нашла в контактах номер не Ольги, не родителей Сергея, а свою старую подругу, Катю, которая работала юристом в небольшой фирме. Она набрала номер. Прогремели длинные гудки.
— Алло, Ань, привет! — бодрый голос Кати прозвучал как глоток свежего воздуха. — Давно не звонила! Как встретили?
— Кать, — сказала Анна, и ее голос, к ее собственному удивлению, звучал твердо. — Мне срочно нужен совет. Не как подруге, а как юристу. У меня… началась война.
Прошла неделя. Неделя тихого, методичного ада. После разговора с Катей Анна больше не рыдала в подушку. Она действовала. С подсказок подруги, она потихоньку собирала бумаги: свои паспорт и свидетельства о рождении детей, копии платежек за квартиру за последний год — те, что лежали в её ящике комода. Нашла старые медицинские карты детей, где он был указан как отец. Она ещё не до конца понимала, зачем это всё, но Катя сказала: «Собирай всё, что связывает его с этим домом и семьёй. Всё».
Она перестала звонить и писать. Тишина с её стороны была теперь не покорной, а стратегической. Она наблюдала. Ждала. И он не выдержал первым.
Он пришёл днём, в среду. Анна как раз мыла полы в прихожей. Ключ повернулся в замке — её сердце на мгновение остановилось, — и в квартиру вошёл Сергей. Он выглядел… отдохнувшим. Подстриженным. На нём была новая куртка, которую она не видела. Он не смотрел на неё, его взгляд скользнул по блестящему мокрому полу, по снятым с двери новогодним венкам, сложенным у стены.
— Я на десять минут, — сказал он, снимая обувь и ставя её аккуратно на газету. Голос был ровным, деловым.
Анна оперлась на швабру. В горле пересохло, но голос не подвёл, прозвучав тихо и чётко:
— Десять минут на что, Сергей?
Он прошёл мимо неё в гостиную, привычным движением скинув куртку на спинку дивана. Он вёл себя как хозяин, инспектирующий территорию после долгого отсутствия.
— На разговор. Надо обсудить, как мы будем жить дальше. Так больше продолжаться не может.
Он сел в своё любимое кресло, откинулся. Его поза была открытой, даже развязной. Анна осталась стоять посреди комнаты, всё ещё сжимая ручку швабры. Разница в их положениях была унизительной: он — расслабленный владелец, она — прислуга, застигнутая во время уборки.
— Ты прав, — согласилась она, к его видимому удивлению. — Так продолжаться не может. Объясни, что происходит.
Он вздохнул, как взрослый, уставший от капризов ребёнка.
— Анна, давай без эмоций. На чистом практицизме. Мы с тобой… мы стали чужими людьми. Ты это сама видишь. Я не хочу жить в вечном напряжении, в упрёках. Тебе, я думаю, тоже это не нужно.
— Каким упрёкам? — спросила она, нарочито спокойно. — Я последние полгода боялась лишний раз слово сказать, чтобы тебя не побеспокоить.
Он махнул рукой, отмахиваясь от её слов как от назойливой мухи.
— Видишь, даже сейчас начинается. Ладно. К делу. Эта ситуация вредна для детей. Им нужна стабильность. Поэтому я предлагаю цивилизованное решение.
Он выдержал паузу, давая словам проникнуть.
— Я остаюсь здесь. Тебе с детьми нужно будет съехать. Временно, конечно. Пока ты не встанешь на ноги, не найдёшь работу. Можешь пожить у своих родителей. Им виднее, как тебя поддерживать.
Воздух вырвался из её лёгких, словно от удара в солнечное сплетение. Она слышала эти слова от Кати как возможный худший сценарий, но услышать их из его уст, такими спокойными, продуманными… Это было в тысячу раз страшнее.
— Ты… выгоняешь нас? — прошептала она. — Меня и твоих детей?
— Не драматизируй. Я не выгоняю. Я предлагаю разумный выход. Тебе будет тяжело одной тут справляться, а я буду много работать, чтобы обеспечивать алименты. Это оптимально. Квартира, — он обвёл рукой комнату, — она в ипотеке. Оформлена на меня. Платежи вношу я. Юридически ты здесь лишь прописана. А с детьми… их прописку можно решить. Суд, в случае чего, обычно оставляет детей тому из родителей, у кого есть стабильное жильё. У тебя его нет. У меня — есть.
Он говорил гладко, будто зачитывал заученный текст. Текст, составленный кем-то, кто знает, где бить. Его родителем? Ольгой? Юристом?
— Алименты? — голос Анны звучал чужим, плоским. — Ты уже всё просчитал.
— Разумеется. Я не брошу своих детей. Но и содержать тебя, взрослого человека, я не обязан. Тем более, когда ты сама отказывалась выходить на работу, говоря, что «дети важнее». Вот и занимайся детьми у своих родителей. Это твой выбор.
В голове у Анны пронеслись слова матери: «Сохрани семью любой ценой». Ценой вот этого? Ценой унижения и жизни на птичьих правах?
Из детской донёсся смех. Егор что-то рассказывал сестре. Этот обыденный, счастливый звук врезался в ледяную тишину гостиной как нож.
Анна медленно подняла голову и посмотрела на него. Вгляделась в знакомые черты, ища в них хоть след смущения, боли, неуверенности. Ничего. Только холодная уверенность в своей правоте и расчёте.
