Дядя Миша был человеком тяжелым. И в прямом, и в переносном смысле. При жизни он весил за сотню, характер имел скверный, а умер нелепо — поскользнулся на крыльце собственного дома и приложился виском о мерзлую ступеньку.
Нашли его через сутки. Он промерз так, что патологоанатом в районе ругался матом, пытаясь провести вскрытие.
Отпевание проходило в маленькой деревянной церквушке на окраине кладбища. Февраль в этом году лютовал: за стенами храма выл ветер, перебивая заунывный речитатив батюшки. Внутри пахло ладаном и тем особым, сладковатым холодом, который исходит от покойников.
Нас было трое: я, тетка Люба и могильщик, который ждал у дверей.
Когда хор затянул «Вечную память», раздался этот звук.
Тук.
Глухой, отчетливый удар. Будто костяшкой пальца по толстой доске.
Звук шел из гроба.
Певчие осеклись. Тетка Люба схватилась за сердце. Батюшка замер с кадилом в руке, косясь на красный бархат крышки.
— Слышали? — прошептала тетка.
— Газы, — быстро сказал священник, хотя голос его дрогнул. — Или доски от тепла играют. С мороза же занесли.
Тук-тук.
Теперь это было настойчивее. Два удара. С паузой в секунду. Ритмично.
— Откройте! — взвизгнула тетка. — Он живой! Врач ошибся!
Могильщик, крякнув, подошел к гробу. Я встал рядом, чувствуя, как ледяной пот течет по спине. Мы сдвинули крышку.
Дядя Миша лежал смирно.
Его лицо было серым, восковым. Руки, сложенные на груди, сжимали бумажную иконку. Никаких признаков дыхания. Грудная клетка не вздымалась. Зеркальце, которое поднесла тетка, осталось чистым.
Мертв. Окоченевший, холодный труп.
— Говорил же, доски, — выдохнул батюшка, перекрестившись. — Бывает. Дерево напряжение снимает. Закрывайте, нечего душу смущать.
Мы закрыли гроб. Стуков больше не было. Дядю Мишу опустили в мерзлую землю, закидали комьями, выпили по стопке на ветру и разошлись.
Тетка уехала в город, а я остался в доме дяди. Нужно было протопить печь, проверить трубы, чтобы не разморозились, и собрать документы. Ночевать одному в пустом доме после похорон — удовольствие сомнительное, но я человек прагматичный. В мистику не верил. Доски трещат — это физика.
Вечер наступил рано. За окном стемнело, мороз окреп до минус тридцати. Дом был старым, бревенчатым, полным скрипов и шорохов.
Я сидел на кухне, пил чай и листал ленту новостей в телефоне.
Тук.
Я замер, не донеся чашку до рта.
Звук был тихим. Но я узнал его.
Это был тот же самый звук, что и в церкви. Глухой, деревянный удар. Костяшкой по доске.
Он раздался из коридора. Там, где стояла вешалка с дядиным тулупом.
Я отставил чашку. Сердце ускорило бег.
— Дом остывает, — сказал я вслух. — Бревна трещат.
Тук-тук.
Ритм. Та же самая пауза. Секунда.
Я взял кочергу, стоявшую у печи. Вышел в коридор.
Пусто. Только старые половицы и запах пыли.
Я постоял, прислушиваясь. Тишина. Ветер гудит в трубе.
«Нервы», — подумал я.
Я вернулся на кухню. Сел.
Тук.
Теперь звук раздался ближе. Из гостиной. Прямо за стеной.
Это не могло быть дерево. Дерево трещит хаотично. А здесь был ритм. Осознанный, четкий ритм.
Я посмотрел на свои наручные часы. Секундная стрелка двигалась рывками.
Тук (пауза) Тук (пауза).
Звук совпадал с секундами.
Я встал и пошел в гостиную. Там стояли старые напольные часы с маятником, но они не ходили уже лет десять. Дядя их не заводил.
Я посветил фонариком на часы. Маятник висел неподвижно.
Тук.
Звук шел не от часов. Он шел из угла комнаты. Из пустого угла.
Я сделал шаг туда.
Тук-тук.
Звук переместился. Теперь он был за моей спиной. У двери.
У меня похолодело внутри. Оно играло со мной. Оно перемещалось мгновенно, как только я к нему приближался.
Я выбежал обратно на кухню, где горел свет.
И тут я понял одну вещь. Страшную вещь.
Я прижал руку к груди.
Мое сердце колотилось как бешеное. Тук-тук-тук-тук.
А звук из коридора...
Тук. (Пауза). Тук.
Он был медленным. Размеренным. Спокойным.
Это был ритм неживого сердца.
Оно не просто стучало. Оно настраивалось.
Я услышал, как звук изменился. Он стал громче. Он стал ближе. Он был уже в дверном проеме кухни.
Я ничего не видел. Воздух в проеме был прозрачным. Но я чувствовал давление. Словно плотная, ледяная волна звука ударила мне в перепонки.
ТУК.
У меня перехватило дыхание. Мое собственное сердце пропустило удар.
Оно сбилось.
Существо (или явление), которое пришло в дом, работало как внешний кардиостимулятор. Как мощный метроном.
Оно навязывало свой ритм. Ритм мертвеца.
ТУК.
В глазах потемнело. Мое сердце, повинуясь закону резонанса, попыталось подстроиться под этот мощный, инфразвуковой удар. Оно замедлилось.
Я упал на колени, хватая ртом воздух. Грудную клетку сдавило обручем.
