Весна в пригороде была тише, чем обычно. Листья уже развернулись на всех деревьях, а кроны дышали зеленью. Воздух был пропитан запахами цветущих плодовых деревьев — соседи копошились в своих садах, по ночам иногда было прохладно, но весна уже была в полном разгаре. Лена вышла на крыльцо босиком, ступая по мокрым доскам, покрытым утренней росой, как по старым фотографиям, знакомым до боли. В руках она держала кружку с чаем, но та ее не грела. Чайник на кухне продолжал шуметь, но звуки уже не доходили до девушки. Вся тишина утра, вся весна словно поглощала ее, оставляя внутри пустоту.
За спиной, в доме, пахло хлебом и мятой, а легкий аромат ладана наполнял воздух. Это был ее дом — место, которое она создала за год, что провела здесь. Семен был рядом, и дом этот становился их жизнью, уютом, в котором не было ничего лишнего. Лена привыкала к этому месту, к его теплой атмосфере. Здесь было все, чтобы чувствовать себя дома. Но, несмотря на уют и гармонию, она часто проводила время в одиночестве, и порой это приносило некую грусть. Тишина была ее спутником в эти моменты.
Вскоре Семен должен был уехать на вахту. Он собирался, как всегда, быстро и без лишних разговоров, а Лена сидела в тени за окном, смотря на него издалека. В ее сердце возникала странная тяжесть, предчувствие разлуки, которое всегда приходило, когда он собирался. Семен был крепким, уверенным в себе мужчиной, и в эти моменты Лена чувствовала, что он не переживает за их разлуку так, как она.
Но девушка не хотела показывать ему, как тяжело ей будет без него. Это не было слабостью — скорее, привычкой быть сильной, привыкать к разлуке. Семен был ее опорой, ее спутником, и каждый его отъезд был маленьким испытанием, напоминанием о том, как не хватало этого простого присутствия рядом.
Пока он готовился к отъезду, Лена пыталась сосредоточиться на обычных делах, но мысли все время путались. Весна за окном то набирала обороты, то иногда замирала, и эта временная неподвижность напоминала о том, как долго она будет ждать его возвращения.
Еще год назад все было по-другому. Лена не любит вспоминать, но это как- то само всплывает часто, когда она думает о семье.
— Дочь, ну ты бы хоть юбку надела, — мама стояла у дверей, смотрела критикующе, как всегда.
— Мам, я же просто в ателье. Там все в джинсах, — девушка пыталась как- то урезонить мать.
— Не нравится мне это ваше, все. Ты же девушка, надо быть женственной, опрятной, скромной.
Лена уже не спорила. В детстве пыталась. Потом поняла — бесполезно. У мамы был один формат правильности, и все, что выходило за рамки — осуждалось.
— И не забудь, у тети Вали день рождения, мы вечером пойдем.
— Я же говорила — у нас заказ срочный, я после работы останусь, дошить нужно.
— Ну конечно, у всех дела, а у тебя, как всегда, свои правила. Прямо как у этой...
Мама осеклась, но дочка уже поняла, о ком речь.
— Скажи уже, мама — как у бабушки.
— А что, не так? Сначала муж умер — и ладно, бывает. Но через год замуж, в ее-то возрасте! За какого-то... скульптора. Как можно было так, уехать, оставить всех, семью, нас, тебя!
— Меня она не оставляла, — тихо сказала Лена, — она мне писала. Ты просто не давала читать.
— Писала... стихи, чепуху. У нее в голове, наверное, с детства ветер. Мечтала, сочиняла, а потом взяла — и ушла. Это что, правильно? Эгоизм чистой воды.
— А если она просто хотела быть счастливой?
Мама резко развернулась от плиты, держа в руках мокрую тряпку.
— Счастливой? В старости, бросив внуков? Счастье — это когда ты нужна. А не когда ты делаешь, что хочешь.
— Мама, ну что значит бросила внуков, и что значит старость в 55 лет? Вас же всех она вырастила, никогда не бросала семью, любила деда, — пыталась привести доводы дочь.
