Чемодан застегнулся с хищным щелчком, похожим на хруст сломанной кости. Этот звук, резкий и окончательный, разделил жизнь Веры на две неравные половины. Она стояла посреди гостиной, глядя на идеально выглаженные рубашки Павла, сложенные в аккуратную стопку на диване. Даже разрушая их пятнадцатилетний брак, он требовал стерильного порядка.
— Вер, ты же умная женщина, — Павел стоял у окна, изучая пейзаж спального района, словно видел его впервые. Он не поворачивался к ней, и Вера знала почему: ему было не стыдно, ему было неприятно. — Ты всё понимаешь. Цифры, статистика. Мне сорок. Это экватор. Мужчине нужен наследник. Не просто ребенок, которого мы будем таскать по врачам с рождения, а крепкий, здоровый пацан. Или девочка. Неважно. Главное — генетика. Чистый код.
Он наконец повернулся. Вера ожидала увидеть вину, но в его глазах светился лишь холодный расчет топ-менеджера, который закрывает убыточный филиал. Он поправил запонки — дорогой подарок Веры на прошлую годовщину.
— Мне нужна женщина, которая родит здоровых детей, а не аптека на ножках! — фраза вырвалась у него с раздражением, словно он устал объяснять очевидные вещи тупому подчиненному. — Я устал, Вера. Устал от запаха корвалола, от твоих тонометров на тумбочке, от бесконечных «Паша, мне сегодня нехорошо». Я хочу жить, а не сидеть в зале ожидания поликлиники.
Слова повисла в воздухе, тяжелые и липкие, как гудрон. Вера невольно прижала руку к животу. «Аптека на ножках». Да, у неё была гипертония, скачущие гормоны щитовидки и сложный диагноз по гинекологии — эндометриоз, который делал беременность маловероятной, но не невозможной. Они боролись вместе. Или ей так казалось, пока она глотала горсти таблеток и терпела болезненные процедуры, а он ждал в машине, уткнувшись в телефон.
— Аптека, значит, — тихо повторила она. Голос предательски дрогнул, но слез не было. Слёзы высохли где-то год назад, после очередного отрицательного теста.
— Не передергивай. Я поступлю благородно. Оплачу тебе хороший санаторий в Кисловодске. Оставлю квартиру. Машину заберу, мне по статусу положено, но куплю тебе что-нибудь попроще, «Киа» или «Хендай».
Вера молчала. Она смотрела на мужа и пыталась найти в этом лощеном, пахнущем «Tom Ford» мужчине того Пашку, с которым они ели один доширак на двоих в студенческом общежитии и мечтали покорить мир. Того Пашку, который держал ее за руку, когда у неё удаляли аппендицит. Его больше не было. Его съел этот циничный господин в итальянском костюме.
— Кто она? — спросила Вера, хотя интуиция уже нарисовала портрет.
— Её зовут Лена. Ей двадцать три. Она… — Павел запнулся, подбирая слово, которое не звучало бы как приговор Вере. — Она ресурсная, Вера. Фитнес-тренер, КМС по легкой атлетике. Никаких таблеток, никаких карточек в регистратуре. Чистый лист. Идеальный сосуд.
«Сосуд». Вот кем она была для него. Не любимой женщиной, не другом, а инкубатором, который сломался.
— Уходи, Паша. Вещи я собрала. Ключи оставь на тумбочке, рядом с моим тонометром. Чтобы не забыть, от чего ты бежишь.
Он ушел быстро, почти бегом, словно боялся, что её «неудачливость» и болезни заразны и передаются воздушно-капельным путем. Дверь захлопнулась, и Вера медленно опустилась на пол, прямо на ковер, который они выбирали вместе в ИКЕА. Тишина в квартире не просто звенела — она оглушала.
Первые месяцы напоминали затяжной грипп: ломота во всем теле, туман в голове и полное отсутствие вкуса к жизни. Вера механически ходила на работу — она была ведущим архитектором в крупном бюро, и дедлайны стали её спасательным кругом. Чертежи, сметы, ругань с прорабами, выбор плитки — всё это заполняло пустоту в голове, не оставляя места для мыслей о Павле.
