В тот вечер, когда Максим ушел, в квартире стояла не просто тишина. Это было акустическое безветрие перед бурей, которая так и не разразилась. Воздух казался спертым, пахло его дорогим одеколоном — запах сандала и цитруса, который Анна раньше обожала, а теперь он вызывал тошноту.
Максим не кричал, не бил посуду. Он действовал с пугающей методичностью хирурга, удаляющего ненужный орган. Он складывал рубашки в чемодан — те самые голубые и белые оксфордские рубашки, которые Анна гладила позавчера, тщательно отпаривая воротнички под джаз из радиоприемника. Каждый «вжик» молнии на его дорожной сумке звучал в ее ушах как звук разрываемой ткани самой реальности.
— Аня, ты сильная, ты справишься, — сказал он, не глядя на нее. Он был занят: проверял, не забыл ли зарядку для ноутбука. — Лена... она другая. Ей двадцать три. Она ждет ребенка. Я не могу её бросить. Это мой шанс, понимаешь? Шанс начать всё с чистого листа. Не быть просто функцией, добытчиком. Почувствовать себя живым.
Анна стояла в дверном проеме, скрестив руки на груди так сильно, что ногти впивались в предплечья. Ей было сорок пять. Двадцать лет из них она потратила на то, чтобы быть идеальным фоном, на котором Максим мог сиять. Она была его редактором, вычитывающим его отчеты по ночам; его поваром, знающим разницу между «аль денте» и недоваренным; его психотерапевтом, выслушивающим жалобы на некомпетентных подчиненных; и штурманом, прокладывающим маршруты их отпусков. Она была его позвоночником, а он решил, что теперь может ходить без него.
— С чистого листа, — эхом повторила она, пробуя эти слова на вкус. Они горчили. — Знаешь, Макс, листы в тетради заканчиваются быстрее, чем ты думаешь. И почерк у человека редко меняется.
Он замер на секунду, его спина напряглась. Но он не обернулся. Просто взял чемодан и портфель.
— Я оставлю ключи на тумбочке. Адвокат свяжется с тобой насчет развода. Я не хочу войны, Аня. Давай останемся цивилизованными людьми.
— Уходи, — тихо сказала она.
Хлопнула дверь. Звук был финальным, как печать на приговоре. Анна медленно сползла по стене на пол, прямо на холодный паркет. Она не плакала. Слёзы казались слишком дешевой валютой для оплаты такого масштабного банкротства жизни. Вместо боли пришло странное, холодное оцепенение, похожее на анестезию. Она посмотрела на свои руки — ухоженные, с аккуратным маникюром, но без колец. Обручальное кольцо лежало на тумбочке в прихожей, рядом с ключами Максима. Два металлических кружочка — всё, что осталось от «долго и счастливо».
Прошел год. Год, который Анна провела, пересобирая себя по кусочкам.
Первые месяцы были адом. Она просыпалась и по привычке тянулась к другой стороне кровати, но находила там лишь холодную простыню. Она покупала в магазине его любимый йогурт и, осознав это у кассы, оставляла корзину и уходила. Друзья разделились на два лагеря: те, кто жалел её с унизительным придыханием («Бедная Анечка, как же ты теперь?»), и те, кто исчез вместе с Максимом, выбрав сторону «успешного и молодого». Анна отсекла и тех, и других.
Она ожидала, что будет выть на луну, пить дешевое вино и сталкерить их в соцсетях, выискивая признаки несчастья. Один раз она сорвалась: зашла на страницу Лены. Там были фото с Мальдив, округлый живот в красивом платье, Максим, улыбающийся так, как не улыбался Анне уже лет десять. Анна закрыла ноутбук и пошла мыть окна. Мыла до тех пор, пока руки не начали дрожать от усталости.
А потом она записалась на курсы керамики. Это было импульсивное решение. Она шла мимо мастерской в подвале, увидела через окно людей в фартуках, перепачканных глиной, и зашла. Максиму всегда не нравилась «грязь и пыль» в доме. «Творчество должно быть чистым», — говорил он, подразумевая игру на фортепиано или живопись акварелью. Теперь пыль была везде, и Анна находила в этом извращенное, бунтарское удовольствие.
Глина лечила. Она была податливой, но требовательной. Она забирала тепло рук и возвращала форму. Анна научилась центрировать ком глины на круге — и вместе с ним центрировала себя.