— Ты думаешь, — начала она тихо, отчеканивая каждое слово, — что я теперь твоя проблема. Неудобная, надоевшая проблема, от которой можно избавиться, просто переложив её на чужие плечи. Выкинуть, как отработанный материал.
Он слегка нахмурился, не ожидая такой формулировки.
— Я думаю о благе всех.
— Нет, — перебила она, и в её голосе впервые зазвучал металл. — Ты думаешь только о себе. И о том, как тебе будет удобно. Ты пришёл не для разговора. Ты пришёл огласить приговор. Без обжалования.
Он встал с кресла, его спокойствие начало давать трещину.
— Я пришёл предложить решение! Ты что, хочешь через суды таскаться, детей по судам волочить? Ты представляешь, сколько это стоит? У тебя даже на адвоката денег нет!
Это была вторая хорошо прицеленная стрела. И она попала в цель. Анна сжала кулаки. Он был прав. У неё не было денег. Но был страх. И теперь, глядя на него, страх начал превращаться в нечто иное. В ярость.
— Десять минут вышли, — сказала она, поворачиваясь к нему спиной и берясь за швабру. — Уходи. Своё решение я тебе сообщу. Но знай одно: я не позволю тебе решать, где жить моим детям. И называть себя отцом после такого… у тебя не хватит совести.
Он застыл на месте, поражённый её тоном. Он ждал слёз, истерики, мольб. Он был готов к этому. К этой холодной, твёрдой стене — нет.
— Анна, не будь дурочкой… — начал он, но голос его потерял уверенность.
— Вон, — бросила она через плечо, начиная снова водить тряпкой по уже чистому полу, как бы стирая следы его присутствия. — И забери свою куртку. Здесь не отель, чтобы вещи забывать.
Он постоял ещё мгновение, потом резко шагнул к дивану, схватил куртку и, не сказав больше ни слова, вышел в прихожую. Через секунду хлопнула входная дверь.
Анна отпустила швабру. Она подошла к окну и увидела, как он, не оглядываясь, быстрыми шагами идёт к своей машине. Его фигура казалась меньше, чем обычно.
Она не плакала. Она подошла к телефону и набрала номер Кати.
— Он был, — сказала она, когда та ответила. — Ты была права на все сто. Принёс ультиматум. Теперь я готова слушать. И действовать. Что мне делать самую первую?
На следующий день после визита Сергея в квартире воцарилась тревожная, выжидательная тишина. Анна старалась вести себя как обычно, но дети, эти чуткие локаторы родительских эмоций, были капризны и насторожены. Алиса то и дело спрашивала, когда папа вернется жить домой, а Егор молча сидел с конструктором, но не строил, а просто перебирал детали.
И они приехали вечером. Без звонка. Звонок в дверь прозвучал как удар набата. Анна, уже догадываясь, кто за дверью, глубоко вдохнула, поправила волосы и открыла.
На пороге стояли трое: отец Сергея, Николай Иванович, плотный, седовласый мужчина с привычным начальственным взглядом; его жена, Валентина Петровна, с плотно сжатыми губами и сумкой в руках, будто она прибыла с длительным визитом; и, конечно, Ольга, с холодной, почти торжествующей ухмылкой в уголках губ.
— Ну, здравствуй, Анна, — произнес Николай Иванович басовито, переступая порог первым. — Пришли поговорить по-семейному. Без истерик.
Они ввалились в прихожую, снимая пальто и обувь, заполняя пространство своим присутствием и запахом чужого парфюма. Анна молча отступила, пропуская их в гостиную. Сердце колотилось где-то в висках, но лицо она старалась держать каменным.
— Дети где? — спросила Валентина Петровна, окидывая комнату оценивающим, хозяйским взглядом. Ёлки уже не было — Анна убрала её накануне, не в силах больше видеть этот символ разрушенного праздника.
— В детской. Они не должны быть свидетелями этого разговора, — твёрдо сказала Анна.
— Ну уж нет, — вступила Ольга. — Это как раз касается их будущего. Пусть слышат, как мамаша не хочет их благополучия.
— Ольга, — рыкнул отец, но больше для проформы. Он уселся в кресло, которое накануне занимал его сын, и жестом указал Анне на диван. — Садись. Будем решать.
Анна не села. Она осталась стоять, прислонившись к стене у входа в гостиную, держа путь к детской открытым. Это был её единственный тактический просчёт — не запереть дверь. Но она не думала, что они пойдут на такое.
— Решать что, Николай Иванович? Мне уже всё решили и огласили. Я услышала.
— Ты услышала эмоции, — вмешалась Валентина Петровна, устраиваясь рядом с мужем. Она вынула из сумки пачку печенья и положила на стол. — Мы же пришли предложить тебе здравый, спокойный вариант. Для всех.
— Особенно для вашего сына, — сказала Анна.
— Для семьи! — поправил Николай Иванович, ударив ладонью по подлокотнику. — Ты всегда была эгоисткой, Анна. Думала только о себе, о своих хотелках. Сережа надрывался на двух работах, а ты тут в холе да при комфорте сидела. И ещё недовольна!
Глаза Анны расширились. Это была та самая, знакомая по голосу матери, но в сто раз более агрессивная, пластинка. Её включили на полную громкость.
— Я воспитывала ваших внуков. Обеспечивала быт. Это называется «сидела в холе»?
— Воспитывала? — фыркнула Ольга. — Егор на кружок робототехники ходит? Нет. Алиса на английский с трёх лет? Нет. Сидели бы с няней — были бы более развитые. А так… обычные дети.