Но однажды утром, увидев в зеркале серую тень с потухшими глазами, Вера разозлилась. Не на Павла, а на себя.
«Ты действительно хочешь умереть аптекой на ножках? — спросила она свое отражение. — Чтобы он пришел на похороны и сказал: "Ну, я же говорил, слабая генетика"?»
Вера занялась собой с той же педантичностью, с какой проектировала здания. Она сменила эндокринолога на молодого и прогрессивного специалиста. Нашла кардиолога, который отменил половину старых препаратов и назначил новые схемы.
«Аптека» начала закрываться на переучет. Давление стабилизировалось, отеки ушли, кожа приобрела здоровый оттенок. Вера записалась на йогу — не ради моды, а ради позвоночника и дыхания.
Через полгода Вера выглядела иначе. В ее глазах появилась сталь, а в движениях — спокойная уверенность женщины, которая пережила кораблекрушение и научилась плавать. Чтобы не возвращаться в пустую квартиру, она завела собаку — золотистого ретривера по кличке Барни. С ним нужно было гулять в любую погоду, и эти утренние и вечерние километры стали её медитацией.
О Павле она слышала обрывки сплетен, хотя и просила общих знакомых держать рот на замке. Город был слишком тесен для секретов.
— Ленка-то его беременна, — жарко шептала ей на ухо бывшая коллега, встреченная в отделе овощей. — Живот уже на нос лезет. Пашка сияет, как новый самовар. Дом достроили в элитном поселке. Детская там — закачаешься, говорят, мебель из Италии везли.
— Я рада за них, — ровно отвечала Вера, внимательно выбирая спелое авокадо. И почти не врала. Гнев перегорел, оставив после себя лишь серый пепел безразличия. Ей было всё равно, из какой страны у них мебель.
Но реальность ударила под дых спустя почти год после развода. Вера приехала в частную клинику на плановый чекап и, выходя на парковку, увидела их.
Павел вел Лену к машине. Вернее, почти нёс. Лена была красива той агрессивной, яркой красотой молодости, но сейчас эта красота была искажена страданием. Огромный живот неестественно выпирал вперед на худеньком теле. Она шла тяжело, переваливаясь, лицо было одутловатым и землистым.
Вера замерла за колонной, наблюдая. Она видела то, чего в упор не хотел видеть Павел, ослепленный своей идеей фикс. Она видела сильные отеки на лодыжках Лены, которые не могли скрыть даже широкие брюки. Видела, как она хватала ртом воздух, словно рыба на берегу.
— Паш, мне давит… мне плохо, — донесся капризный, испуганный голос девушки.
— Потерпи, солнышко, это нормально, ты же носишь богатыря! Врач сказал — тонус, это ерунда. Сейчас домой, ножки в теплую воду, и всё пройдет.
«Гестоз? — мелькнула профессиональная догадка у Веры, которая за годы планирования беременности перечитала тонны медицинской литературы. — Или почки отказывают? Какая теплая вода, идиот, ей нужно в стационар!»
Она дернулась было, чтобы подойти, но остановилась. Кто она такая? Бывшая жена, «больная», завистливая стерва. Её не послушают. У них лучшие врачи, деньги и «генетика».
Вера села в свою машину и долго смотрела на свои руки, сжимающие руль. Предчувствие беды было таким острым, что во рту появился металлический привкус.
Прошло еще три месяца. Ноябрьский ветер швырял мокрый снег в окна. Барни тихо посапывал у ног Веры, пока она доделывала сложный проект загородного спа-комплекса. На часах было два ночи. Телефон, лежавший на столе экраном вниз, вдруг ожил. Он вибрировал с настойчивостью, от которой становилось не по себе.
Неизвестный номер. Вера нахмурилась. Сердце пропустило удар.
— Алло?
— Вера? — голос был знакомым, но искаженным до неузнаваемости, словно пропущенным через мясорубку. Паника, хрип, сбивчивое дыхание человека, который бежал марафон. — Вера, это Паша. Не вешай трубку, умоляю!
— Что случилось? — она выпрямилась, спина мгновенно стала каменной. Карандаш в руке хрустнул.