Оно было здесь. Невидимое. Стояло надо мной и стучало.
Оно убило дядю не ударом о ступеньку. Дядя упал, потому что его сердце остановилось. Оно синкопировало его ритм.
А в церкви... В церкви оно стучало, пытаясь вернуться в тело. Но тело уже не годилось. И теперь оно пришло за новым. За мной.
ТУК.
Промежуток между ударами увеличился. Полторы секунды.
Мой пульс падал. 40 ударов в минуту. Кровь густела. Конечности холодели. Я чувствовал, как засыпаю. Это была смерть. Тихая, ритмичная остановка мотора.
Мне нужно сбить ритм.
Если я не могу убежать от звука, я должен заглушить его. Перекрыть другим ритмом. Хаосом.
Я пополз.
ТУК.
В ушах звенело. Тело становилось ватным.
Дядя Миша был коллекционером. В гостиной, на полках, стояли десятки механических будильников. Старых, советских, немецких. Он любил их чинить, но никогда не заводил все сразу — берег пружины.
Я вполз в гостиную.
Звук шел за мной. Тяжелые, свинцовые шаги невидимки.
ТУК.
Я дотянулся до нижней полки. Схватил первый попавшийся будильник — тяжелый, в металлическом корпусе.
Дрожащими пальцами, ломая ногти, я повернул ключ завода. Два оборота.
Тиканье. Частое, металлическое: тик-тик-тик-тик.
Оно было тихим, но оно было другим.
Я почувствовал, как давление на грудь чуть ослабло. Сущность сбилась. Ее идеальный, медленный ритм наткнулся на помеху.
Я схватил второй будильник. Завел.
Тик-так-тик-так.
Этот тикал чуть медленнее первого.
Возникла полиритмия. Хаос.
Сущность издала звук, похожий на скрип сухого дерева. Ей это не нравилось. Ей нужна была тишина и один доминирующий ритм, чтобы подавить мою волю.
Я начал хватать все часы подряд. Настенные, настольные, карманные. Я заводил их, не глядя на время.
Третий. Четвертый. Пятый.
Комната наполнилась какофонией. Тиканье сливалось в сплошной металлический шум. Дзинь. Так. Тик. Шурх.
ТУК! — ударило существо. Громко, злобно. Сервант затрясся, стекло лопнуло.
У меня из носа пошла кровь.
Но я уже не останавливался. Я дополз до старых напольных часов. Открыл стеклянную дверцу. Токнул маятник.
БОМ.
Часы пробили половину.
Этот звук стал последней каплей.
Акустический хаос в комнате достиг пика. Десятки механизмов тикали вразнобой, создавая «белый шум», в котором невозможно было выделить ни одной четкой доли.
Сущность потеряла фокус. Она не могла «зацепиться» за мое сердце, потому что вокруг было сто других, механических сердец.
Я почувствовал, как ледяной обруч исчез с груди. Мое сердце забилось часто, панически, но самостоятельно.
Я вскочил на ноги.
В центре комнаты воздух дрожал, как над раскаленным асфальтом, только здесь дрожание было от холода.
Я схватил канистру с жидкостью для розжига, которую принес для камина, и плеснул прямо в этот дрожащий воздух.
И чиркнул зажигалкой.
Вспышки не было. Жидкость загорелась, но огонь вел себя странно. Он не поднимался вверх. Он обтекал невидимую сферу в центре комнаты.
На секунду я увидел силуэт.
Это был не человек. Это был сгусток пустоты, очерченный огнем. У него не было рук или ног, только пульсирующее ядро, которое сжималось и разжималось.
Оно боялось не огня. Оно боялось шума.
Огонь нагрел воздух. Конвекция. Потоки горячего воздуха заставили маятник напольных часов качнуться сильнее.
Я выбежал в коридор, схватил куртку и вывалился на мороз, в снег.
Дом за моей спиной гудел. Не от пожара (я плеснул немного), а от тиканья. Казалось, что сам дом превратился в огромный, сломанный механизм.
Я отбежал к калитке.
В окне гостиной я увидел, как вспыхнула штора. Огонь все-таки занялся.
Я не стал его тушить.
Я смотрел, как пламя пожирает старый сруб.
И даже сквозь треск пожара и вой сирены (соседи вызвали пожарных), я слышал это.
ДЗЫНЬ!
Это лопнула пружина в напольных часах.
Когда дом рухнул, похоронив под собой коллекцию дяди Миши, наступила тишина.
Я живу в квартире. Окна выходят на оживленный проспект.
Я сплю с открытой форточкой. Шум машин, сирены, голоса пьяных, гул метро — для меня это лучшая колыбельная.
Врачи говорят, у меня аритмия. Мое сердце иногда сбивается, пропускает удары.
Но я знаю правду.
Иногда, в моменты полной тишины, оно пытается прислушаться.
Поэтому у меня дома нет часов. Никаких. Я смотрю время только в телефоне.
Потому что я боюсь, что однажды, среди ночной тишины, вместо быстрого электронного писка, я снова услышу этот медленный, тяжелый, деревянный стук.
Тук.
И мое сердце остановится, чтобы пропустить его вперед.
Все персонажи и события вымышлены, совпадения случайны.
Так же вы можете подписаться на мой Рутуб канал: https://rutube.ru/u/dmitryray/
Или поддержать меня на Бусти: https://boosty.to/dmitry_ray
#страшныеистории #мистика #реальныеистории #хоррор