Эти слова обожгли Анну сильнее, чем прямые оскорбления. Она взглянула на дверь в детскую.
— Не смейте говорить так о моих детях.
— Это наши внуки! — голос Валентины Петровны зазвенел. — И мы хотим для них лучшего. А лучшего они могут получить только в стабильной обстановке. С отцом, который может дать им образование, обеспечить. А не с матерью-истеричкой, которая будет вымещать на них свою злость на мужа.
— Я предлагаю вот что, — Николай Иванович перехватил инициативу, говоря как на планерке. — Ты съезжаешь к своим родителям. Мы, как порядочные люди, поможем с переездом. Дети остаются тут. В своей привычной среде. Мы с Валей будем помогать Сереже с ними, пока он на работе. Ты же вольная птица — устраивай свою жизнь, ищи работу. Когда встанешь на ноги, сможешь забирать детей на выходные. По договоренности. Все цивилизованно.
В ушах у Анны зашумело. Она смотрела на эти три лица — надменное, жёсткое и злорадное — и не верила в реальность происходящего. Они спокойно, за чашкой чая, который даже не предложили, планировали разлучить её с детьми.
— Вы… вы с ума сошли, — выдохнула она. — Я никогда не соглашусь на это. Никогда.
— Тогда будет хуже, — холодно сказал Николай Иванович. — Мы наняли юриста. Квартира — не твоя. Доказать, что ты вкладывалась в неё, ты не сможешь — не работала. Доходов нет. Суд при разводе оставит детей отцу, который имеет постоянный доход и жильё. А тебе назначат свидания раз в две недели в присутствии соцработника. И алименты ты с него получишь минимальные. Ты хочешь этого? Хочешь стать мамашей по расписанию?
В этот момент дверь в детскую тихо приоткрылась. На пороге стоял Егор. Он слышал всё. Его большое лицо было бледным, нижняя губа дрожала.
— Мам… — тихо позвал он. — Они… они хотят, чтобы мы с папой жили? А ты уедешь?
Валентина Петровна тут же изменила выражение лица, сделав его сладким и приторным.
— Егорушка, иди к бабушке! Мы с тобой не виделись сто лет! Мы тут с мамой решаем, как вам будет лучше. Хочешь, чтобы папа с вами жил всегда?
— Мама, — позвала уже Алиса, выглядывая из-за брата. В её глазах стояли слёзы.
Анна оттолкнулась от стены и быстрыми шагами подошла к детям, заслонив их собой.
— Всё. Разговор окончен. Немедленно уходите.
— Ты отказываешься от здравого предложения? — встал Николай Иванович, и его лицо побагровело. — Ты губишь будущее своих же детей! Из упрямства! Эгоистка!
— Уходите! — крикнула Анна, и в её голосе впервые зазвучала неподдельная, дикая истерика. — Сию же минуту! И никогда не приходите сюда больше!
— Хорошо, — сказала Ольга, вставая. Её глаза блестели от возбуждения. — Ты сама всё выбрала. Теперь не жалуйся, что мы не предлагали. Готовься к суду. И к тому, что дети будут спрашивать, почему мама лишила их нормального детства.
Они начали одеваться в прихожей, громко, с негодованием обсуждая её неблагодарность и глупость. Николай Иванович бубнил что-то про «испорченную женщину». Валентина Петровна всхлипывала, причитая: «Бедные внуки, что их ждёт».
Егор плакал, тихо, прижимаясь к Анне. Алиса ревела навзрыд.
Когда дверь наконец захлопнулась за ними, Анна опустилась на пол в прихожей и прижала к себе обоих детей. Они рыдали, её рубашка быстро стала мокрой от слёз. Она их качала, шепча какие-то бессвязные слова утешения, но внутри не было ни паники, ни страха.
Внутри был лёд. Абсолютный, полярный холод. И ясность.
Она смотрела в стену поверх голов детей и видела их лица. Отца с его напускным величием. Мать с её крокодиловыми слезами. Сестру с ядовитой ухмылкой. И за ними — силуэт Сергея, который позволил им прийти и сказать всё это.
Её материнский инстинкт, до этого метавшийся между болью и растерянностью, вдруг кристаллизовался в одну простую, чёткую мысль. Это была не ссора. Не конфликт. Не попытка «договориться».
Это была война. Полномасштабная, без правил, на уничтожение. Война за её детей.
И раз уж война началась, отступать было некуда.
Тишина после ухода «семейного совета» была оглушительной. Она висела в квартире тяжёлым, гулким одеялом, сквозь которое пробивались только всхлипывания Алисы, притихшей у Анны на коленях. Егор сидел рядом, судорожно сжимая край маминой кофты, его детское лицо было искажено непонятной ему взрослой болью. Анна не плакала. Она гладила детей по волосам, по спинам, шепча бессвязные слова утешения, но её разум, очищенный адреналином и ледяной яростью, работал с невероятной скоростью.
Она уложила их спать, дав по целой таблетке детского успокоительного, которое обычно применяла только при высокой температуре. Они заснули почти мгновенно, истощённые слезами и страхом. Анна закрыла дверь в детскую и вернулась в гостиную. Она взяла телефон. Рука не дрожала. На экране горело последнее сообщение от Кати, отправленное час назад: «Звони в любое время. Я на связи».