— Лена… Она родила. Три дня назад. Мальчик. Здоровый, четыре сто, пятьдесят пять сантиметров, как я и хотел… — он издал странный звук, похожий на подавленный всхлип или смешок безумца. — Но с ней беда, Вер. Тромбоз. Эклампсия. Потом инсульт. Врачи говорят, редкое осложнение. Один случай на миллион. У неё сосуды были… как папиросная бумага.
Вера молчала, слушая тиканье часов на стене. «Здоровая женщина». «Чистый лист». Лотерея. Роды — это всегда русская рулетка, в которой ставкой может быть жизнь, и никакая молодость не является бронежилетом.
— Мне жаль, Паша. Правда.
— Вера, послушай… Меня не пускают к ней в реанимацию, она в коме. А ребенка выписывают послезавтра. Я… я один. Няню найти не могу так быстро, все агентства требуют время, проверки, а те, кто приходят — какие-то тетки с улицы… Теща в другом городе, у неё самой гипертонический криз на фоне новостей, она не приедет. Мать мою ты знаешь, она сказала: «Я своих вырастила, ко мне не лезьте».
— И что ты хочешь от меня? — голос Веры стал ледяным, как ноябрьская ночь за окном.
— Помоги, — выдохнул он. В этом слове не было гордости, только животный страх. — Просто… просто помоги мне с ним первое время. Или хотя бы подскажи, кого нанять. Ты же всё знаешь, у тебя связи, ты организованная, ты всегда всё решала… Я заплачу, сколько скажешь. Я в аду, Вер. Я боюсь его забирать.
Вера медленно положила сломанный карандаш на стол. Ситуация была настолько абсурдной, гротескной, что хотелось рассмеяться в голос. Он просил свою бывшую, «бракованную» жену помочь с ребенком, ради которого он её уничтожил, пока его «идеальная самка» умирает в реанимации. Карма не просто ударила Павла, она переехала его асфальтоукладчиком, а потом сдала назад, чтобы проверить результат.
— Паша, ты понимаешь, о чем просишь? Ты понимаешь, насколько это… цинично?
— Я понимаю, что я сволочь. Я последняя тварь. Но у меня на руках сын, а жена овощем лежит. Мне не к кому идти. Вера, ну мы же не чужие люди были пятнадцать лет!
Вера посмотрела на Барни. Пес открыл один глаз, чувствуя напряжение хозяйки, и тихо вздохнул. Пятнадцать лет. Половина жизни.
— Я дам тебе телефон агентства, где подбирали сиделку для моей мамы перед ее смертью. Это VIP-сервис, они работают круглосуточно. За тройной тариф найдут тебе Мэри Поппинс с медицинским образованием хоть через час. Записывай.
Она продиктовала номер сухим, деловым тоном и нажала отбой. Руки дрожали. Не от злости, а от шока. Она подошла к окну. Там, в темноте, падал снег, укрывая грязный город белым саваном. Где-то там, в стерильной палате, умирала молодая девочка, которая просто хотела быть счастливой.
Прошла неделя. Вера старалась жить как раньше, но мысли возвращались к тому ночному разговору, как язык к больному зубу. Выжил ли ребенок? Пришла ли Лена в себя?
В субботу утром в дверь позвонили. Настойчиво, длинно. Вера, одетая в уютный домашний костюм, с чашкой кофе в руке, открыла дверь.
На пороге стоял призрак Павла. Он постарел лет на десять за эти дни. Трехдневная щетина, красные воспаленные глаза, мятая футболка, надетая наизнанку. В руках он держал громоздкую автолюльку, в которой под теплым одеялом угадывался крошечный сверток.
— Я знаю, что ты дала телефон, — сказал он вместо приветствия. Голос был хриплым, сорванным. — Няня пришла. Побыла два дня и сбежала ночью. Сказала, что ребенок слишком беспокойный, «кричит дурниной», а у меня в доме атмосфера «тяжелая», ей там страшно. Вторая запросила такую цену, что я офигел, а потом оказалось, что у неё туберкулез в анамнезе.
Он шагнул вперед, практически вторгаясь в её личное пространство, загоняя Веру вглубь коридора.