Ее квартира преобразилась. Исчезли строгие бежевые тона и минимализм, которые так любил бывший муж. Появились яркие терракотовые подушки, странные, асимметричные вазы собственного изготовления на полках, запах лаванды и сырой земли. Она даже завела кота — огромного рыжего мейн-куна по кличке Босс. Босс был полной противоположностью Максима: он был молчалив, любил Анну безусловно и спал поперек кровати, занимая ровно столько места, сколько хотел.
В тот дождливый ноябрьский вторник Анна работала дома. Она оборудовала небольшую мастерскую на утепленной лоджии. За окном хлестал дождь, превращая город в серое размытое пятно, но у Анны было тепло. Круг мерно гудел, под пальцами рождался высокий кувшин для нового заказа — серии посуды для модного этнического ресторана.
Звонок в дверь прозвучал как ошибка, как фальшивая нота в симфонии ее новой, одинокой, но спокойной жизни. Она никого не ждала. Курьер был вчера, подруга (одна из немногих оставшихся, настоящих) обещала зайти только в субботу.
Вытирая руки влажной тряпкой, оставляя на ней серые разводы, Анна подошла к двери и посмотрела в глазок. Оптика искажала картинку, но силуэт был узнаваем. На лестничной площадке стояла промокшая фигура в бесформенном плаще. Капюшон скрывал лицо, но поза — сгорбленная, виноватая, жалкая — говорила о многом. Рядом стояла детская коляска, с которой стекала вода, образуя лужу на кафеле подъезда.
Анна открыла дверь. Сердце пропустило удар, но лицо осталось непроницаемым.
Перед ней стояла Лена. Та самая Лена, «свежий ветер», ради которого Максим перечеркнул двадцать лет брака. Но это была не та сияющая нимфетка с фотографий. Это была изможденная женщина. Ее когда-то роскошные светлые волосы висели мокрыми сосульками, под глазами залегли глубокие тени, похожие на синяки, а губы были искусаны в кровь.
— Помогите, — прошептала она. Голос был хриплым, сорванным. — Я все поняла.
Анна замерла. Логика, холодная и жесткая, подсказывала захлопнуть дверь перед ее носом. Гордость требовала рассмеяться ей в лицо: «Ну что, деточка, наигралась в семью?». Но что-то в глазах Лены — этот животный, загнанный страх существа, которому некуда бежать — заставило Анну сделать шаг назад. Она вспомнила себя год назад, сползающую по стене. Одиночество у всех одинаковое на вкус.
— Входи, — коротко бросила Анна.
Лена с трудом вкатила коляску в прихожую. Колеса скрипели, оставляя грязные следы на пушистом коврике. Анна поморщилась, но промолчала.
— Ребенок спит? — спросила она деловито, словно к ней пришла соседка за солью, а не разлучница.
— Да, только уснул. Я гуляла три часа... боялась идти домой, — Лена стянула капюшон. Она выглядела ужасно. Красивое лицо осунулось, кожа стала серой, пергаментной. Ей было двадцать четыре, но выглядела она на сорок. — Простите, Анна Сергеевна. Я знаю, я последний человек на земле, которого вы хотели бы видеть. Но мне больше некуда идти. Родители не берут трубку, денег на гостиницу нет... Карта заблокирована.
— А как же «чистый лист»? — не удержалась Анна, чувствуя укол ядовитого сарказма. — Разве Максим не должен был обеспечить тебе райскую жизнь? Он же так мечтал о наследнике.
Лена горько усмехнулась, и эта усмешка исказила ее лицо старческой гримасой.
— Рай? — она начала расстегивать плащ дрожащими руками. — Максим выгнал меня два часа назад. Сказал, что я «испортилась». Сказал, что от меня пахнет кислым молоком, что я стала скучной клушей. Что ребенок слишком громко кричит, а я перестала быть той феей, которую он полюбил. Он сказал... он сказал, что вы бы так никогда не поступили. Что вы умели держать лицо.
Анна почувствовала, как по спине пробежал холодок. Призрак ее самой, «идеальной жены», теперь использовался как оружие против другой женщины.
— Проходи на кухню, — сказала Анна жестче, чем хотела, чтобы скрыть дрожь в голосе. — Я поставлю чай. И ты мне все расскажешь. Снимай мокрое. Вон там, на крючке, мой старый халат.