— Кать, — сказала Анна глухим, но твёрдым голосом, когда та ответила. — Они были. Всё было именно так, как ты предсказывала, только в тысячу раз мерзостнее. Они пришли, чтобы забрать детей.
— Спокойно, — немедленно ответил деловой, собранный голос подруги. — Глубоко вдохни. Дети с тобой?
— Сейчас спят. Они слышали… они слышали почти всё.
— Ладно. Это тяжело, но не фатально. Теперь слушай меня внимательно. Первое: ты больше никогда не открываешь им дверь. Если придут — звони в полицию и говори, что в квартиру ломятся посторонние и угрожают. Твои отношения с Сергеем — это одно. А вот его родители и сестра — это действительно посторонние для твоей квартиры люди. Запомнила?
— Запомнила. Но они сказали… что наняли юриста. Что отнимут детей через суд.
— Пусть болтают. Чтобы «отнять» детей у матери, нужны очень серьёзные основания: алкоголизм, наркомания, бродяжничество, жестокое обращение. Ты что, водку стаканами пьёшь?
— Нет, конечно, — Анна даже усмехнулась, и этот звук был странным и хриплым.
— Вот и всё. Их слова — это психологическое давление, «страшилка» для запугивания. Ключевое слово — «жильё». Они делают ставку на то, что у тебя его нет. Поэтому наше первое практическое действие — официально закрепить за тобой право жить здесь. Ты прописана в этой квартире?
— Да. И дети тоже.
— Отлично. Это даёт тебе право пользования жилым помещением. Выписать тебя без твоего согласия или через суд будет крайне сложно, особенно с несовершеннолетними детьми. Это наша первая линия обороны. Завтра же иди в паспортный стол и получи справку о составе семьи. Она подтвердит, что ты и дети здесь зарегистрированы. Потом — в ЕИРЦ, возьми расширенные квитанции за ЖКХ за последние три года. На них должен быть указан плательщик. Если платил Сергей со своей карты — это хорошо. Это доказывает, что он признавал это жильё общим семейным.
— А как же ипотека? Она на нём.
— Ипотека — это долг. А долги, нажитые в браке, делятся пополам, как и имущество. Квартира, купленная в браке, даже если оформлена на одного, считается совместно нажитой собственностью. Тебе положена доля. А значит, и право в ней жить. Это второе. Теперь третье, и самое важное: дети. Суд при разводе всегда смотрит на интересы ребёнка. Наше дело — собрать доказательства, что их интересы — это ты.
Катин голос звучал как чёткая, спокойная инструкция по выживанию. Анна схватила блокнот и ручку, стала записывать.
— Что собирать? Как?
— Всё. Фото и видео, где ты с детьми на прогулках, на занятиях, у врача. Расписки из садика, школы, где ты указана как контактное лицо. Графики прививок, которые ты вела. Чеки на покупку детской одежды, игрушек, лекарств — даже если платила с его карты. Ты должна создать убедительную картину: ты — основной и постоянный родитель, обеспечивающий быт, учёбу и здоровье детей. А он — человек, который исчез в канун Нового года и прислал вместо себя запугивающую делегацию.
— Он может сказать, что я не работаю…
— И что? Ты осуществляла уход за детьми, что является формой вложения в семью. Суд это учитывает. Это называется «ведение домашнего хозяйства». А его доходы — это общие доходы семьи. Теперь о его «новой жизни». Ты что-то нашла?
Анна рассказала про чеки из ювелирного и переписку в мессенджере.
— Отлично. Это не прямое доказательство измены, но указывает на наличие сторонних интересов и трат в ущерб семье. Сохрани. Делай скриншоты. Веди дневник. Записывай даты и суть всех разговоров с ним и его роднёй. Без эмоций, просто факты. «1 января, 18:30. Приезжала Ольга С., сестра мужа. Сказала следующее: «…», вела себя агрессивно. Дети присутствовали, испугались». Всё понятно?
— Да, — Анна чувствовала, как какая-то сила возвращается к ней. Это была не надежда, а скорее ясный план действий. Путеводные знаки на минном поле.
— Последнее и самое трудное, — голос Кати стал мягче. — Дети. Они сейчас — твоя главная уязвимость и твоё главное оружие. Его семья может пытаться давить через них. Уговаривать, подкупать, настраивать против тебя. Твоя задача — быть абсолютно спокойной, надежной гаванью. Не говори с ними плохо об отце. Говори: «Папа сейчас решил пожить отдельно, мы с ним решаем взрослые вопросы. Но он тебя любит». Твоя стабильность — их безопасность. Если они почувствуют, что ты держишься, им будет легче.
После разговора Анна сидела в темноте, глядя на огоньки за окном. Страх не исчез. Но теперь у него появился конкретный адрес: не абстрактный ужас, а список дел на завтра. Справка. Квитанции. Скриншоты. Дневник.
На следующее утро она, как обычно, разбудила детей, приготовила завтрак. Их лица были испуганными.
— Мама, мы останемся с тобой? — спросила Алиса, почти шёпотом.
— Конечно, солнышко, — Анна улыбнулась, и улыбка на этот раз получилась почти настоящей. — Мы с вами — команда. Никто нас не разлучит. Обещаю.
Она отвела их в сад и школу, а сама отправилась по инстанциям. В паспортном столе долго сидела в очереди, нервно перебирая в руках документы. Когда получила заветную справку с печатью, ощутила первый, крошечный прилив победы. Это была бумажка, но она была на её стороне.
