Дмитрий сидел за кухонным столом, уставившись в чашку остывшего чая. В руках дрожал конверт, который принёс почтальон час назад. Обратный адрес – незнакомый город, незнакомая фамилия. Но письмо начиналось словами: «Мой сын...»
Внутри всё переворачивалось. Словно земля ушла из-под ног. Двадцать пять лет жизни, и вдруг – ты не тот, кем себя считал.
– Дима, что с тобой? – мама вошла в кухню с корзиной белья. – Бледный какой-то.
Он судорожно сжал письмо. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно по всей квартире.
– Мам, а... а ты мне никогда не рассказывала про мое рождение.
Мама замерла, корзина выпала из рук, бельё оказалось на полу. Лицо стало белым, как простыня.
– Откуда вопрос-то? – голос дрожал.
– Мам, скажи честно. Я приёмный?
Она опустилась на стул напротив, словно подкошенная. Руки тряслись.
– Димка... После похорон папы я хотела тебе рассказать, но... – слёзы покатились по щекам. – Боялась, что потеряю тебя.
Дмитрий чувствовал, как внутри него что-то рушится. Мир, который он знал двадцать пять лет, оказался построен на лжи. Но не злой лжи – он видел мамину боль, видел, как она страдает.
– Расскажи, – попросил тихо.
Мама вытерла глаза фартуком, собираясь с духом:
– Нам с папой Бог детей не давал. Семь лет пытались... А потом пошли в детский дом. Там был такой малыш – волосики тёмненькие, глазки карие, как у папы. Семь месяцев тебе было. Ты на ручки ко мне потянулся, улыбнулся... – голос сорвался. – Я поняла сразу – мой это ребёнок! Мой сыночек!
Дмитрий развернул письмо дрожащими руками:
«Дорогой мой мальчик! Мне 42 года, и каждый день этих двадцати пяти лет я думала о тебе. Меня зовут Лида Суслова. Мне было семнадцать, когда ты родился. Отец выгнал из дому, сказал – или ребёнок, или семья. Я была молодая, глупая... Думала, что смогу вернуться за тобой через пару месяцев. Но через два месяца не смогла. Я искала тебя двадцать лет. Умоляю, дай мне шанс познакомиться с тобой.»
– Она... она искала меня, – прошептал Дмитрий. В горле встал ком. Представил семнадцатилетнюю девчонку, которая отдала ребёнка, думая, что временно...
– А я растила, ночи не спала, когда болел! – мама всхлипнула. – Двадцать пять лет! Разве я тебе плохая мать была?
– Мам, ты самая лучшая... – он обхватил голову руками. Внутри всё кипело от противоречивых чувств. Благодарность к маме, которая дала ему дом, любовь, семью. Жалость к биологической матери, которая мучилась столько лет. И странное чувство вины – будто он кого-то предаёт, о чём бы ни думал.
– Но она же страдает! Представляешь, потерять ребёнка и искать двадцать лет?
В дверях появилась бабушка с вязанием в руках:
– О чём тут ревёте? – увидев письмо, нахмурилась. – Ну вот, припёрлась! Столько лет молчала, теперь семью разваливает!
– Баб, не надо...
– Надо! – стукнула спицей по столу. – Чужая тётка! Где была, когда ты в больницах лежал? Когда мама на трёх работах пахала, чтобы тебя в институт отправить?
– Она не знала, где я! – Дмитрий встал, прошёлся по кухне. Хотелось кричать, бежать, спрятаться. – Не знала!
– Димочка, – мама схватила его за руку. – Помнишь, как я тебе песенки пела, читала сказки. Ты засыпал только у меня на груди. Папа говорил – вылитый наш ребёнок, такой же упрямый.
Её голос становился всё тише, воспоминания наплывали:
– А потом ты заговорил... Первое слово – «мама». Не «дай» или «на», а «мама». Я плакала от счастья. Думала – вот он, мой сын, мой кровиночка. В садике воспитательницы говорили – похож на маму характером. А я так гордилась!
Дмитрий слушал и чувствовал, как сердцу больно. Эта женщина была его мамой двадцать пять лет. Она вытирала сопли, лечила разбитые коленки, провожала в школу...
– Знаешь что? Я хочу с ней встретиться, – сказал он.
– Димочка, нет! – мама побледнела ещё больше. – А вдруг ты... вдруг ты уйдёшь от меня?
– Ты настоящая! Просто... просто я должен понять, кто она. И что со мной происходит.
Мама расплакалась:
– Я так боялась этого дня... Когда тебя оформляли, говорили – может, биологические родители объявятся. А я думала – не отдам! Это мой сын.
Следующие дни стали для Дмитрия мукой. Он не мог сосредоточиться на работе, ел через силу. Ночами ворочался в постели, мучаясь вопросами. Кто он? Сын Лиды или сын мамы? Можно ли любить двоих женщин одинаково?