Пока чайник закипал, свистя на всю кухню, Анна наблюдала за своей гостьей. Лена переоделась в махровый халат, который был ей велик, и сидела на краешке стула, словно боясь испачкать его своим присутствием. Ее била мелкая дрожь. Босс вышел на кухню, понюхал воздух, фыркнул на незнакомый запах и сел у ног Анны, словно часовой.
— Он всегда сравнивает меня с вами, — начала Лена, обхвату руками горячую кружку, пытаясь согреться. — Каждый божий день. «Аня готовила борщ не так — у нее капуста хрустела», «Аня гладила рубашки лучше — ни одной складочки», «Аня понимала меня без слов, а ты требуешь объяснений». Я думала, я сойду с ума. Я пыталась быть идеальной. Я похудела сразу после родов, я изводила себя диетами, я по ночам смотрела кулинарные блоги, чтобы научиться готовить его любимый ризотто. Но ему все не так. Рис слишком мягкий, рис слишком твердый...
Анна молча поставила перед ней тарелку с овсяным печеньем.
— Знаешь, Лена, — медленно произнесла она, садясь напротив. — Максим не искал новую жену. Он искал новую аудиторию. Я выучила все его монологи наизусть за двадцать лет. Я знала, где смеяться, где кивать, где восхищаться. Я перестала быть зрителем, я стала суфлером. А ему это не нравилось. Он хотел оваций. Ты была свежим залом. Ты хлопала искренне.
Лена подняла на нее полные слез глаза. Тушь потекла, превращая ее в панду.
— Он сказал, что я его обманула. Что притворилась легкой и веселой, а оказалась «обычной бабой с прицепом». Это его слова. О собственном сыне... Дениска плакал из-за коликов, а Максим просто надевал наушники с шумоподавлением и играл в приставку. А потом орал, что я плохая мать, раз не могу успокоить ребенка.
В коридоре завозился ребенок. Тихий хнык перерос в требовательный плач. Лена дернулась, как от удара током, на лице отразилась паника.
— Сиди. Пей чай, тебе нужно успокоиться, — Анна встала. — Я посмотрю.
Анна подошла к коляске. Там, в ворохе одеял, лежал маленький мальчик. У него был нос Максима и упрямый подбородок Максима, но глаза были Ленины — большие, синие. Анна почувствовала странный укол в сердце — сложный коктейль из сожаления, нежности и боли. У них с Максимом детей не было. Не получилось. Максим всегда говорил, что проблема в ней, хотя проверяться отказывался. Теперь она смотрела на доказательство его фертильности и понимала, что дело было не только в биологии.
Она осторожно взяла малыша на руки. Он был теплым и тяжеленьким. Запах младенца ударил в нос. Анна начала покачивать его, инстинктивно вспоминая движения, которые видела только в фильмах или у подруг.
— Тише, тише... — шептала она.
Малыш затих, удивленно глядя на незнакомое лицо. Анна вернулась на кухню с ребенком на руках. Лена смотрела на нее с благоговейным ужасом.
— У тебя талант, — слабо улыбнулась она. — Он у меня на руках так быстро не успокаивается. Я нервничаю, и он чувствует.
— Я просто спокойна, — ответила Анна. — Ему нечего бояться.
— Почему ты пришла именно ко мне? — спросила Анна снова, укачивая Дениса. — У тебя правда никого нет?
— Родители в Саратове. Отец сказал: «Ты разбила чужую семью, теперь получаешь бумерангом. Не смей возвращаться с позором». Мама плачет, но против отца не идет. А подруги... — Лена махнула рукой. — Они все остались в той, прошлой жизни, где были клубы, коктейли и беззаботность. Максим отвадил их всех. Сказал, что они дуры и шлюхи, что замужней женщине нечего делать в таком обществе. Я осталась одна в четырех стенах.
Анна кивнула. Знакомый почерк. Изоляция жертвы — глава первая в методичке домашнего тирана. Сначала он становится твоим миром, а потом этот мир начинает сжиматься, пока не раздавит тебя.
— Вы 20 лет с ним прожили... — тихо спросила Лена, глядя, как Анна держит ее сына. — Как вы выдержали? Как вы не сошли с ума? Или он раньше был другим?
Анна посмотрела в окно, где дождь смывал грязь с улиц, но не мог смыть прошлое.
