Не родись красивой 38
Старушка расспрашивала обо всём подряд, словно давно никого не видела и теперь хотела наверстать всё разом.
— А вы кто будете? А чьи? А откуда идёте? А куда вам надо?
Слеповатые глаза её блестели, выражение лица то сомневалось, то оживлялось, то снова становилось задумчивым.
Николай отвечал смело, будто давно приготовился к расспросам. Говорил просто, ровно, но всякий раз находил такие повороты, что бабушка кивала и довольствовалась объяснениями.Он выдумывал историю на ходу, о далёкой деревне, о работе, о родне, и делал это так ловко, что Ольга сидела, чуть повернувшись к нему, и не могла скрыть своего восхищения.
От разговорчивой старушки они узнали важное: верстами тремя дальше, почти в самом лесу, стоит деревня Глинка. Народу там немного, дома редкие, затерявшиеся среди сосен. Но есть главное — церквушка. Маленькая, деревянная, с облупившейся главкой, но служба там вроде еще шла. Вел ее батюшка старенький, но пока живой.
- Тогда идти нам надо, - решил Коля. – Скоро дело будет к вечеру.
Бабушка вскинула голову, потом неожиданно заботливо проговорила.
— Вы бы водички попили… да только ведра у меня пустые. Сил нет ходить к колодцу.
— Я схожу, бабушка, — кивнул Николай. — Сейчас принесу.
Он встал, обошёл дом, взял в сенях ведра и пошёл к колодцу. Ольга осталась сидеть рядом со старушкой, и та, едва Николай отошел, заговорила вполголоса, словно доверяя тайну:
— Ну, расскажи бабке, как народ-то у вас живёт? Новая власть-то… она надолго, а? Говорят, царя-то нашего вернут? Али всё это пустые разговоры?
Ольга растерялась. Она не знала, что отвечать.
— Не знаю… — пробормотала. – Как же его вернут, если уж столько лет прошло?
Старушка кивала, но чувствовалось, что ей важны не ответы — просто голос живой, молодой.
— Ну и ладно, … — говорила она. — Я уж тут с апреля одна сижу, никому не нужная. Народ весь в поле, говорить со мной некогда. А я свое отработала. Вижу плохо.
Николай вернулся с полными ведрами.
- Вот, бабушка, водичка.
- Спасибо, сынок. Подай-ка мне ковшичек.
Николай принес. Помог почерпнуть воды.
— Ох, милая водичка… спасибо, детушки.
— Ну что, бабушка, спасибо тебе. Идти надо, — сказал Николай.
- Подите, голубчики — она перекрестила их слабой, трясущейся рукой. Обвенчаетесь, и воротитесь мужем да женою. Это дело Божье, его спешить нельзя, но и откладывать не стоит. Да берегите друг друга. Дорога нынче не добрая, люди разные… Но Бог с вами.
Николай поблагодарил её низким поклоном, поднял котомку, помог Ольге встать.
Время уже клонилось к вечеру — солнце, хоть и тёплое, но потускнело. Надо было спешить.
Дорога в Глинку оказалась не такой простой, как казалось на словах. Лес встретил их влажным мхом, сыростью и путаницей троп. Сначала тропинка была ровной, затем стала узкой, уходящей то в буераки, то к болотине, где ноги утопали в податливой земле. В густых зарослях она и вовсе пропадала, приходилось оглядываться, искать, где проглядывает след человеческой ноги или свежий сломанный прут.
Солнце садилось ниже. Лес темнел. Пахло смолой и мокрой листвой. Но они всё шли и шли, подбадривая друг друга короткими словами.
И вот между стволами деревьев показался просвет. Ольга первой заметила пригорок и тихо тронула Николая за рукав. На возвышении стояла небольшая церквушка — почерневшая, скромная, но удивительно греющая взгляд. Рядом — несколько домов, тесно прижавшихся друг к другу, как птенцы к наседке.
Увидев это, молодые люди почти одновременно выдохнули — облегчённо, благодарно. Ольга вдруг почувствовала, как дрожат ноги от усталости.
Николай взглянул на небо — закат уже загорелся.
Нет, к вечерней службе они точно не успели.