Письмо Лиде он писал два часа, стирая и переписывая заново. Что сказать женщине, которая родила тебя, но незнакома?
«Здравствуйте. Не знаю, как к вам обращаться. Ваше письмо стало для меня шоком. Я узнал правду только на прошлой неделе. Расскажите, пожалуйста, про себя. Мне нужно время всё осмыслить.»
Ответ пришёл скоро. Лида писала про свою жизнь – как после потери сына не смогла больше родить детей, как работала медсестрой в детской больнице, чтобы хоть как-то быть рядом с детьми. Как каждый год в день его рождения покупала торт и плакала одна в пустой квартире.
«Дима (можно я буду звать тебя так?), я не хочу разрушать твою семью. Просто дай мне шанс узнать, каким ты вырос. Я мечтала об этом каждый день.»
После каждого письма Дмитрий чувствовал себя предателем. Мама ходила по дому тише обычного, глаза были красные, улыбалась через силу.
– Опять от неё письмо? – спросила она однажды вечером, заметив, как он читает очередное сообщение.
– Мам, она не враг тебе. Просто женщина, которая потеряла ребёнка.
– А я что, не потеряю? – прошептала чуть слышно. – Ты же мой сын! Мой единственный...
Мама села на диван, обхватила колени руками. Выглядела такой маленькой, беззащитной.
– Я помню каждый твой день, Димочка. Как ты в два года научился говорить «спасибо» и всех этим умилял. Как в четыре года решил стать пожарным и требовал красную каску. Как в школе дрался с мальчишками, которые дразнили Катю Петрову... А она? Что она знает о тебе?
Дмитрий сел рядом, обнял маму за плечи. Она была права – эта женщина знала о нём только то, что он сам рассказывал в письмах.
– Мам, послушай. Ты дала мне жизнь. Настоящую жизнь. Дом, семью, любовь. Разве я могу это забыть?
– А вдруг забудешь? Вдруг поймёшь, что кровь не водица, и уйдёшь к ней?
В её глазах был такой страх, что у Дмитрия защемило сердце. Он вспомнил, как она сидела у его кровати, когда он болел воспалением лёгких. Не отходила трое суток, кормила с ложечки, читала вслух сказки.
– Никуда я не уйду. И останусь твоим сыном. Разве нельзя иметь две семьи?
– Боюсь я, Димочка, – прошептала мама. – Боюсь, что я стану чужой тебе. Что поймёшь – она настоящая мать, а я просто... тётка, которая тебя воспитывала.
– Глупости какие! – он крепче обнял её. – Ты моя мама. Была, есть и будешь.
Но сам Дмитрий мучился не меньше. Каждое письмо Лиде казалось предательством своей мамы Наташи. А игнорировать её страдания – жестокостью. Лида писала про свои поиски, про то, как обивала пороги детских домов, как пыталась восстановить документы. Про бессонные ночи и слёзы.
«Дима, я понимаю, что не имею права на твою любовь. Я её не заслужила. Но дай мне шанс просто увидеть тебя, узнать, что ты счастлив.»
Он чувствовал, как разрывается между двумя женщинами. И понимал – так дальше жить нельзя.
– Слушай, а может, познакомить их? – предложил он однажды за ужином бабушке.
Бабушка подавилась супом:
– Ты с ума сошёл? Здесь, в нашем доме?
– А почему бы нет? Чай попьём, поговорим. Как люди.
– Дима, я не готова, – мама побледнела, когда он сказал ей об этом.
– Мам, а когда будешь готова? Через год? Пять лет? Никогда?
Он встал из-за стола, начал ходить по кухне. Внутри всё кипело.
– Понимаешь, я схожу с ума! Пишу ей и чувствую – предаю тебя. Не пишу – предаю её. А так нельзя!
Мама закрыла лицо руками:
– А я боюсь, что она тебя заберёт...
– Да как она может забрать взрослого мужика? – Дмитрий сел на корточки перед мамой, взял её руки в свои. – Мам, пойми. Она не заберёт меня. И ты для меня не станешь менее важной. Просто... просто у меня теперь две мамы. Разве это плохо?
Мама долго молчала, глядя ему в глаза. Те же карие глаза, что двадцать пять лет назад смотрели на неё из кроватки в детском доме.
– Хорошо, – сказала тихо. – Приглашай.
В субботу к ним приехала Лида. Дмитрий встретил её у подъезда и не сразу узнал – в письмах она казалась увереннее. А тут стояла худенькая женщина в скромном платье, с огромным букетом и дрожащими руками.
– Дима? – её голос был едва слышен.
– Да, это я.
Они смотрели друг на друга, и Дмитрий вдруг увидел знакомые черты – такой же упрямый подбородок, такие же густые брови.
– Боже мой, какой ты... взрослый, – прошептала Лида, и слёзы потекли по щекам.