— Он не был монстром сразу, Лена. Это было как варка лягушки. Сначала вода теплая: забота, подарки, внимание. «Не работай, я всем обеспечу», «Зачем тебе эти друзья, нам же хорошо вдвоем». Потом вода становится горячее: легкая критика, шутки над твоей внешностью или умом. А когда вода закипает, ты уже сварилась. Ты уже веришь, что без него ты — ноль. Я выдержала, потому что потеряла себя. Я думала, что это и есть любовь — жертвовать собой ради его комфорта. Я была не женой, Лена. Я была удобным креслом.
В этот момент в кармане висящего на стуле мокрого плаща Лены зазвонил телефон. Звук был резким, требовательным. Лена вздрогнула всем телом. Она достала аппарат. На экране высветилось фото Максима и подпись «Любимый».
— Это он, — прошептала она, глядя на экран как на бомбу с часовым механизмом. — Что мне делать? Если я не отвечу, он заблокирует карты окончательно.
Анна передала ребенка матери и протянула руку.
— Дай мне телефон.
— Что? Нет, он будет орать... он убьет меня...
— Дай. Сюда. Телефон. Сейчас же.
Лена неуверенно вложила смартфон в ладонь Анны. Анна нажала «принять вызов» и включила громкую связь.
— Ну что, дрянь, нагулялась? — раздался из динамика самоуверенный, чуть пьяный голос Максима. Фонило музыкой и звоном бокалов. — Дождь на улице, холодно, да? Одумалась? Возвращайся, я, так и быть, прощу твою истерику на первый раз. Но чтобы ужин был на столе через сорок минут. И заткни мелкого, у меня голова болит от этого визга. И приведи себя в порядок, смотреть тошно.
Анна глубоко вздохнула, набирая в легкие воздух, пропитанный ароматом свободы, и произнесла своим самым ледяным, самым «редакторским» голосом, которым когда-то исправляла его бездарные ошибки:
— Здравствуй, Максим. Ужин на столе не будет. А мелкий, как ты изволил выразиться о своем сыне, сейчас сыт и в тепле. В моей прихожей.
На том конце повисла долгая, звенящая пауза. Музыка стиха, словно кто-то резко выключил звук во всем мире.
Тишина в трубке длилась вечность. Анна почти физически видела, как шестеренки в голове Максима скрипят, пытаясь сопоставить несопоставимое. Его прошлая жизнь и настоящая, которые он так тщательно держал в разных папках, вдруг слились в один файл.
— Аня? — наконец выдавил он. Голос потерял барские, повелительные нотки, в нем проскользнула детская растерянность. — Ты... Что она там делает? Ты что, сговорилась с ней? Вы что, подружки теперь?
— Лена пьет чай с ромашкой, Максим, — ответила Анна, наблюдая, как молодая женщина укачивает ребенка, прижимая его к груди. — А ты, кажется, забыл, что люди — это не одноразовая посуда. Нельзя просто выбросить человека, когда он перестал быть новым и удобным.
— Не лезь не в свое дело! — рявкнул он, обретая привычную агрессию. Лучшая защита — нападение. — Гони её в шею! Она аферистка! Она специально к тебе пришла, чтобы меня позлить! Она манипулирует тобой! Дай ей трубку! Я ей сейчас мозги вправлю!
Анна встретилась взглядом с Леной. В глазах девушки был ужас, смешанный с робкой надеждой. Она смотрела на Анну, как на волнорез, о который разбивается шторм. Анна медленно, с наслаждением поднесла палец к экрану и нажала красную кнопку «отбой».
— Ты... ты сбросила, — выдохнула Лена, не веря своим глазам.
— И заблокирую номер, если он перезвонит, — спокойно добавила Анна, возвращая телефон. — Сегодня ты ночуешь здесь. Диван в гостиной раскладывается. Постельное белье в шкафу.
Следующие несколько дней превратились в странный, сюрреалистичный быт. Квартира Анны, которая только-только стала ее стерильной крепостью, снова наполнилась хаосом. Но это был другой хаос — живой, теплый. Запах детской присыпки и молочной смеси смешивался с запахом сырой глины и глазури. В ванной сушились крошечные ползунки. Плач Дениса по ночам будил Анну, но, к своему удивлению, она не испытывала раздражения. Она вставала, шла на кухню, делала чай себе и Лене, и они сидели в полутьме, разговаривая шепотом.
