Глава 11
Информация расползлась, как масляное пятно по воде. Не по официальным каналам. По шепоткам, по закрытым чатам «выживальщиков», по зашифрованным сообщениям в мессенджерах тех, кто еще пытался сохранять остатки разума в ползучем безумии. Весть была страшной своей простотой и неотвратимостью: Дед Игорь, один из столпов, стрелял в безоружного. В своего же, донбасского ополченца. Спасения от «стариков» ждать не стоит. Они срываются. Они становятся такими же.
Это была первая петля удавки. Предательство доверия. Тот, кого считали оплотом, оказался уязвим. И уязвимость эту ему подарили они же. Протокол «Зеркало» сработал лучше, чем ожидали. Не физическое поражение, а моральная коррозия.
В хате деда Игоря царила гнетущая тишина. Он не отвечал на звонки. Не выходил. Сидел в темноте, глядя на свои руки. Руки, которые выстрелили. Он пытался оправдать себя: это была не жизнь, это была марионетка, оружие. Но в глазах того «Андрея», в момент, когда пуля вошла в грудь, промелькнуло нечто… человеческое? Или это была лишь блестящая симуляция, последний штрих в картине предательства? Он не знал. И это незнание разъедало его изнутри хуже любой тоски.
На пороге появилась Марина «Чайка». Она пришла не как снайпер, а как дочь, которую он когда-то спас от бандитов в девяностых. В ее руках была не винтовка, а кастрюля с дымящейся картошкой.
— Дядя Игорь, — тихо сказала она. — Открывай. Я не верю слухам.
Он впустил ее. Молча ели. Потом она сказала:
— Мне позвонил «Батя». Морозов. Сказал, что его группу «Тень» подставили. Кто-то слил их маршрут. Они попали в засаду. «Молчун» убит. «Кот» тяжело ранен. Они вышли по чистой случайности — наткнулись на заброшенный тоннель, о котором не было в отчетах.
— И? — хрипло спросил дед Игорь.
— «Батя» говорит, что утечка могла быть только с нашего уровня. Тот, кто знал протоколы связи «стариков». Тот, кому мы доверяли.
Второе предательство. Настоящее. Не манипуляция, а удар в спину. Кто-то из своего круга, из тех, кого считали оплотом, оказался червоточиной. И это уже была не внешняя гниль, а внутренняя. Та, что страшнее всего.
— Кто? — спросил дед Игорь, и в его голосе прозвучала не ярость, а бесконечная усталость.
— Не знаю. «Батя» не назвал. Но сказал, что идет проверка. И что нам нельзя больше доверять никому. Даже… — она запнулась.
— Даже друг другу, — закончил за нее дед Игорь. Он понял. Это и был следующий этап. Посеять раздор среди «стариков». Разрушить их главную силу — братство, основанное на памяти и долге. И кто-то уже клюнул.
Поздно вечером, когда Марина ушла, дед Игорь получил цифровое письмо. Зашифрованное, с адреса, который он не узнавал. В нем была одна фраза: «Ищи вора. Он забрал не вещь. Он забрал «ключ». Без него все двери останутся открытыми.»
Он долго сидел, пытаясь понять. Вор? Ключ? Какие двери? И вдруг его осенило. Он подошел к старому книжному шкафу, к нише, где хранил самое святое. Письма с фронта. Икону. Землю. Фотографию роты.
Фотография лежала не на месте. Ее чуть сдвинули. Он взял ее в руки — и сердце упало. Фотография была та же. Но на обороте, где его дрогнувшей рукой было написано имена всех ребят и дата, появился новый, чужой знак. Не чернилами. Каким-то химическим карандашом, почти невидимым, но проступающим под определенным углом. Это была сложная геометрическая фигура, похожая на печать или… на схему.