Дом священника стоял рядом с церквушкой, словно её тень, — низкий, с просевшей крышей, тихий. Николай постучал несмело, сдержанно, и почти сразу за дверью послышались шаги. На пороге появилась пожилая женщина — худощавая, в старом, выцветшем платке, с усталыми, но внимательными глазами.
— Матушка… — почтительно начал Николай. — Нам сказали, что здесь церковь действует. Мы хотели бы… венчаться.
Женщина тяжело вздохнула.
— Некому вас венчать, голуби мои, — тихо проговорила она. — Отец Савелий… почил три недели как. Теперь церковь наша пустая стоит.
Эти слова, словно холодный водопад, обрушились на Николая. Он отвёл взгляд, чтобы скрыть разочарование, а Ольга вжалась в его плечо, будто нуждаясь в защите.
Матушка, немного помолчав, смягчилась:
— Ночлег вам нужен, вижу. Пойдите к деду Мите. Он во втором доме после края живёт. Один он там, старый, да добрый. Не откажет.
Благодарив, они пошли по узкой деревенской улице. Глинка была самой настоящей глушью. Всего один ряд домов, с темными, будто сонными окнами. Издалека слышался лай собаки, а в остальном стояла тишина, густая, как туман в низине.
Дом дядьки Мити оказался немного перекошенным. Николай постучал. Дверь вскоре отворилась, и на пороге показался сухонький старичок с морщинами и живыми, цепкими глазами.
— Чего надобно? — спросил он без суровости.
Николай объяснил, кто они, откуда, что ищут ночлег и матушка в церкви их направила сюда.
Старик выслушал внимательно, а когда Коля достал из котомки белую лепёшку, глаза его блеснули теплом.
— Ну коли так, заходите. Чего ж не пустить? — сказал он, посторонившись. Хлеб у нас дорог, а гость, почётен.
Внутри было бедно, почти пусто. Невысокий стол, один табурет, лавка под окном, да печка.
Старик был общителен, словоохотлив.
—Живём мы тут, вздохнул он, никому не нужные. Власть… ну, говорят, меняется. Только разве нам, старикам, от этого тепло? Приезжали зимой люди, школу вон открыли — вон тот дом, что с подлатанной крышей. Детки учатся поутру, а матери по вечерам. Все буквы знают, счёт немножко. А больше ничего о ней, власти той, мы и не слыхивали.
Он привстал, указал на окна:
— Земли здесь мало. Болота кругом, знамо дело. Но что вырастет, то наше. Колхоза нету. Каждый свою полоску пашет, как и отцы наши. Бог даст — проживём.
Он говорил размеренно, не сетуя, а просто констатируя — так говорят люди, давно примирившиеся с лишениями жизни.
— Молодежь многая ушла искать лучшую долю. Видать, нашла, коли не воротилась. А нам сам Бог велел свой век на родной земле доживать, - дядя Митя поднялся. - Девке, стало быть, матрас соломенный дам. На нем лежать теплее и помягче. А тебе, паренёк… Лето нынче, не зима — на полу придется. Вон фуфайку дам, постелешь. Сам я на печь залезу. Там у меня тоже соломенный матрас. Хотя и лето, а кирпичи холодные, мои старые кости холод не любят.
Николай одну лепешку положил на стол для старика. Вторую разломил напополам, половинку протянул Ольге.
- У меня чай есть, - сказал старик.
В доме пахло сушёными травами, старой одеждой и вечерней тишиной. Ольга, укладываясь на узком матрасе, почувствовала, как сильно устала. Последняя новость лишила последних сил. Николай лёг рядом, на полу, и, повернувшись к ней, тихо прошептал:
— Не расстраивайся. Главное — вместе.
Она улыбнулась ему — доверчиво, трогательно. Закрыла глаза.
За окном медленно сгущалась ночь. Старая деревня, затаив дыхание, погружалась в сон.
Николай, хотя и устал до изнеможения уснуть не мог. Всё, что казалось таким ясным и возможным, рушилось.
Он лежал на полу, на старой, давно вылинявшей фуфайке, слушал, как где-то в углу скребётся мышь, как ровно дышит старик Митя на печи, и всё время думал об одном:
Что дальше? Как быть, если обвенчаться так и не придется?