Они узнавали друг друга заново. Анна узнала, что Лена обожает Сэлинджера и умеет печь потрясающие пироги с вишней. Лена узнала, что Анна — не «сухая старая грымза», как описывал ее Максим, а женщина с тонким чувством юмора, которая слушает инди-рок и мечтает поехать в Перу.
Максим не унимался. Он перешел в фазу активной осады. Он звонил с незнакомых номеров, присылал сообщения с угрозами, чередующимися с пьяными мольбами о прощении. Он караулил у подъезда, высматривая их окна.
На третий день Анна и Лена сидели на кухне. Босс, презрев все свои кошачьи принципы, лежал рядом с автокреслом, где спал Денис, и охранял его сон, дергая ухом на каждый шорох. Кот принял ребенка в прайд.
— Он не отстанет, — сказала Лена, нервно кусая ноготь. — Он прислал смс. Написал, что заберет ребенка через суд. Что я безработная, бездомная истеричка. Что докажет мою несостоятельность.
— Юридически он прав в одном: у тебя сейчас уязвимое положение, — Анна мыслила прагматично, отключая эмоции. — Но у него есть ахиллесова пята. Его репутация. Он строит из себя святого.
Максим работал финансовым директором в крупном строительном холдинге. Он всегда кичился своим статусом «семьянина» и «надежного партнера». Развод с Анной он преподнес коллегам как «трагическое расхождение путей», где он был благородным страдальцем, оставившим жене всё (что было ложью).
— Что вы предлагаете? — Лена подняла голову.
— Мы не будем с ним воевать его методами. Мы не будем истерить. Мы будем действовать как хирурги. Ты говорила, он вел «черную бухгалтерию» для некоторых частных клиентов? Левачил мимо кассы холдинга?
Лена побледнела, ее глаза расширились.
— Он... он приносил домой документы. Хвастался, как ловко обошел налоги, как спрятал откаты. Я... я фотографировала кое-что. Просто так, от скуки, когда он просил перепечатать цифры в Excel. Я не понимала всего, но видела суммы. Там миллионы.
Анна улыбнулась. Это была улыбка не доброй самаритянки, а военачальника, увидевшего брешь в обороне врага.
— Лена, ты не представляешь, какой подарок ты мне сейчас сделала. Это ядерная кнопка. А теперь слушай план. Ты подаешь на развод и алименты. Я помогаю тебе с адвокатом — у меня есть Рита, моя бывшая однокурсница, она акула в бракоразводных процессах. Пока идет процесс, ты живешь у меня. Официально оформляем договор аренды за 1 рубль, чтобы у тебя было место жительства.
— Но почему? — Лена смотрела на нее, и слезы снова катились по щекам. — Зачем вам это? Я же разрушила ваш брак! Я влезла в вашу постель!
Анна встала, подошла к ней и жестко взяла за плечи.
— Послушай меня внимательно. Ты ничего не разрушала. Нельзя разрушить то, что уже сгнило изнутри. Ты просто нажала на кнопку детонатора бомбы, которая тикала под моим фундаментом двадцать лет. Если бы не ты, была бы другая. Секретарша, официантка, кто угодно. Или я сама бы сломалась и вышла в окно. Ты забрала у меня мужа-паразита, но вернула мне меня. И теперь я возвращаю долг. Мы женщины, Лена. Если мы не будем держаться вместе, нас сожрут.
Вечером того же дня в дверь снова позвонили. На этот раз настойчиво, агрессивно, не убирая палец с кнопки. Звонок захлебывался.
— Открывай! Я знаю, что вы там! Суки! Ведьмы! — голос Максима был слышен даже через двойную дверь.
Анна посмотрела в глазок. Максим был пьян, галстук сбит набок, глаза налиты кровью. Рядом с ним переминался с ноги на ногу молоденький лейтенант полиции с уставшим лицом.
— Открывайте, полиция! — вяло сказал участковый, явно не желавший участвовать в семейной драме.
Анна открыла. Она была одета в элегантный домашний костюм, волосы собраны в пучок. Спокойствие было ее броней.
— Вот! — Максим ткнул пальцем в сторону Лены, которая стояла в глубине коридора с ребенком на руках, загораживая собой проход в детскую. — Она украла моего сына! Она удерживает его в притоне! А эта... эта старая стерва, лесбиянка, ей помогает! Они сговорились!
