Нина Васильевна сидела на кухне и пила чай с вареньем. За окном моросил октябрьский дождь, капли стекали по стеклу, и от этого становилось как-то уютнее. В свои шестьдесят семь она чувствовала себя бодрой, каждое утро делала зарядку, ходила в поликлинику только на плановые осмотры да изредка за давлением присмотреть. Грех жаловаться.
На столе лежал телефон сына — Димка забыл его вчера, когда заезжал проведать. Он всегда был рассеянным, с детства терял вещи. Нина Васильевна улыбнулась, вспомнив, как он однажды пришёл из школы без портфеля и только на следующий день заметил пропажу.
Телефон вдруг засветился и завибрировал. На экране высветилось имя «Иришка» — так Димка записал жену. Нина Васильевна машинально взяла аппарат, хотела отклонить звонок, но случайно нажала не туда и открыла какой-то чат.
Сначала она не поняла, что читает. Потом перечитала ещё раз. И ещё.
«Нужно действовать быстрее. Пока она ещё соображает, никто нам опеку не оформит».
«Я узнавала. Сначала надо через суд признать её недееспособной. Найти врачей, которые напишут что надо. У моей знакомой так свекровь оформляли».
«А квартиру потом можно будет переоформить?»
«Не сразу. Но если мы опекуны, то распоряжаемся её имуществом. Главное — чтобы органы опеки разрешили. Там свои люди нужны».
Нина Васильевна почувствовала, как холодеют руки. Случайно открыла не тот чат и прочитала, как сын обсуждает с женой переоформление моей квартиры через опеку — эта мысль билась в голове, не укладывалась. Её Димка. Её мальчик, которого она вырастила одна после того, как муж ушёл к другой. Её сын, ради которого она работала на двух работах, недосыпала, отказывала себе во всём.
Она пролистала переписку выше. Там было ещё много всего. Обсуждали, как «подготовить почву», как убедить соседей, что мать «уже не в себе», как найти «правильного» психиатра.
«Она вчера забыла, куда положила очки. Это уже признак».
«Все забывают. Надо что-то посерьёзнее. Может, начнёт путать имена, числа. Мы же можем это подстроить».
Нина Васильевна отложила телефон и долго сидела неподвижно. За окном дождь усилился, превратился в настоящий ливень. Она смотрела на струи воды и пыталась понять: как? Когда её сын стал таким? Или он всегда был таким, а она просто не замечала?
Ирина появилась в жизни Димы лет семь назад. Красивая, уверенная в себе, из хорошей семьи — так она представлялась. Нина Васильевна сразу почувствовала в ней что-то неприятное, какую-то расчётливость в глазах, но списала это на материнскую ревность. Сын влюбился, был счастлив, и она не стала вмешиваться.
Свадьбу сыграли пышную, на деньги родителей невесты. Ирина сразу дала понять, кто в доме хозяин. Димка менялся на глазах: стал реже звонить матери, отнекивался от встреч, всё время был занят. Нина Васильевна скучала, но не навязывалась. Думала — молодая семья, им нужно время.
Потом начались намёки. Сначала осторожные, потом всё более откровенные.
— Мам, тебе одной в трёхкомнатной квартире не тяжело? — спрашивал Димка. — Может, разменяем? Тебе однушку поближе к нам, а мы бы расширились.
— Мне не тяжело, — отвечала Нина Васильевна. — Я здесь сорок лет живу. Здесь твой отец жил, ты вырос. Куда я отсюда уйду?
Димка хмурился, но не настаивал. Зато Ирина при каждой встрече заводила разговор о том, как нынче трудно молодым семьям, как дорого жильё, как несправедливо устроен мир.
— Вот у моей подруги свекровь — золото, — говорила она. — Сама предложила квартиру переписать, чтобы детям помочь. А то что потом будет? Налог на наследство, беготня по инстанциям...
Нина Васильевна делала вид, что не понимает намёков. Квартира была её единственным богатством, заработанным за долгие годы. Она помнила, как они с мужем получали ордер, как въезжали сюда с годовалым Димкой на руках, как обживали эти стены. Даже после развода муж не стал претендовать на жильё — понимал, что сыну нужен дом.
И вот теперь этот самый сын хотел отобрать у неё этот дом. Не попросить, не договориться — отобрать. Признать недееспособной, оформить опеку, распоряжаться её имуществом.
Нина Васильевна достала из шкафа старую записную книжку. Полистала, нашла нужный номер. Её школьная подруга Людмила всю жизнь проработала юристом, недавно вышла на пенсию, но консультировала знакомых.
— Люда, мне нужен совет. Срочно.
Они встретились в тот же вечер. Нина Васильевна рассказала всё, показала фотографии переписки, которые успела сделать.
Людмила слушала молча, потом сняла очки и потёрла переносицу.
— Нина, история неприятная, но ты вовремя узнала. Давай разберёмся. Чтобы признать человека недееспособным, нужно решение суда. А суд назначает судебно-психиатрическую экспертизу. Просто так, по заявлению родственников, никто тебя недееспособной не признает.
— А если они найдут врачей, которые напишут что надо?
— Экспертизу проводит комиссия, назначенная судом. Купить всех невозможно. К тому же ты имеешь право привлечь независимого эксперта, адвоката. Главное — действовать на опережение.