— Вер, пусти на час. Мне нужно в больницу к Лене, там срочный консилиум. Врач сказал — вопрос жизни и смерти, надо решать про операцию на мозге. Я не могу взять его с собой в инфекционку, в эту грязь. Пожалуйста. Один час. Я никого больше не могу просить.
Вера смотрела на младенца. Он спал, но спал беспокойно, дергая ручкой во сне. Он был ни в чем не виноват. Это был просто маленький человек, заложник взрослых амбиций и глупости.
— Заходи, — сказала она, ненавидя себя за эту слабость.
Павел поставил люльку на диван.
— Смесь вот здесь, в сумке, вода в термосе. Памперсы, салфетки. Он поел час назад, должен спать. Если проснется — он любит, когда качают вертикально. Я… я быстро. Спасибо. Ты святая, Вер.
Он выбежал из квартиры, словно за ним гнались демоны, оставив после себя запах пота и несвежей одежды. Вера осталась одна с сыном своего бывшего мужа и женщины, которая заняла её место.
Тишина длилась минут десять. Потом сверток зашевелился, кряхтя, и вдруг разразился пронзительным, требовательным плачем.
Вера подошла к люльке.
— Ну что ты, — она неумело, но осторожно расстегнула ремни и достала его.
Мальчик был тяжелым, теплым и пах кислым молоком. У него был нос Павла — фамильный, с горбинкой, и пухлые, капризные губы Лены. Вера почувствовала странную смесь боли, ревности и неожиданной, щемящей нежности. Она так мечтала о ребенке. Она годами лечилась, терпела унизительные осмотры, плакала в подушку. А Павел просто взял и «заказал» ребенка на стороне, как новую модель телефона. И вот этот ребенок здесь, у неё на руках.
— Тшшш, — она прижала его к плечу, чувствуя, как маленькое сердечко колотится рядом с её сердцем. — Всё хорошо. Я здесь.
Она ходила с ним по комнате, покачивая в такт неслышной музыке. Странно, но на руках у «аптеки на ножках» абсолютно здоровый, «ресурсный» ребенок успокоился быстрее, чем у профессиональной няни. Он затих, глядя на неё темно-синими, пока еще бессмысленными глазами, в которых отражалась бездна вселенной.
Павел вернулся через четыре часа. Он выглядел еще хуже, чем до ухода. Казалось, из него вынули позвоночник.
— Ну что? — спросила Вера, передавая ему спящего сына.
— Плохо, — он рухнул на пуфик в прихожей, закрыв лицо руками. — Операцию делать поздно. Отек мозга спадает, но зоны поражения… обширные. Она не реагирует. Врачи говорят — глубокая инвалидность. Овощ, Вера. Она даже не сможет глотать сама.
Он поднял на неё глаза, полные животного ужаса.
— Знаешь, что самое смешное? Она скрыла от меня, что у неё были проблемы с сердцем и сосудами в подростковом возрасте. Сказала, что «переросла». Врачи говорят, беременность стала триггером. Она просто хотела мне угодить. Хотела быть идеальной. «Здоровая», блин.
Вера молчала. Ей не хотелось говорить «я же говорила» или злорадствовать. Перед ней сидел раздавленный человек, чей мир, построенный на цифрах и расчетах, рухнул под тяжестью хаоса жизни.
— Паш, иди домой. Тебе нужно нанять профессиональную медицинскую сестру для ребенка, а не просто няню. Ищи через клиники.
— Ты не понимаешь… Я боюсь к нему подходить. Он орет, и меня трясет. Я привык руководить советом директоров, а тут… я бессилен. Я смотрю на него и вижу причину того, что Лена умирает.
Вдруг он схватил её за руку. Ладонь была влажной и горячей.
— Вер, переезжай ко мне. Временно. Я буду платить. Комнату тебе выделю отдельную, с ванной, на другом этаже. Помоги мне организовать быт, настрой процессы. Ты же умеешь всё контролировать. Ты же архитектор, ты умеешь строить структуры!
Вера рассмеялась. Горько, отрывисто, пугая Барни.
— Ты серьезно? Ты выгнал меня, потому что я больная развалина, а теперь зовешь нянькой к здоровому ребенку, пока твоя здоровая жена лежит в коме? Паша, у тебя совесть вообще есть? Или она атрофировалась вместе с мозгом?