Участковый посмотрел на чистую, стильную квартиру, на ароматный пирог, стоящий на столе (Лена действительно оказалась отличным кулинаром), на огромного ухоженного кота, презрительно щурящегося на гостей. Потом он посмотрел на невменяемого Максима, от которого разило виски.
— Гражданин, здесь не похоже на притон, — заметил полицейский, доставая планшет. — И на похищение не похоже. Мать с ребенком.
— Вы не понимаете! — орал Максим, брызгая слюной. — Это заговор! Они хотят меня уничтожить! Отдай сына, тварь!
Он рванулся вперед, пытаясь оттолкнуть Анну. Босс, до этого момента изображавший статую, вдруг издал низкий рык и выгнул спину. Анна даже не шелохнулась.
— Максим Викторович, — ледяным тоном произнесла она, глядя ему прямо в переносицу. — Я настоятельно рекомендую вам протрезветь и уйти. Иначе мы прямо сейчас напишем заявление о преследовании, угрозах убийством и попытке незаконного проникновения. У меня установлена камера в прихожей. Идет запись. И аудио тоже пишется.
Она указала на маленькую черную точку под потолком (это был муляж датчика дыма, но Максим этого не знал). Он замер. Его лицо побагровело, жилка на виске забилась.
— Ты... Ты пожалеешь, Аня. Ты сгниешь в одиночестве со своими горшками. А ты, — он повернулся к Лене, и в его глазах была чистая ненависть, — ты ни копейки не получишь. Я сделаю так, что тебя лишат прав. Я найду свидетелей, что ты наркоманка. Ты будешь ползать у меня в ногах!
— Товарищ лейтенант, — обратилась Анна к полицейскому. — Вы слышали угрозы? Прошу зафиксировать в протоколе. И прошу удалить этого гражданина из моего жилища.
Максима увезли в отделение для «прояснения обстоятельств» и составления протокола об административном правонарушении. Когда дверь закрылась, Лена сползла по стене, рыдая. Ее трясло так, что зуб на зуб не попадал.
— Он уничтожит меня, — повторяла она как мантру. — У него деньги, связи, юристы. Кто я против него?
Анна села рядом с ней на пол, обняла за плечи, укачивая, как ребенка.
— У него есть деньги и связи, Лена. А у нас есть твой архив фотографий и мой мозг. И поверь мне, эта комбинация страшнее любого пистолета. Завтра мы идем к адвокату. А потом мы устроим ему такой «чистый лист», что он чернил не найдет, чтобы на нем расписаться. Мы превратим его жизнь в ад, но сделаем это по закону.
В ту ночь они долго не спали. Сидели на кухне, пили вино и разговаривали. Впервые они говорили не о Максиме, а о будущем.
— А я ведь дизайнер по образованию, — вдруг сказала Лена, вертя в руках глиняную чашку работы Анны. — Ландшафтный. Я закончила с красным дипломом. Только Максим сказал, что копаться в земле — это не женское дело для жены топ-менеджера. Сказал: «Твоя задача — украшать собой мой дом, а не чужие сады».
— Серьезно? — Анна посмотрела на свои керамические горшки, стоящие рядами на подоконнике, ожидающие обжига. — У меня есть идея. Безумная, конечно. Но кажется, пазл складывается.
— Какая идея?
— Я делаю горшки, кашпо, вазоны. Ты умеешь работать с растениями, знаешь композицию, понимаешь, какой цветок в какой горшок посадить. Мой цветочный клиент жаловался, что у них слабый флорист, скучные букеты. Как ты смотришь на то, чтобы сделать совместный проект? Керамика и растения. Живое и вечное.
Лена впервые за долгое время искренне улыбнулась. В ее глазах, еще красных от слез, зажегся робкий огонек — огонек творчества и азарта.
— Я бы очень хотела. Правда.
Так, в квартире, где раньше царил культ одного эгоистичного мужчины, начал рождаться союз двух женщин. Но они еще не знали, что Максим приготовил свой последний козырь. Раненый зверь опасен вдвойне, а раненый нарцисс способен на любую подлость.
Прошло полгода. Жизнь в квартире Анны вошла в удивительно гармоничную, почти семейную колею. Денис учился ползать, сметая на своем пути все преграды. Лена расцвела: она постриглась, вернув себе естественный цвет волос, и в ее движениях появилась уверенность профессионала. Работа в бутике и первые заказы на частное озеленение балконов приносили ей небольшие, но собственные деньги.