— Твои рассуждения и мнения никто не спрашивает, — отрезала мать.
Лена опустила глаза. Эти фразы были ей знакомы с детства: думай о других, хорошие девочки не спорят. Все воспитание строилось на том, чтобы угодить, подстроиться, не обидеть. Сначала маму, потом тетю, потом соседку, потом любую прохожую. И так по кругу. Только дочери в этом списке не было. Мама не научила ее любить себя, думать о себе, делать что- либо во благо себе. Вся жизнь девочки состояла из тотального контроля: не так одета, ни туда пошла, ни с тем дружишь, ни того защищаешь.
— А ты знала, что бабушка за стихи когда-то приз получала? В районной газете печаталась?
— Ну и что с того? Стихи — не жизнь. Жизнь — это дом, работа, дети, обязательства. А не прогулки по музеям и мужья-скульпторы.
Лена хотела что-то возразить, но в этот момент в комнату вошла тетя Валя. В руках — тазик с вишней, передник — в пятнах. Окинув всех недобрым взглядом и поняв сразу о ком речь, резко опустив таз на стол, она фыркнула:
— Что, снова про бабку твою спорите? — буркнула тетка, — сколько можно. Уехала — и слава богу, хоть позора меньше, а то, как приедет — глаза всем мозолит. Хиппи старорежимная.
— Она жива, между прочим, — Лена не сдержалась, — и, может, одна из немногих в этой семье, кто живет, как хочет. И кого она опозорила? Она ни в чью жизнь не вмешивается, и никого из вас не беспокоит.
— Вот-вот. Тебя она и испортила, — усмехнулась тетя, — все в тебя вложила — и платья, и сказки, и романтику. А ты потом всю жизнь хлебай за ней. Ты и так вечно в облаках. Прям вылитая Нина Дмитриевна.
После этого разговора Лена долго сидела в комнате, листая старую тетрадь с бабушкиными стихами. От тетради исходил тонкий аромат бабулиных духов. Там были короткие строчки, с кляксами. Читая их, перелистывая желтые, местами надорванные страницы, девушка будто проживала все строки, написанные Ниной Дмитриевной. Словно письма из прошлого, без адреса, но Лена всем сердцем чувствовала, что каждая строчка адресована, отчасти ей. Не бойся быть собой, не бойся громко смеяться. Иногда лучше быть честной, чем удобной. Она помнила, как бабушка читала ей стихи, когда ей было десять, пекла пирог с корицей, однажды взяла ее за руку и сказала:
— Внученька, ты красивая. Ты у меня настоящая.
И тогда Лена впервые почувствовала — не стыдно быть собой. Но бабушка уехала. Мама сказала — все, забудь. Телефон спрятали, письма не отдавали. Только тетрадка осталась. И память, где бабушка пахнет лавандой, тонким ароматом духов, и как ни странно, книжным клеем.
Теперь, спустя годы, девушка жила другой жизнью: свой дом, свой муж, свои устои. Но мамин голос до сих пор звучал внутри, не давая покоя.
А Семен снова уезжал. Вторая вахта с тех пор, как они поженились. И снова — рюкзак у дверей, тишина в доме и ощущение, будто вынимают часть сердца и складывают его между термобельем и фонариком.
— Ты опять меня оставляешь, — Лена стояла у плиты, но рука с ложкой замерла в воздухе.
Семен только кивнул. Он уже почти собрал сумку. В доме пахло свежим хлебом и мятой, Лена пекла булочки с утра, и в чай бросала любимую добавку Семена.
— В этот раз я на пару месяцев, может, чуть дольше, но точно не как в прошлый. Объект крупный, надо закончить до осени, — он говорил спокойно, как всегда, уверенным, ровным голосом, в котором не было ни сожаления, ни радости. Просто дело.
— Я знаю, — Лена отвернулась, чтобы не выдать дрожь в голосе, — просто не думала, что так быстро снова.