Вечером, пока дети смотрели мультики, она села за стол и начала вести дневник. «4 января. Визит Н.И., В.П. и О.С. Предложили мне съехать, детей оставить…» Писала ровно, без прилагательных. Просто протокол.
Через два дня раздался звонок от Сергея. Он звонил с незнакомого номера.
— Ну что, одумалась? — спросил он без предисловий. — Готовь вещи, в субботу отец с машиной поможет перевезти твоё барахло.
— Я никуда не съезжаю, Сергей, — спокойно ответила Анна. У неё была включена диктофонная запись на телефоне, как советовала Катя.
— Ах вот как? — его голос зашипел. — Значит, выбрала войну. Напрасно. Ты проиграешь по всем пунктам.
— Мы будем решать вопросы через суд. Всё, что касается детей и имущества.
— Имущества? — он рассмеялся. — Какого имущества? У тебя есть хоть одна бумажка, что ты что-то оплатила?
— Квартира куплена в браке. Это совместное имущество. По закону.
В трубке воцарилась тишина. Он явно не ожидал таких формулировок.
— Кто тебя этому научил? — наконец выдавил он.
— Жизнь, Сергей. Твои поступки. Больше не звони на этот номер с разговорами об отъезде. Все претензии — моему адвокату. Я пришлю тебе координаты, когда он будет нанят.
Она положила трубку, прервав его начавшуюся тираду. Сердце колотилось, но на губах играла странная улыбка. Она сделала это. Она дала отпор. Не криком, а знанием.
Но война шла на нескольких фронтах. Через день, забирая Егора из школы, учительница отвела её в сторонку.
— Анна Викторовна, у меня к вам деликатный вопрос. Егор сегодня на перемене сказал одноклассникам, что папа купит ему настоящего робота-трансформера, как только они будут жить вместе в новой квартире. И что у папы теперь много денег. Он… не фантазирует?
Ледяная рука сжала сердце Анны. Давили через детей. Уже начали.
— Нет, не фантазирует, — тихо сказала Анна. — Это такая… взрослая игра в обещания. Спасибо, что сказали.
По дороге домой она спросила:
— Егор, папа звонил тебе?
Мальчик потупился, кивнул.
— Он сказал, это наш с ним секрет. Что он скоро заберёт меня и Алису в большой дом, а у тебя… у тебя будет своя жизнь.
— И что ты ответил?
— Я сказал… что хочу быть с тобой. А он обиделся и сказал, что я мамин сынок и не понимаю, где лучше.
Анна остановилась, присела перед ним и взяла за руки.
— Слушай меня, сынок. Папа и я сейчас решаем сложные вопросы. Мы оба любим тебя и Алису больше всего на свете. Но иногда взрослые не могут договориться и идут к другим взрослым — судьям, чтобы те решили. Никто не будет тайно никого забирать. И там, где мама, — там ваше место. Всегда. Запомнил?
— Запомнил, — кивнул Егор, и в его глазах стало немного спокойнее.
Но Анна поняла: затишье закончилось. Они открыли новый фронт — детские сердца. И это была самая грязная часть войны. Теперь ей нужно было не просто собирать бумаги. Ей нужно было, день за днём, своим спокойствием и любовью, укреплять в детях уверенность в ней. Она должна была стать для них неприступной крепостью. Не только юридически, но и эмоционально.
Вернувшись домой, она записала в дневник: «7 января. Сергей звонил, оказывает давление через детей. Егору обещан дорогой подарок при условии жизни с отцом. Начата диктофонная запись разговоров. Получена справка о прописке. Завтра — в ЕИРЦ».
Она закрыла блокнот и посмотрела на спящих детей. Страх никуда не делся. Но теперь он шёл с ней в одной связке с решимостью. Шаг за шагом. Бумага за бумагой. Слово за словом. Линия фронта была проведена. И отступать она не собиралась.
Зал суда оказался не таким, каким она его представляла. Ничего общего с драматическими сценами из сериалов: высокие потолки, тёмное дерево, но всё это было не пафосным, а казённым, поношенным и до тошноты знакомым — как поликлиника или паспортный стол. Воздух пах пылью и остывшим кофе. Анна сидела рядом со своим адвокатом, Еленой Аркадьевной, немолодой, спокойной женщиной с внимательными глазами, которую нашла Катя и которая согласилась вести дело по минимальному тарифу, узнав историю. Противоположный стол занимали Сергей со своим представителем — молодоватым, напомаженным мужчиной в дорогом костюме, — а также Ольга и мать Сергея, Валентина Петровна. Отец, Николай Иванович, не пришёл — дела.
Сергей почти не смотрел на Анну. Он был сосредоточен и напряжён, его пальцы время от времени нервно постукивали по столешнице. Ольга же, напротив, бросала на неё открыто враждебные, полные презрения взгляды, а Валентина Петровна периодически смахивала несуществующие слёзы уголком платочка.
— Дело о расторжении брака, разделе совместно нажитого имущества и определении места жительства несовершеннолетних детей, — монотонно начал судья, женщина средних лет с усталым, непроницаемым лицом.
Процедура пошла своим чередом: подтверждение личностей, формальные вопросы. Сначала слово дали Анне как истцу. Елена Аркадьевна встала. Её речь была лишена пафоса.
