Фредрика Бакмана принято называть «утешительным» автором. Его книги советуют читать в трудный период, дарят в моменты усталости от жизни, рекомендуют как «тёплые», «человечные», «поддерживающие». В этом определении есть доля правды — но именно оно и мешает увидеть главное.
Бакмана читают не потому, что он утешает.
Его читают потому, что он аккуратно легитимизирует боль, не требуя от читателя ничего взамен.
Это принципиально разные вещи.
Утешение предполагает выход: надежду, перспективу, пусть даже хрупкую. Проза Бакмана работает иначе. Она фиксирует травму, делает её социально приемлемой, узнаваемой, «нормальной» — и на этом останавливается. Его тексты не столько ведут читателя дальше, сколько позволяют ему остаться внутри своего переживания, не испытывая стыда за это.
Именно поэтому они так легко считываются как «тёплые».
На уровне приёма Бакман почти всегда использует одну и ту же конструкцию. В центре — сообщество, городок, команда, семья, где каждый персонаж несёт личную травму. Травма не обязательно проговаривается напрямую, но она обязательно присутствует как фундаментальный опыт. Герои страдают, ошибаются, злятся, замыкаются — и при этом остаются «хорошими людьми». Мир к ним суров, но автор — неизменно сочувственен.
Это сочувствие и принимают за гуманизм.
Проблема в том, что у Бакмана сочувствие почти никогда не трансформируется в анализ. Социальные конфликты, насилие, коллективная ответственность, вина — всё это присутствует, но подаётся в смягчённой форме. Конфликт не обостряется до предела, а аккуратно обрамляется эмпатией. В результате читателю не нужно пересматривать свои установки — достаточно узнать себя в герое и почувствовать: «со мной всё в порядке».
Именно здесь возникает эффект уюта.
Бакман создаёт пространство, в котором травма не требует выхода. Она не становится точкой пересборки личности или общества. Она становится элементом идентичности. Страдание у него — не процесс, а состояние. Его можно разделить, обсудить, прожить вместе, но не обязательно преодолеть.
Отсюда и странная двойственность его книг. С одной стороны, они постоянно говорят о боли, несправедливости, жестокости. С другой — почти никогда не допускают по-настоящему неудобных выводов. Читателю предлагают эмоциональное узнавание, но не интеллектуальный риск.
Это не делает Бакмана плохим писателем.
Но это объясняет, почему его так любят читать как утешение.
Его проза снимает напряжение не потому, что предлагает надежду, а потому что снимает ответственность за движение дальше. Она говорит: ты имеешь право быть сломленным, обиженным, уставшим — и этого достаточно. Мир плох, люди несовершенны, но мы будем держаться друг за друга.
Для многих читателей этого более чем достаточно.
Однако именно здесь и теряется главное. Потому что литература, которая действительно работает с травмой, не только подтверждает её реальность, но и ставит под вопрос способы, которыми мы с ней живём. Она не только утешает, но и тревожит. Не только сочувствует, но и заставляет чувствовать дискомфорт от собственных реакций.
У Бакмана этого дискомфорта почти нет. Его книги слишком осторожны по отношению к читателю. Они боятся нарушить хрупкий договор эмпатии. Боятся оставить без поддержки, без «человечности», без надежды, пусть даже иллюзорной.
И именно поэтому, читая Бакмана как утешение, мы часто упускаем главное:
его проза — это не выход из боли, а комфортное пребывание в ней.