— Время летит. Ты даже не заметишь, как не заметила месяц, что я был дома.
Она хотела ответить, что заметила. Каждый день, каждую ночь без него, каждую чашку утреннего кофе, выпитую в одиночку, но промолчала. Семен подошел, обнял сзади, уткнулся лицом в ее волосы.
— Я скоро вернусь, как всегда. Закончим с ипотекой, и я обещаю сменить работу.
— Угу, — кивнула она, — я тут за всем пригляжу, и за огородом, и за курятником. Не переживай.
— Я не переживаю. Знаю, ты справишься. Просто… скучать буду.
Лена улыбнулась, стараясь не оборачиваться в его объятьях, чтобы он не заметил ее слез. Вот он — ее Семен, с виду крепкий, суровый, на деле — добрый, ранимый, умеет сказать вовремя нужное слово. Она за это его и полюбила. Девушка на время окунулась в воспоминания о их свадьбе.
Торжество было таким, каким Лена и мечтала: тихим, без фальши, без криков и диких тостов от дальних родственников. Они с Семеном договорились с самого начала — ничего лишнего. Только самое важное.
— Ты не хочешь платье в пол? — спросил он за пару дней до росписи, — с корсетом, фатой, как в кино?
— Я хочу, чтобы ты рядом стоял, — ответила Лена, стоя у зеркала, прикалывая к груди тканевую розу, — а платье у меня будет свое. Я сама его шью.
Он подошел, взял ее за плечи, глядя в отражение:
— Ты и в халате будешь самой красивой.
В тот день было пасмурно, но без дождя. Октябрь в этом году обещал быть теплым. Они приехали в загс чуть раньше времени — волновались. Лена держала в руках небольшой букет.
— Руки дрожат? — спросил Семен, когда она доставала паспорт.
— У тебя тоже, — хмыкнула она, — не делай вид.
Свидетели — друг Семена, Колька, и швея из ателье, Мариночка, переглядывались, еле сдерживая улыбки, сами все недавно прошли. Семен в костюме выглядел не как строитель, а как какой-то артист — строгий, высокий, со своей фирменной сдержанностью, которую Лена так любила. Ей казалось, что рядом с ним не страшно ни в загсе, ни в тайге, ни в любой бытовой буре.
После росписи никто не крикнул "Горько!". Они просто вышли из здания, взявшись за руки.
— Ну вот, — сказал Семен, — теперь точно не отвертишься.
— А я и не собиралась, — ответила она, глядя, как ветер шевелит его волосы.
Пару фотографий на память с друзьями и можно отпраздновать. Ресторанчик был маленький, уютный, как комната, куда забредешь случайно и вдруг понимаешь, что ты на своем месте — тишина, убаюкивающая и мягкая, как теплый плед. Мягкий свет лился с маленьких лампочек, прикрытых абажурами, и за каждым столом были свои разговоры, и каждый будто погружался в свой мир.
Два стола: один — для них и близких друзей Семена, с которыми они вместе прожили десятки моментов, не всегда легких, но таких важных, что теперь уже были частью их жизни. Это был их круг — не шумный, но родной. Второй стол, чуть дальше от окна, был с угощениями: закуски, фрукты, тающий во рту торт. Смех, разговоры, поздравления.
Музыкант появился почти незаметно — молодой парень с кудрями. Он не стал ни заявлять о себе, ни бросать взгляд в зал. Просто с вежливым кивком и легким движением вытащил смычок и дал несколько несмелых нот — вроде как не для всех, а только для них. Лена заметила, что никто вокруг не прислушивался, не изменял позу, не замирал. Он играл для нее и для Семена.
Музыка проникала в пространство, растекалась по углам, будто заполняла воздух. Она не пыталась привлечь внимание, а тихо, как дождь, опускалась на их разговоры. А вот, когда Лена посмотрела на Семена, то увидела, как его лицо, едва освещенное тусклым светом свечей, было спокойным, почти умиротворенным.
— Хорошо, что не будет оркестра, — сказал он, не отрывая взгляда от ее глаз, — мне не нужны лишние люди.