— Уважаемый суд, позиция моей доверительницы проста: она не препятствует расторжению брака, который фактически прекратил своё существование после того, как ответчик покинул семью в канун Нового года, оставив с двумя малолетними детьми без объяснений. Основные вопросы — это раздел имущества и, самое главное, определение места жительства детей. За годы брака моя доверительница, находясь в отпуске по уходу за детьми, полностью посвятила себя семье и ведению домашнего хозяйства, что является её весомым вкладом в благосостояние семьи, наравне с финансовыми поступлениями ответчика. Квартира, приобретённая в браке, является совместной собственностью. Что касается детей, то именно мать на протяжении всей их жизни была и остаётся их основным воспитателем, обеспечивает их быт, здоровье, учёбу и эмоциональную стабильность. Ответчик же, наоборот, демонстративно отошёл от выполнения родительских обязанностей, о чём свидетельствуют его собственные действия и действия его родственников.
Она говорила спокойно, ссылаясь на статьи Семейного кодекса. Потом приступила к доказательствам. Она передала суду папку:
— Здесь справка о регистрации: истец и дети прописаны в спорной квартире. Квитанции об оплате ЖКУ за три года, где плательщиком указан ответчик, что подтверждает признание им жилья общим. График прививок детей, выписки из медицинских карт, заверенные копии диалогов из родительского чата детского сада и школы — все контакты осуществляет мать. Также предоставляем характеристику из детского сада на мать, как на активного и ответственного родителя.
Судья просматривала бумаги. Адвокат Сергея едва заметно усмехнулся.
Затем слово дали юристу Сергея. Тот начал с патетики о том, как его клиент — «добытчик», «человек, который тянул на себе всю семью», а истец, пользуясь этим, «вела праздный образ жизни».
— Мой клиент готов предоставить детям всё лучшее: стабильное финансовое положение, отдельную комнату каждому в принадлежащей ему квартире, возможность обучаться в лучших школах, — вещал адвокат. — Тогда как истец не работает, не имеет собственного дохода и перспектив его получения, а значит, не может обеспечить детям достойный уровень жизни. Более того, её психологическое состояние, её попытки очернить отца детей в глазах общественности и, что самое страшное, в глазах самих детей, говорит о её неадекватности. Мы настаиваем на определении места жительства детей с отцом. Что касается квартиры, она приобретена в ипотеку, обязательства по которой несёт исключительно мой клиент. Истец не вносила ни копейки. Поэтому мы считаем, что квартира должна остаться в собственности ответчика.
— Уважаемый суд, — спокойно поднялась Елена Аркадьевна, — прошу приобщить к материалам дела ещё одно доказательство. Аудиозапись разговора между ответчиком и моей доверительницей от 5 января, где ответчик напрямую угрожает ей, ссылаясь на отсутствие у неё «бумажек», и предлагает «съехать к своим родителям».
В зале наступила тишина. Судья взяла предоставленный флеш-накопитель. Технический сотрудник запустил запись. Из динамиков раздался голос Сергея, шипящий и злой: «…Готовь вещи, в субботу отец с машиной поможет перевезти твоё барахло… Ты проиграешь по всем пунктам…».
Валентина Петровна ахнула. Сергей побледнел и опустил голову. Его адвокат засуетился, начал что-то говорить о недопустимости тайной записи, но судья его остановила.
— Запись сделана одной из сторон разговора без угрозы насилия, с целью фиксации возможных противоправных действий, — отчеканила она. — Приобщаем.
Затем были вызваны свидетели. Первой пригласили соседку, женщину лет шестидесяти, Людмилу Семёновну. Она нервно поправила платок.
— Да, я живу через стенку. Ссоры у них бывали и раньше, но чтобы такое… После Нового года к ним приезжали его родственники, — она кивнула в сторону Ольги и Валентины Петровны. — Орут, кричат. Я даже стучала, думала, драка. Детей маленьких жалко. Потом она, Анна-то, одна с детьми осталась. Тихая, никаких гулянок. А он, Серёжа, исчез и всё.
Адвокат Сергея попытался задать провокационный вопрос о том, не страдает ли Анна истериками, но Людмила Семёновна только отмахнулась:
— Какие истерики? Она девушка терпеливая. Больше скажу: видела, как он перед праздниками с какой-то молодой женщиной в торговом центре был. За ручку держались. Я Анне тогда не сказала, не стала расстраивать.
В зале пробежал шёпот. Анна смотрела в стол, не поднимая глаз.
Свидетельские показания с другой стороны были смазанными. Ольга говорила резко и обвиняюще, но, когда судья попросила её подтвердить конкретные факты «неадекватного поведения» Анны, та смогла выдать только общие фразы: «она всегда была холодной», «не создавала уюта». Валентина Петровна, рыдая, рассказывала, как любит внуков и как боится, что Анна «не справится». Но на вопрос, как часто она сама помогала с детьми или видела, как Анна с ними не справляется, только развела руками.
Кульминацией стало заключение психолого-педагогической экспертизы, которую по ходатайству Елены Аркадьевны проводили с детьми специалисты опеки. Эксперт, сухая женщина в очках, зачитывала выводы монотонно:
— В результате бесед и наблюдения установлено, что эмоциональная привязанность несовершеннолетних к матери (Анне В.) является глубокой, устойчивой и первичной. Дети определяют мать как главный источник заботы и безопасности. Отношения с отцом (Сергеем К.) носят более поверхностный, эпизодический характер. Со слов детей, в последнее время отец общается с ними преимущественно посредством телефонных звонков, в ходе которых делает материальные обещания. Отмечена повышенная тревожность у обоих детей, связанная с неопределённостью семейной ситуации и высказываниями со стороны родственников отца о возможном переезде. Наличие стабильного общения с матерью является для них ключевым фактором психологического комфорта.