Анна тоже изменилась. Присутствие молодой энергии и ребенка в доме смягчило ее острые углы. Она стала больше смеяться, меньше думать о «правильности». Их совместный бренд «Глина и Ветвь» набирал популярность в соцсетях. Подписчики были в восторге от истории: две женщины объединились ради творчества. О том, что они бывшие жены одного мужа, знали немногие, но это придавало ситуации пикантности.
Суд по разводу шел тяжело. Максим нанял дорогих «стервятников», которые пытались выставить Лену невменяемой, запрашивали психиатрические экспертизы, придирались к каждой запятой. Но папка с компроматом лежала в сейфе у Риты как гарантия безопасности. Максим знал, что у них что-то есть, но не знал масштаба, поэтому боялся переходить к открытому насилию.
Пока не наступил день рождения Максима. Сорок семь лет. Дата, которую он, видимо, решил отметить особым «подарком».
В тот день Анна получила заказное письмо. Вскрыв конверт, она обнаружила повестку в суд. Но не по делу Лены. Иск был подан против нее самой. Максим требовал раздела квартиры.
— Но это же моя квартира! — воскликнула Анна, белея от ярости. — Она досталась мне от родителей! Это наследство! Он не имеет к ней никакого отношения!
— Что там? — Лена, кормившая Дениса кашей, замерла с ложкой в воздухе.
Анна бессильно опустилась на стул, руки дрожали.
— Он утверждает, что сделал здесь капитальный ремонт на свои средства, который существенно увеличил стоимость жилья. «Неотделимые улучшения». И требует половину стоимости или принудительной продажи квартиры для раздела денег. Он приложил чеки... Боже, откуда у него эти чеки десятилетней давности? Он хранил их? Все эти годы он хранил чеки на плитку и паркет?
Лена взяла бумагу, пробежала глазами текст.
— Он хочет выселить нас. Всех. Это месть. Он понимает, что если заберет у тебя квартиру или заставит продать ее, нам негде будет жить. Я не потяну съем, а у тебя не хватит денег выкупить его долю.
Анна чувствовала, как паника ледяными пальцами сжимает горло. Эта квартира была ее кожей, ее панцирем.
— Он не отступится, — прошептала Анна. — Он готов потратить больше на адвокатов, чем получит от продажи доли, лишь бы увидеть меня на улице. Лишь бы сломать.
Вечером Анна не могла работать. Глина не слушалась, валилась из рук бесформенными комками. Она сидела в темноте на лоджии, глядя на город. Лена уложила сына и вышла к ней с двумя бокалами вина.
— Аня, — твердо сказала она, садясь рядом. — Хватит бояться. Пришло время открыть сейф.
— Это опасно, Лена. Если мы отдадим эти документы налоговой или ОБЭП, его посадят. Реальный срок. Но и тебя могут привлечь. Ты жена, ты знала, ты не донесла. Тебя могут сделать соучастницей или свидетелем. Начнутся допросы, опека может заинтересоваться условиями жизни Дениса. Я не могу так рисковать тобой и малышом.
— А я не могу позволить ему отобрать у тебя дом, который стал домом и для меня, — Лена взяла Анну за руки. Ее ладони были теплыми и сильными, огрубевшими от работы с землей. — Знаешь, что такое кинцуги?
— Японское искусство реставрации керамики? Когда трещины заполняют золотом?
— Да. Мы с тобой — разбитые чашки, Аня. Он нас разбил, каждую по-своему. Но мы склеили друг друга, и наши шрамы теперь из золота. Мы стали ценнее, чем были до встречи с ним. Мы прочнее. Мы не можем позволить ему снова превратить нас в черепки. Звони Рите. Публикуем компромат. Я готова к допросам. Я скажу, что нашла документы при переезде и сразу ушла.
Утром они встретились с Максимом в переговорной его офиса — стекло, бетон, холодный блеск успеха. Он сидел в кожаном кресле, вальяжный, излучающий превосходство. Рядом сидели два адвоката в дорогих костюмах.
— Ну что, девочки? Пришли договариваться? — он ухмыльнулся. — Мое предложение простое: Аня переписывает на меня 50% квартиры добровольно, Лена отказывается от алиментов и дает мне письменное разрешение видеть сына, когда я захочу (читай: никогда, но право иметь хочу). И тогда я, возможно, оставлю вас в покое.