Людмила объяснила, что нужно делать. Собрать документы о своём здоровье, взять справки от участкового терапевта, пройти обследование у невролога. Написать заявление в органы опеки о том, что родственники могут попытаться злоупотребить её доверием. Составить завещание у нотариуса — это дополнительно подтвердит дееспособность.
— И самое главное, — добавила Людмила. — Ограничь им доступ к своим делам. Поменяй замки, не давай ключей. Не подписывай никаких бумаг, которые они принесут. Вообще никаких.
Нина Васильевна вернулась домой поздно. Телефон сына всё ещё лежал на столе. Она положила его в прихожей, на видное место. Пусть заберёт.
Димка приехал на следующее утро. Один, без Ирины.
— Мам, я вчера телефон забыл. Ты не видела?
— В прихожей лежит.
Он взял аппарат, проверил — всё на месте. Нина Васильевна смотрела на него и пыталась увидеть того мальчика, который когда-то приносил ей букеты одуванчиков и говорил, что она самая лучшая мама на свете. Не получалось.
— Дима, сядь. Нам нужно поговорить.
Он насторожился, но сел.
— Я случайно прочитала вашу переписку с Ириной.
Лицо сына побледнело. Потом покраснело. Он открыл рот, закрыл, снова открыл.
— Мам, это не то, что ты думаешь...
— А что я думаю? — тихо спросила Нина Васильевна. — Что мой сын хочет признать меня недееспособной, чтобы забрать квартиру? Так это же правда. Вы там всё подробно расписали.
— Это Ирина... Она просто...
— Дима, не надо. Я читала. Ты не просто соглашался — ты предлагал идеи. Как «подготовить почву». Как убедить соседей.
Он молчал.
— Сорок лет назад я тебя родила в этой квартире. Скорая не успела, и соседка-медсестра принимала роды. Ты вырос здесь, пошёл в школу, привёл первую девушку. Я думала, что это твой дом, что ты его любишь. А ты, оказывается, просто ждал, когда я ослабею, чтобы забрать его себе.
— Мам, пойми, нам тяжело. Ипотека, кредиты. Ирина говорит, что так будет лучше для всех...
— Для всех? — Нина Васильевна горько усмехнулась. — А для меня? Знаешь, что бывает с людьми, которых признают недееспособными? Они теряют все права. Не могут распоряжаться своими деньгами, своим жильём. Полностью зависят от опекуна. Ты этого хотел для родной матери?
Димка опустил голову.
— Я записалась к нотариусу, — продолжила Нина Васильевна. — Составлю завещание. Квартира после меня достанется благотворительному фонду, который помогает одиноким старикам. Таким, как я. Потому что я теперь одинокая, Дима. У меня больше нет сына.
— Мам!
— Уходи. И Ирине передай — у неё ничего не выйдет. Я проконсультировалась с юристом. Любая ваша попытка признать меня недееспособной будет оспорена в суде. У меня есть справки о здоровье, показания соседей, запись в органах опеки о ваших намерениях. Так что даже не пытайтесь.
Димка ушёл, хлопнув дверью. Нина Васильевна долго сидела в тишине. Не плакала — слёзы не шли. Просто сидела и смотрела на старые фотографии на стене. Вот Димка в первом классе, без двух передних зубов, улыбается. Вот на выпускном, красивый, в костюме. Вот на свадьбе, рядом с Ириной.
Она встала и сняла свадебную фотографию со стены.
Прошло несколько месяцев. Нина Васильевна сделала всё, что советовала Людмила. Прошла обследование, получила справки, составила завещание. Познакомилась с соседкой с нижнего этажа — оказалось, та тоже одинока, и они стали вместе ходить на прогулки, в театр, на концерты.
Димка не звонил. Ирина тоже исчезла — видимо, поняла, что план провалился.
А потом, в феврале, раздался звонок в дверь.
На пороге стоял Димка. Осунувшийся, небритый, с потухшими глазами.
— Мам, можно войти?
Она молча посторонилась.
Он сел на кухне, на своё старое место. Долго молчал, вертел в руках чашку.
— Ирина ушла. К другому. Оказалось, у неё давно кто-то был. Она просто... использовала меня.
Нина Васильевна не знала, что сказать.
— Я всё понял, мам. Поздно, но понял. Она меня постепенно настраивала против тебя. Говорила, что ты меня не любишь, что хочешь оставить квартиру чужим людям. Я как дурак верил.
— А обо мне ты подумал? — тихо спросила Нина Васильевна. — О том, что я чувствовала, когда читала эту переписку?
— Нет, — признался он. — Не думал. Я был эгоистом. Хуже того — предателем.
Он поднял на неё глаза.
— Я не прошу прощения. Знаю, что не заслужил. Просто хотел сказать, что мне стыдно. И что я больше никогда... Никогда так не поступлю.
Нина Васильевна смотрела на сына — небритого, растерянного, раздавленного. И вдруг увидела того мальчика с букетом одуванчиков.
— Чай будешь?
Он вскинул голову, не веря.
— Правда?
— Чайник поставь. Заварка в шкафу, где всегда.
Она не простила его. Не сразу. Доверие возвращалось медленно, по крупицам. Но дверь она не закрыла. Потому что он всё-таки её сын. И потому что она помнила: люди способны меняться. Иногда для этого нужно потерять всё, чтобы понять, что было по-настоящему важно.
А квартиру она так и не переписала. Ни на кого. Пусть живёт, пока живёт она. А там видно будет.