— У меня нет выбора! — рявкнул он, но тут же сник, превращаясь в маленького мальчика. — Я на коленях прошу. Ради Мишки. Он же не виноват.
— Нет, — твердо сказала Вера. — Я не вернусь в тот дом и не буду жить с тобой под одной крышей. Это исключено. Но…
Она посмотрела на спящего малыша. Он был таким беззащитным в руках отца, который не знал, как его держать.
— Я могу приходить днем. Как кризис-менеджер. С 10 до 16. Я найму персонал, обучу их, налажу режим и буду контролировать. Как только система заработает — я уйду. И никаких личных разговоров. Никаких «мы». Это работа. Очень дорогая работа.
Павел кивнул, готовый на всё.
— Спасибо. Спасибо, Вера. Ты меня спасаешь.
Так началась странная двойная жизнь Веры. Утром она работала над чертежами, а к десяти утра ехала в элитный коттеджный поселок «Сосновый Бор», в дом, который Павел строил как памятник своему тщеславию.
Дом был красивым — стекло, бетон, дерево, — но мертвым. Дизайнерский ремонт, дорогие игрушки, разбросанные по полу, которые еще не были нужны младенцу, и гнетущая, звенящая тишина. Стены словно впитали ужас происходящего.
Вера взяла управление этим хаосом в свои руки с присущей ей жесткостью. Она уволила бестолковую домработницу, нашла опытную патронажную сестру для будущего ухода за Леной, организовала строгий режим кормления и сна для малыша Миши.
Она вела себя подчеркнуто официально.
— Павел Сергеевич, подпишите смету на детское питание.
— Павел Сергеевич, медсестра придет в четверг на собеседование.
Павел пытался сблизиться. Он старался быть дома чаще, заглядывал ей в глаза, пытался шутить.
— Как ты это делаешь? — спросил он однажды, наблюдая, как Вера ловко меняет подгузник, а Миша улыбается ей беззубым ртом. — У тебя же… ну, спина болела, руки немели.
— Я пью витамины, Паша. И делаю гимнастику. А еще я не жалею себя, — отрезала Вера, застегивая боди на ребенке.
Она видела, как Павел смотрит на неё. В его взгляде больше не было брезгливости. Там появилось удивление, смешанное с восхищением и… надеждой. Он видел перед собой не «аптеку», а сильную, красивую женщину, которая единственная в этом мире знала, как держать удар.
Через два месяца Лену выписали. Вернее, перевезли домой умирать. Врачи сделали всё, что могли, но мозг пострадал необратимо.
Это был страшный день. Санитары внесли носилки в просторную, светлую гостиную. Лена, похудевшая до состояния скелета, с перекошенным лицом и пустым, блуждающим взглядом, была лишь тенью той девушки, что когда-то надменно смотрела на Веру.
Миша в этот момент заплакал в своей кроватке. Лена дернулась на носилках, из горла вырвался хриплый, страшный звук — мычание раненого животного. Она попыталась поднять здоровую руку в сторону звука, но рука бессильно упала.
Павел побледнел до синевы. Он отвернулся к окну, его плечи тряслись. Он не мог смотреть на то, во что превратилась его мечта.
— Подойди к ней, — прошипела Вера ему на ухо, больно сжав его локоть. — Она мать твоего ребенка. Она отдала здоровье за твоего «наследника». Будь мужиком, черт возьми, а не трусом!
Павел через силу подошел, взял Лену за костлявую, холодную руку. Она затихла, по щеке потекла слеза. В комнате пахло лекарствами и безысходностью.
Вера почувствовала, что её миссия здесь закончена. Система налажена: в одной комнате умирала Лена под присмотром сиделки, в другой рос Миша под присмотром няни. Дом функционировал. Павел научился держать бутылочку и менять памперсы. Ей здесь больше нечего было делать.
Вечером того же дня Вера собрала свои вещи — сменную обувь, кружку, блокнот. Павел сидел на кухне, перед ним стояла наполовину пустая бутылка виски.
— Я ухожу, Паша. Моя работа закончена. Дальше вы сами.