Анна молча достала из сумки пухлую папку и положила ее на полированный стол. Звук был глухим, тяжелым.
— Это что? Капитуляция?
— Это копия, Максим. Оригиналы уже у нотариуса, а цифровая копия — на сервере с отложенной отправкой в прокуратуру и редакцию делового портала. И если ты не отзовешь иск по квартире и не подпишешь соглашение о разводе с Леной на наших условиях прямо сейчас, через час эта бомба взорвется.
Максим лениво, с насмешкой открыл папку. Его ухмылка медленно, как тающее мороженое, сползала с лица, сменяясь маской животного ужаса. Там были не просто фото. Там были схемы вывода денег, офшоры, переписки с подрядчиками об откатах, липовые сметы. Вся его «успешная карьера» была там, на этих листах.
— Ты... ты не сделаешь этого, — прохрипел он, поднимая взгляд на Лену. Взгляд был затравленным. — Тебя тоже затаскают. Ты мать! Подумай о сыне!
— Я думаю о сыне, — спокойно ответила Лена, глядя ему в глаза. — Я не хочу, чтобы он рос с отцом-вором и тираном. Мне все равно, что будет со мной. Я лучше буду убирать подъезды, чем позволю тебе и дальше пить нашу кровь. Но ты ведь трус, Максим. Ты любишь комфорт. Тюремная роба и баланду ты не вынесешь.
В кабинете повисла тишина. Адвокаты Максима переглянулись и деликатно отодвинулись от своего клиента. Они поняли: корабль тонет.
Максим переводил взгляд с Анны на Лену. Он искал в их глазах страх, сомнение, привычную женскую мягкость. Но видел только сталь и золото в шрамах. Две женщины, которые когда-то были врагами, теперь сидели перед ним единым фронтом. Он понял, что проиграл не юристам. Он проиграл их единству.
Его рука дрожала, когда он брал ручку Parker.
— Что подписывать? — глухо спросил он, ссутулившись. Из него словно выпустили весь воздух.
Год спустя.
В новой, расширенной мастерской «Глина и Ветвь» пахло свежим кофе, мокрой землей и весной. Пространство было наполнено светом. Анна заканчивала роспись огромной напольной вазы — сложный узор из переплетенных корней и золотых трещин. Лена составляла масштабную композицию из мха и орхидей для холла бизнес-центра. Двухлетний Денис сидел в манеже, увлеченно размазывая глину по листу бумаги — будущий художник.
— Ань, звонили из галереи современного искусства, — сказала Лена, не отрываясь от работы. Голос ее звенел. — Хотят нашу выставку. Куратор в восторге от концепции «второй жизни». Назвали ее «Диалог поколений».
Анна рассмеялась, вытирая руки о фартук.
— Звучит пафосно. Но мне нравится.
В дверь постучали. Почтальон принес пакет документов. Это было окончательное решение суда. Максим выполнил все условия. Квартира осталась за Анной. Он уехал в другой город, пытаясь начать все с того самого «чистого листа», но слухи о его нечистоплотности (которые все-таки просочились в профессиональные круги) закрыли перед ним двери серьезных компаний. Говорили, он работает начальником отдела продаж в какой-то мелкой фирме по продаже стройматериалов.
Анна посмотрела на Лену. Молодая, красивая, сильная женщина. Она больше не была жертвой. И Анна больше не была «брошенной женой».
— Знаешь, — сказала Анна, подходя к Лене и обнимая ее за плечи. — Я иногда думаю... Если бы он не ушел к тебе, я бы никогда не узнала, кто я есть на самом деле. Я бы так и засохла в той идеальной квартире.
Лена улыбнулась и положила голову ей на плечо.
— А если бы я не пришла к тебе, я бы сгинула. Ты спасла нас, Аня.
Анна покачала головой.
— Мы спасли друг друга.
Босс, вальяжно проходя мимо, потерся о ноги обеих женщин и довольно мурлыкнул, подтверждая этот факт. На столе стояла ваза, склеенная в технике кинцуги. Золотые швы сияли на солнце, делая ее прекраснее, чем она была, когда вышла из печи целой.
Жизнь продолжалась — сложная, неидеальная, с трещинами и сколами, но скрепленная золотом дружбы, она была прочнее любой лжи.