Сергей в этот момент сжал кулаки так, что костяшки побелели.
Прения сторон были краткими. Адвокат Сергея пытался говорить о «будущих возможностях» и «клевете». Елена Аркадьевна просто повторила: «Интересы детей, их психологическое благополучие и сложившаяся модель жизни — с матерью. Имущественные вопросы должны быть решены справедливо, с учётом вклада матери в благосостояние семьи».
Судья удалилась в совещательную комнату. Эти сорок минут были, пожалуй, самыми долгими в жизни Анны. Она сидела, не шелохнувшись, глядя на свои руки. Елена Аркадьевна тихо что-то писала. С противоположной стороны доносилось нервное шуршание и шёпот.
Наконец судья вернулась и огласила решение. Голос её по-прежнему был лишён эмоций:
— На основании статей 21, 24, 34, 38, 39, 65 Семейного кодекса Российской Федерации, руководствуясь интересами несовершеннолетних детей, суд решил:
Брак между Анной В.и Сергеем К. расторгнуть.
Определить место жительства несовершеннолетних Егора и Алисы с матерью,Анной В.
Взыскать с Сергея К.в пользу Анны В. алименты на содержание детей в размере одной трети от всех видов его заработка ежемесячно.
Признать спорную квартиру совместно нажитой собственностью.В порядке раздела выделить Анне В. долю в праве собственности, равную одной второй. Обязать Сергея К. выплатить Анне В. денежную компенсацию её доли в праве на указанную квартиру, исходя из её рыночной стоимости, в течение шести месяцев с момента вступления решения в законную силу. До полной выплаты компенсации за Анной В. и детьми сохраняется право пользования жилым помещением.
Взыскать с Сергея К.расходы на оплату услуг представителя в пользу Анны В.
Тишина в зале стала абсолютной. Потом раздался сдавленный стон Валентины Петровны. Ольга что-то прошипела брату на ухо. Адвокат Сергея начал быстро собирать бумаги, его самоуверенность полностью испарилась.
Сергей поднял на Анну взгляд. В его глазах не было ни злобы, ни сожаления. Было лишь пустое, ледяное изумление. Он не просто проиграл. Он проиграл по всем статьям, и проиграл той самой «слабой» женщине, которую считал неспособной на сопротивление.
Анна не чувствовала триумфа. Не было желания кричать или плакать. Была только глубокая, всепоглощающая усталость. И странная, звенящая пустота. Она встала, поблагодарила Елену Аркадьевну кивком и, не глядя на бывшую семью мужа, вышла из зала суда.
В коридоре, на холодной мраморной скамейке, она села и закрыла лицо ладонями. Всё. Закончилось. Теперь нужно было жить дальше. С этой победой, которая пахла не славой, а пылью судебных папок и детскими слезами. Она достала телефон и написала Кате одно слово: «Всё». Потом поднялась и пошла в сторону метро. Ей нужно было забирать детей из сада и школы. Нужно было готовить ужин. Начиналась новая, другая жизнь. Без него. Но теперь — по её правилам, подтверждённым решением суда.
Прошёл ровно год. Не календарный — тот ещё только маячил на горизонте, — а год с того дня, когда треснул её старый мир. В квартире пахло не хвоей, а вощёной бумагой, краской и свежей выпечкой. Анна, стоя на табуретке, крепила к стене новую полку — лёгкую, современную, которую купила на свою первую настоящую зарплату. Стеллаж стоял уже собранный, часть коробок была разобрана.
Сама квартира изменилась. Исчезли тяжёлые портьеры и ковры, которые он так любил. Стало светлее, воздушнее, хоть и скромнее. Многие вещи, напоминавшие о прежней жизни, она продала или отдала, освобождая пространство. Теперь здесь было их пространство — её, Егора и Алисы.
Дети, выросшие за этот год не по дням, а по часам, помогали. Егор, теперь уже второклассник, с важным видом разбирал коробку с книгами, раскладывая их по полкам. Алиса, непоседа-подготовишка, с упоением наклеивала на стену у своего уголка яркие наклейки с единорогами.
— Мам, смотри, прямо как в сказке! — кричала она, и её смех был тем самым лекарством, которое медленно, день за днём, затягивало самые глубокие раны.
— Очень красиво, солнышко. Только давай ближе к твоему столику, а то папе может не понравиться, — спокойно сказала Анна, поправляя полку.
Она говорила это без горечи. «Папа» теперь был отдельной, довольно размытой единицей в детской вселенной. Он исправно, хотя и не всегда вовремя, переводил алименты. Виделся с детьми раз в две недели, в строго отведённое судом время — субботу на нейтральной территории, в кафе. Отчитывался об этих встречах Анне короткими, сухими смс: «Забрал в 12», «Привезу в 18». Иногда, по настроению, мог купить какую-нибудь дорогую, но ненужную игрушку, которую Анна потом тихо убирала. Дети возвращались от него не то чтобы расстроенными, а скорее задумчивыми, немного чужими. Но через час домашнего тепла, её пирогов и совместной игры они снова становились её детьми — открытыми, смеющимися. Его родственники после суда исчезли из их жизни как по мановению волшебной палочки. Ни звонков, ни подарков, ни «случайных» встрех у школы. Поражение было тотальным, и они, похоже, вычеркнули их всех троих из своей реальности. Что было для Анны лучшим подарком.