В квартире их встретила мама. Накрыла стол лучшим сервизом, испекла пирог. Но лицо было каменным.
– Проходите, – сухо кивнула.
Они сидели за столом, и воздух можно было резать ножом. Лида боялась поднять глаза, мама демонстративно разливала чай.
– Спасибо вам, – вдруг сказала Лида, глядя в чашку. – За то, что вырастили такого хорошего человека.
– Да не за что, – мама насупилась. – Свой же ребёнок.
– Свой, – кивнула Лида. – А я... я даже ничего про него не знаю. Какой у него любимый цвет. Какая еда нравится. Что любит читать...
В её голосе была такая тоска, что Наташа смягчилась.
– Зелёный, – неохотно ответила. – Любимый цвет зелёный. И борщ любит, и футбол по телевизору смотрит.
– А ещё он левша, – добавила бабушка, неожиданно вмешавшись. – В детстве всё левой рукой рисовал. Учителя переучивать хотели, а мы не дали.
Лида подняла глаза:
– А я тоже левша... Значит, в меня пошёл.
– И упрямый, как чёрт, – усмехнулась мама. – В пять лет решил собаку завести. Полгода канючил, пока не сдались.
– Завели?
– Завели. Дворнягу Рекса. Дима с ним не расставался.
Постепенно разговор стал теплее. Наталья рассказывала забавные случаи из детства Димы, Лида – о своих поисках, о том, как представляла встречу с сыном.
– Знаете, – сказала мама под конец, отставляя чашку, – я всегда боялась, что он узнает правду и перестанет меня любить.
– А я боялась, что он возненавидит меня за то, что бросила, – ответила Лида. – Хотя знаю – имеет право.
– Никого я не возненавижу, – Дмитрий взял обеих за руки. – У меня просто две мамы. Одна родила, другая воспитала. И обе дороги.
Мама посмотрела на Лиду и вдруг сказала:
– А вы... одна живёте? Семьи нет?
Лида покачала головой:
– После того, как Диму потеряла, замуж так и не вышла. Не смогла.
– Всегда одна, – тихо сказала Наташа. – Это так тяжело...
Дмитрий видел, как что-то менялось в мамином лице. Исчезала настороженность, появлялось сочувствие.
– А работаете где?
– В детской больнице. Медсестрой. – Лида улыбнулась грустно. – Хотела быть рядом с детьми хоть как-то.
– Тяжёлая работа, – кивнула мама. – Я в детском саде работаю. Тоже с детьми вожусь.
К концу вечера женщины говорили уже почти дружелюбно. Лида помогла убирать со стола, мама дала ей банку варенья с собой.
– Приезжайте ещё, – сказала на прощание. – Дима небось ещё много чего расскажет.
---
Через неделю Лида позвонила:
– Дима, а можно... можно я маме твоей помогу? У неё спина болит, я видела, как она морщилась. Я ж медсестра, массаж делать умею.
Так начались регулярные визиты по выходным дням. Лида помогала по дому, лечила Наталье спину. Женщины постепенно привыкали друг к другу.
– Знаешь, – сказала Наталья Дмитрию как-то вечером, – она хорошая. И страдала не меньше нашего. Может, даже больше – терять ребёнка это одно, а не знать, жив ли он, здоров ли... это ад.
Дмитрий обнял маму:
– Не жалеешь, что согласилась познакомиться?
– Не жалею. Понимаешь, я боялась её, как соперницы. А она не соперница. Она... она вторая мама. У тебя теперь большая семья.
**
Лида стала частой гостьей в их доме. Она привозила пироги, помогала маме с консервацией, а с бабушкой обсуждала сериалы.
Дмитрий наблюдал за происходящим и удивлялся – как легко вписалась Лида в их семейный уклад. Словно всегда была частью этого дома.
– Димочка, – сказала мама однажды, когда они остались вдвоём, – а ведь она тебе больше, чем просто родная мать.
– В каком смысле?
– Характером похожа. Та же доброта, та же готовность помочь. И упрямство то же – видел, как она бабушку убеждала к врачу идти? – мама засмеялась. – Думаю, у неё ты бы тоже хорошим человеком вырос.
– Но вырос у тебя, – Дмитрий поцеловал маму в макушку. – И это самое важное.
Лида как-то призналась ему:
– Знаешь, первый раз за долгие годы я чувствую себя нужной. Не просто как медсестра на работе, а как... как мать. Твоя мать.
– Ты и есть моя мать, – ответил Дмитрий. – Просто одна из двух.
Дмитрий смотрел на свою семью – маму, которая его вырастила, Лиду, которая его родила, бабушку, которая всех их терпела – и понимал: семья это не про документы и не про кровь. Семья это про любовь, которой может хватить на всех.
А самое главное – он больше не чувствовал вины. Любить можно многих, и это не делает любовь меньше. Наоборот, она только растёт.
Конец