— Нет! — он резко вскочил, стул с грохотом упал. — Не уходи. Вера, я не справлюсь без тебя. Ты видишь, во что превратилась моя жизнь? Это склеп! Жена — инвалид, ребенок орет… Я совершил ошибку. Чудовищную ошибку. Я любил тебя, просто… просто запутался, испугался возраста.
Он подошел ближе, пытаясь взять её за руки. От него несло алкоголем и липким, удушающим отчаянием.
— Давай попробуем всё вернуть? Мы можем нанять еще персонал. Отправить Лену в лучший хоспис или реабилитационный центр в Германии, пусть там за ней смотрят профи. А мы… мы будем растить Мишу. Ты же полюбила его, я вижу. Он улыбается только тебе. Ты станешь ему лучшей матерью, чем Лена когда-либо сможет.
Вера отступила назад, словно увидела ядовитую змею.
— Ты слышишь себя? — тихо спросила она, и в голосе её звенела сталь. — Ты предлагаешь мне занять место живой женщины, которую ты сам выбрал? Сдать её в утиль, как сдал меня год назад, и жить счастливо с её ребенком на её костях?
— Но ты же здорова! — закричал он, срываясь. — Ты справилась, ты расцвела! Посмотри на себя! А она… она теперь обуза. Балласт. Ты же сама видишь, там нет личности, там пустота! Мне нужна нормальная жизнь, мне нужна жена, хозяйка, партнер!
— Аптека на ножках, — напомнила Вера. — Ты забыл? Я — аптека на ножках. А она — твой выбор. Твоя ответственность. Твоя хваленая «генетика».
Она взяла сумку и шагнула к двери.
— Знаешь, Паша, я ведь выздоровела не из-за таблеток. Я поняла это только сейчас. Я выздоровела, потому что избавилась от самого главного токсина в своей жизни. От тебя. Ты заражаешь людей своим эгоизмом, своей потребительской любовью. Лена платит за твои амбиции своей жизнью. Я платила своим здоровьем. Хватит.
— Вера! Ты не можешь бросить меня так! — он кинулся к ней, но наткнулся на её взгляд — взгляд совершенно чужого человека.
— Не звони мне. Счета за последний месяц пришли моему бухгалтеру.
Вера вышла из дома в прохладную вечернюю темноту. Воздух пах мокрой хвоей и свободой. Небо было чистым, усыпанным звездами, которые смотрели вниз равнодушно и ярко.
Она села в свою машину — кроссовер, который купила сама, в кредит, но зато надежный и свой.
Сердце колотилось, но на душе было удивительно легко. Она ожидала почувствовать злорадство, триумф, но чувствовала только глубокую, очищающую жалость. К Павлу, запертому в золотой клетке собственной подлости, обреченному жить с призраком своего выбора. К Лене, ставшей жертвой красивой сказки о принце. К маленькому Мише, которому предстоит расти в этом холодном доме.
Хотя насчет Миши… Вера улыбнулась. Перед уходом она оставила свой личный номер няне — доброй женщине лет пятидесяти, Надежде Ивановне, которую сама тщательно отбирала.
«Если что-то будет нужно малышу, если отец будет вести себя неадекватно — звоните. В любое время дня и ночи». Она знала, что не бросит мальчика. Она будет его ангелом-хранителем на расстоянии, пока Павел не повзрослеет. Или пока не сломается окончательно.
Она завела мотор. Телефон пискнул — пришло сообщение от банка: «Оплата услуг: Павел Н. Сумма зачислена». Денег было в два раза больше, чем они договаривались. Откупные.
Вера включила музыку. Ей предстояло доделать проект спа-комплекса, выгулять заждавшегося Барни и, возможно, ответить на сообщение того симпатичного инженера, который уже неделю звал её на выставку современного искусства.
Её «букет болезней» остался в прошлом, завял и осыпался. Теперь у неё был букет возможностей. А Павел… Павел получил именно то, что просил у мироздания: женщину, которая родила ему здорового сына. И теперь ему придется стать мужчиной, чтобы нести этот крест.
Вера нажала на газ, оставляя позади элитный поселок, чужие беды и свою прошлую жизнь. Дорога впереди была свободна.