Смех в зале, даже у близких, становился частью этого уединенного мира, как будто музыка все-таки соединяла всех в этом маленьком пространстве. Но Лена чувствовала, как каждый взгляд, каждый жест — был только для них двоих.
Скрипач продолжал играть, его пальцы едва касались струн, и это было так интимно, как будто он рассказывал только этим двоим какие-то свои тайны. Но для них это была не просто музыка, на секунду остановившая время, это были минуты, когда их сердца обнимали друг друга.
Все было гармонично: закуски, друзья, общие разговоры, и эта трогательная мелодия, соединяющая их любящие сердца. И в этом не было ничего громкого, торжественного — было только ощущение, что этот день их жизни стал чем-то особенным.
— Ты это придумал? — спросила Лена, когда звучала скрипка.
— Ну не Колька же, — пожал плечами он, — я хотел, чтоб ты запомнила этот день.
— Я и так его запомню. Хочу, чтоб наша жизнь была такой же спокойной, доброй, как эта мелодия.
Мариночка расплакалась на тосте, вытирая слезу салфеткой.
— Вы... такие настоящие. Прям как в фильмах, но только без сценария.
— У нас сценарий — ипотека и работа, — усмехнулся Семен.
— Но даже это звучит красиво, — добавила Лена.
Они не пили много. Просто сидели, ели, болтали. Свет в зале был теплым, будто медовым. На стенах — картины с пейзажами, цветами, озерами. В какой-то момент Семен склонился к ней и сказал:
— Представь, что у нас будет свой дом. Маленький, деревянный, с садом. Ты шьешь в мастерской, я строю — и никто не лезет в нашу жизнь, а мы бережем свое счастье.
— Представляю. Уже вижу, как я весной высаживаю васильки у крыльца.
— Ты не против жить вне города?
— Я за. Главное — с тобой.
Он взял ее ладонь, крепко сжал. И тогда она почувствовала — это и есть начало. Не сказка, не пыльное торжество с шарами и пьяными криками, а настоящее, чистое и только их.
Через неделю Семен сказал:
— Я нашел дом. Правда, в пригороде. Старенький, но с землей, с верандой. Только... ипотека.
Лена не думала ни секунды.
— А мне все равно. Главное — чтобы был наш. Мы ведь справимся, милый?
Дом стоял на краю деревни, где за забором — лес, а до ближайшего магазина — полчаса пешком. Но когда она увидела палисадник, заросший травой, у нее екнуло сердце.
— Тут будут гладиолусы, — сказала она, — и лилии.
Семен открыл калитку и, передавая ей ключи, сказал:
— Это — наш дом.
Лена подошла к стене, провела ладонью по грубой древесине. Запах был — старого дерева, печки и чего-то родного.
— Тут будет хорошо, тут мы будем счастливы, здесь родятся наши дети.
— Я в этом не сомневался, — кивнул он.
С тех пор прошло восемь месяцев. В палисаднике уже цвели апрельские нарциссы. В доме — пахло пирогами и свежим бельем. А в душе Лены — впервые стало тихо.
И правда. Дом был небольшой, но уютный. Лена быстро сделала из него гнездышко: вышитые салфетки, тяжелые шторы, старый сервант с кружевами, который достался ей от мамы. Все дышало ее душой.
Семен работал вахтами. По три-четыре месяца, а то и полгода его не было. Но когда возвращался — привозил конфеты, охапку ромашек и самого себя, сильного, надежного, пахнущего ветром и машинным маслом.
Все собрано, вещи в рюкзаке, молодая жена напекла пирогов в дорогу. Утром он уезжал на очередную смену.
— Ты бабушке давно звонила? — спросил он вечером, за чаем.
— Мама не одобряет. Якобы, она предала семью, когда замуж за скульптора вышла. Уехала и все — будто нас не было, — вздохнула Лена.
— Но тебе же она дорога?