Их надежда, прийти в город мужем и женой, была не просто частью их безопасности. Для Николая венчание являлось гарантией того, что всё идёт правильно, честно, по-людски. На деле задуманное оказалось несбыточным. Николай был подавлен.
Он повернулся на бок, приподнялся на локоть. В тусклом, неровном свете луны, который пробивался через щель в ставне, он разглядел, как Ольга лежит на своём соломенном матрасе, тихонько подрагивает.
Николай прислушался — её дыхание было неглубоким, прерывистым, будто девушка всё время сдерживает какой-то внутренний страх. Иногда тонкий матрас хрустел под её телом — значит, она переворачивалась с боку на бок.
«Боится…» — подумал Николай, и сердце у него сжалось.
Он тихо прошептал, чтобы не разбудить старика:
— Олюшка, не спишь?
Ответа не последовало, но он видел, что её плечи чуть дрогнули, будто она услышала.
На душе у него стало ещё тяжелее. Он чувствовал — она боится. Боится неизвестности, новых лиц, новых порядков. Боится того, что всё вокруг чужое. Боится каждого шороха, каждой тени.
Ночь в маленькой избёнке тянулась бесконечно. Где-то в лесу ухала сова, под окном брёл кто-то — может, собака, может, лесной зверёк. И каждый звук заставлял Ольгу вздрагивать.
Ночь прошла в тревоге.
Когда Николай всё же провалился в короткую дрему и спустя какое-то время проснулся, серый рассвет уже заглядывал в окна. Старик Митя сопел наверху, а Ольга лежала с открытыми глазами — спокойная, тихая, вслушиваясь в утро их новой жизни.
Николай приподнялся.
— Ты не спала? — спросил он тихо.
Ольга едва качнула головой. Усталые глаза и побледневшее лицо выдавали бессонницу. Плечи ссутулились, будто за ночь на неё легла ноша куда тяжелее дорожной котомки.
— Идти сможешь? — спросил он мягко.
Ольга неуверенно кивнула.
Они дождались, когда дед слезет с печи, поднялись, пошли на улицу умыться. Утренняя свежесть бодрила.
Николай спрашивал у дядьки Мити, нет ли где поблизости ещё деревни. Хоть какой, где батюшка ещё служит. Старик лишь пожал плечами.
— Деревни, милки, конечно, есть, — сказал он. Лесом версты полторы, Глинки-Верхние будут, а дальше ещё какие-то хутора. Только я туда лет десять уж как не хожу. Болото кругом, ноги мои старые туда не несут. А есть ли там служба… кто ж нынче знает? Батюшки-то перевелись.
Николай понял: искать бесполезно. Нужно идти вперёд — в город. А город пугал новыми порядками.
Советы, власть… Он слышал про новые правила, про проверку документов. У Ольги не было ни одной бумажки.
Поблагодарив дядьку Митю за приют, они отправились в путь.
Утренний воздух был свежим, колким, а солнце только пробивалось сквозь верхушки сосен, золотя каждую вершинку.
Дорога обратно к Ильиновке тянулась куда дольше, чем накануне. Тот же лес, та же тропа — но теперь она казалась бесконечной. Корни путались под ногами, кусты царапали руки.
Николай всё время поглядывал на Ольгу.
— Ты устала? Может, передохнём?
Она кивала: «Нет, нет, ничего…» — и всё равно шла медленно, будто через силу, будто тянула за собой какую-то невидимую тяжесть.
Но Николай видел — ей плохо.
Он предлагал присесть, выпить воды, но Ольга только качала головой.
Не потому что не хотела отдыха — просто внутри у неё стояла такая тяжесть, что никакой привал не мог бы облегчить её.
«Не обвенчались.
Не вышло.
И неизвестно, получится ли когда-нибудь».
Эти мысли терзали и ночью, и сейчас не отступали. Она шла рядом с Николаем, любимым, добрым, тем единственным, к кому тянулось её сердце… и в то же время, не мужем. Никем.
Ольга не вытерпела.
— Коля… — посмотрела на него тревожно. — Что же теперь… если нас никто не обвенчает?
Коля старался сохранять спокойствие.
Продолжение.
Дорогие читатели, в 12-00 вас ждет рассказ из жизни "Две мамы"