Она слезла с табуретки и огляделась. Их новая жизнь умещалась в этой съёмной «двушке» на окраине. Она была меньше старой квартиры, проще. Но в ней не было призраков. И главное — она была их своей. Оплаченной её трудом. Она устроилась удалённым менеджером в небольшую фирму. Работа была нервной, часто приходилось трудиться по ночам, когда дети засыпали. Денег хватало ровно на жизнь, оплату детского сада, кружок робототехники для Егора (тот самый, о котором когда-то язвительно говорила Ольга) и скромные радости. Но это были её деньги. И в этой «скромности» была такая свобода и такое достоинство, перед которыми меркли все прежние «удобства».
За окном смеркалось, зажигались первые гирлянды на соседних балконах. Завтра канун Нового года.
— Мам, а что завтра будем делать? — спросил Егор, отрываясь от книг.
— Сделаем самую лучшую пиццу сами, посмотрим «Иронию судьбы», и в полночь выйдем на балкон — кричать «Ура!» и смотреть на салюты, — улыбнулась Анна. Это был их новый, только их семейный ритуал.
— А папа? — спросила Алиса. Она спрашивала всё реже, но вопрос ещё возникал.
— Папа встретит праздник по-своему. А мы — вот так, вместе. Наша команда.
В этот момент на её телефоне, лежавшем на кухонном столе, тихо вибрировал и загорелся экран. Пришло смс. Не с номера Сергея (тот был сохранён под безликим «С.К.»), а с незнакомого. Но интуиция ёкнула. Она взяла телефон.
«Анна, с наступающим. Хотел предложить встретить праздники вместе. Могу забрать детей 31-го, покатаемся на горках, потом ко мне… если ты, конечно, не против. Хочу, чтобы они запомнили Новый год с отцом. Сергей».
Она перечитала сообщение. В нём была старая, знакомая нота — не просьба, а мягко сформулированное ожидание. «Если ты, конечно, не против». Как будто все их битвы, суд, его собственные угрозы и унижения были просто лёгким недопониманием. Как будто он предлагал вернуть кусочек прошлого, сделав вид, что ничего страшного не произошло.
Год назад такое сообщение вызвало бы в ней бурю: гнев, чувство несправедливости, страх, что он снова ворвётся и всё испортит. Сейчас она чувствовала лишь лёгкую усталую грусть и… спокойствие. Она больше не боялась ни его, ни его решений. Она держала в руках всю полноту своей жизни.
Она подошла к детям, которые теперь возились с коробкой новогодних игрушек, доставленных с антресолей.
— Ребята, серьёзный вопрос. Папа предлагает встретить Новый год с ним. Покататься на горках, а потом праздновать у него. Вы хотите?
Дети переглянулись. Раньше они бы, возможно, закричали «Да!» — просто из-за огней, горок и ожидания подарков. Но сейчас они думали. Это был самый главный её результат — не победа в суде, а это тихое, обдуманное детское «думание».
— А ты где будешь? — спросила Алиса, хмуря бровки.
— Я буду здесь. Готовить нашу самую лучшую пиццу и ждать, если вы решите вернуться.
— А можно… можно мы с тобой? — негромко сказал Егор. — Горки… они и потом будут. А наша пицца и «Ирония судьбы» — только завтра.
Алиса поддержательно закивала.
Анна улыбнулась, и в горле слегка запершило — но это были хорошие слёзы. Слёзы благодарности.
— Тогда я сейчас отвечу папе.
Она вернулась на кухню, взяла телефон. Пальцы легко скользнули по экрану. Она не писала долго, не подбирала язвительных слов или оправданий. Она написала так, как чувствовала. Просто, ясно и окончательно.
«Сергей, с наступающим. Нет. Дети хотят встретить праздник со мной. Это их решение. Все вопросы по графикам встреч, как обычно, через мою почту. Анна».
Она не стала добавлять ни «удачи», ни «всего доброго». Просто констатация факта. Граница. Чёткая, ровная и неприступная.
Она положила телефон и подошла к окну. На улице зажглись фонари, озаряя падающие редкие снежинки. Где-то там был он, его жизнь, его новые планы и, возможно, та самая «К.» с серёжками из сапфиров. Но это больше не имело к ней никакого отношения.
Она обернулась и посмотрела на свою квартиру. На полку, которую только что повесила. На стеллаж с книгами. На детей, которые теперь с азартом спорили, какой мультфильм смотреть после «Иронии судьбы». Здесь пахло их жизнью. Настоящей. Не идеальной, порой усталой, с тревогами о работе и вступительными платежами за кружки. Но своей.
Она подошла к коробке с игрушками, достала старую, ещё с детства, стеклянную шишку. Повесила её на единственную, небольшую искусственную ёлку в углу. Та загорелась тёплым жёлтым светом.
— Команда, — сказала она, — а давайте начнём праздник сегодня? С горячим шоколадом и этими дурацкими, но самыми лучшими мультиками?
Восторженный визг детей был ответом лучше любых слов.
Новый год начинался. Не с обещаний и чужих ожиданий. А вот так. С тихого вечера в своей крепости, которую она отстояла и построила сама. И в её сердце, наконец, не было ни ярости, ни страха — лишь тихая, прочная уверенность. У неё была её жизнь. И этого было достаточно. Более чем достаточно.