— Очень. Когда я была маленькой, она писала мне стихи в записки. Прятала под подушку. А потом… все оборвалось. Мама говорила: не звони, забудь. А бабушка тоже не лезла. Сказала: вырастешь — поймешь сама.
Семен смотрел на нее внимательно.
— Так ты уже выросла. Может, пора?
Лена кивнула. Где-то глубоко у нее в груди щемило.
— Наверное, да.
Семен же о семье почти не говорил. Не потому, что что-то скрывал — скорее, говорить было не о чем. Он никогда не рассказывал, как прошло его детство, не вспоминал школьные годы, не упоминал ни о братьях, ни о сестрах. Иногда Лене казалось, что он вырос в одиночестве, даже если формально был не один. Все, что касалось прошлого, у него словно стерлось или превратилось в фон, не влияющий на сегодняшний день.
— Родители живы? — однажды спросила она, почти шепотом.
— Да, — коротко ответил он, — своей жизнью живут.
На этом разговор закончился.
Он не жаловался, не обвинял, не рассказывал страшных историй. И это, пожалуй, вызывало даже более странное чувство, чем если бы он высказал обиды. Он будто закрыл ту дверь давным-давно и не планировал возвращаться. Даже на их свадьбе с его стороны никого не было. Лена не лезла. В ее семье все строилось на контроле, связи, одолжениях и долге. Семен жил иначе. Он не ждал звонков и не делал их просто так. Не искал поддержки, но и не считал, что кто-то ему что-то должен. Его родня где-то была, но словно за стеклом, за плотной, непроницаемой пленкой. Он оттуда вышел — и пошел своей дорогой, без оглядки.
— Ты не скучаешь по ним? — спросила она как-то.
— А как можно скучать по тому, чего никогда особо не было? — он пожал плечами.
После этих слов Лена надолго замолчала. Она и правда выросла. За месяцы Лена научилась много чему: жить без постоянной опоры, решать бытовые проблемы, ловить кур, когда те вылезают с огорода, и справляться с одиночеством. Она больше не была той девочкой, что пряталась за мамину спину, живя по ее жизненному уставу. Теперь у нее был свой дом, свой муж и даже швейная машинка в ателье, на которой она, как художник творила свои настоящие платья-сказки.
Но все равно, в минуты тишины, когда за окном весенний ветер гонял лепестки отцветших плодовых деревьев по тропинке, она вспоминала бабушкины стихи. Особенно, бабушкины слова:
— Когда однажды ты поймешь, что можно быть счастливой — просто будь.
И в такие моменты ей казалось, что она на полпути. Счастье где-то рядом, в этом доме, в глазах мужа, в ее руках, пахнущих мылом и нитками. Не бояться. Не стесняться своего желания быть нужной, любимой, счастливой и немножко эгоисткой. Ведь это тоже часть жизни — заботиться о себе, любить себя, понимать, что ты заслуживаешь счастья. Не нужно ставить себя всегда на последний план, в ожидании, что другие будут заботиться о тебе, если ты сама себя не ценишь. Важно позволить себе быть уязвимой, открытой и не бояться следовать своим желаниям, пусть даже это не всегда соответствует ожиданиям окружающих. Иногда, чтобы быть по-настоящему счастливой, нужно научиться говорить нет всему, что тянет вниз, и да тем вещам, которые наполняют душу. В конце концов, счастье — это не что-то, что можно найти извне, а то, что мы создаем внутри себя, принимая свои желания и право на них.
Когда Лена начала понимать это, жизнь стала легче. Она не сражалась с собой, не прятала свои мечты и не убегала от своих желаний. Она поняла, что быть счастливой — это не только право, но и обязанность перед собой.
Уважаемые читатели, на канале проводится конкурс. Оставьте лайк и комментарий к прочитанному рассказу и станьте участником конкурса. Оглашение результатов конкурса в конце каждой недели. Приз - бесплатная подписка на Премиум-рассказы на месяц.
Победители конкурса.
«Секретики» канала.
Самые лучшие и обсуждаемые рассказы.