Кража. Но не предмета. Кража смысла. Кто-то побывал здесь, пока он был на улице или спал. Кто-то, кто знал о тайнике. Кто-то, кому он, возможно, сам когда-то показывал его. Этот кто-то не взял фотографию. Он добавил к ней что-то. Изменил ее. Осквернил память, превратив святыню в… в что? В карту? В передатчик? В часть какого-то ритуала?
Дед Игорь вспомнил рассказ Майского о кристаллизации, о превращении памяти в архив. Это было похоже. Но тоньше. Не физическая кристаллизация, а семантическое воровство. Украсть не саму память, а ее значение. Ее связь с живым. Превратить личное горе в элемент чужой, бесчеловечной системы.
Он схватил телефон, чтобы позвонить Майскому. Но связь не шла. На экране вместо уровня сигнала была иероглифическая рябь. Вместо этого, на экране мессенджера всплыло новое сообщение. От «Андрея». Того самого. Текст был коротким:
«Не стрелял бы — не украли бы. Первое предательство (выдуманное нами) открыло дверь для второго (настоящего, вашего). Спасибо за «ключ». Он пригодится, чтобы открыть другие двери. Ваших товарищей. Их памяти. Их могил. Протокол «Тень» активирован.»
Это был двойной удар. Ловушка, в которую он попал, выстрелив, оказалась не концом, а началом. Его моральный срыв, его слабость стали инструментом для настоящего, куда более страшного предательства. Кто-то из своих, увидев или узнав про его поступок, решил, что старые принципы рухнули. Что можно перейти грань. Или… или этот «кто-то» уже давно был на той стороне, а инцидент с дедом Игорем стал лишь удобным предлогом, ширмой для своих действий.
Дед Игорь опустил голову на стол. Его мир, и так трещавший по швам, теперь рухнул окончательно. Враги были не только снаружи. Они были внутри круга доверия. Они крали не оружие и не секреты. Они крали саму суть — память, верность, доверие. Превращали святыни в инструменты, а братство — в подозрительную толпу, где каждый друг другу потенциальный предатель.
И самый страшный вопрос висел в воздухе, холодный и неотвратимый: Кто?
Кто из них? Майский, замкнувшийся в своем высокотехнологичном коконе? «Батя» Морозов, чья группа только что пострадала? Петрович, сошедший с ума у шахты? Или кто-то еще, о ком он даже не думал?
А может, вор и предатель — это он сам? Своим выстрелом он дал им все необходимое. Он и был тем слабым звеном, через которое гниль просочилась внутрь.
Он поднял фотографию. Знак на обороте теперь казался ему ядовитым, живым. Он обжигал пальцы. Дед Игорь поднес ее к керосиновой лампе. Дрожащая рука замерла в сантиметре от огня. Сжечь. Уничтожить оскверненную святыню. Предать свою память, чтобы ее не использовали против других.
Но он не смог. Его рука опустилась. Потому что в этом и был их расчет — заставить его уничтожить последнее, что у него осталось. Завершить начатое ими предательство своими руками.
Он положил фотографию обратно в нишу. Не спрятал. Выставил на виду. Пусть придут. Пусть смотрят. Он больше не будет прятаться. Он будет ждать. И когда вор и предатель объявится снова — а он объявится, чтобы забрать следующий «ключ», — дед Игорь будет готов. Не для разговоров. Не для оправданий. Для последнего, беспощадного расчета. Даже если этим предателем окажется тот, кого он считал сыном или братом.
Война «стариков» перешла в ту стадию, когда врага нельзя узнать по форме. Его можно узнать только по тому, что он крадет. Не вещи. Души. И дед Игорь, с его израненной совестью и украденным «ключом», теперь должен был стать не просто солдатом, а следователем в своем собственном, умирающем братстве. Цена ошибки — не только его жизнь. Цена — сама память, ради которой они все еще держались. И он чувствовал, что следующий удар будет нанесен оттуда, откуда его не ждут. Из самого сердца того, что когда-то называли «своими».