Кедровый коттедж, выкупленный у какого-то дальнего родственника, оказался не «уютным гнездышком для творческого уединения», как описывал его риэлтор в телефоне, а покосившимся срубом с прогнившими половицами. Но для Егора Тихомирова, мажора, уставшего от контроля родителей, их бесконечных проверок счетов и нравоучений, это было раем. Свобода пахла здесь не дорогим парфюмом, а пылью, старым деревом и грибами, растущими из угла в гостиной.
«Наладить бы интернет, заказать еды и можно жить», — решил он, с трудом запихивая чемодан с дизайнерскими вещами в узкий дверной проем. Родители, конечно, устроят истерику, перекроют карты. Но у него была заначка. И этот дом. Его крепость.
Он провел первую ночь под скрип балок, пугаясь каждого шороха. Утром, раздобыв у соседа дров и растопив печь, Егор впервые почувствовал странное удовлетворение. Сам, своими руками. Даже бутерброд с тушенкой казался шедевром.
На второй день он решил исследовать чердак, до которого не дошли руки риэлторов. Лестница скрипела, как будто предупреждая о чем-то. Люк поддался с натугой. Пыль столбом встала в луче фонарика от телефона. И среди этого хаоса старых сундуков, газет времен застоя и сломанной мебели он увидел книгу. Не простую — толстый фолиант в кожаном переплете с медными застежками. Она лежала на маленьком столике, как на пьедестале, и на ней не было ни пылинки.
Егор осторожно потянул книгу к себе. Застежки щелкнули. Листы были не бумажные, а тонкий пергамент, испещренный странными символами, схемами, которые напоминали то ли чертежи, то ли магические круги. На первой странице крупно было выведено чернилами: «Собрание протоколов и парадигм. Общество «Чертеж».
Он замер. Кто-то уже был здесь. Кто-то недавно. Книга не могла так сохраниться сама. Сердце заколотилось уже не от восторга первооткрывателя, а от леденящей догадки. Он не был здесь первым.
Весь день Егор ходил по дому, проверяя каждый угол. Заброшенный сарай оказался завален не мусором, а странным оборудованием: медные чаши, кристаллы в оправах, что-то вроде огромного компаса с незнакомыми рунами. А в подвале, под грубой мешковиной, он нашел аппарат, похожий на старинный телеграф, но с лампочками, которые слабо пульсировали в темноте тусклым зеленым светом.
Он не спал всю ночь, сидя у печи с книгой на коленях. И по мере того как он листал страницы, сопоставляя схемы с находками в сарае, ужасная картина начала складываться. Это были не просто чертежи. Это были инструкции. Инструкции по созданию порталов, по изменению реальности. «Общество «Чертеж».
На рассвете он услышал шаги на чердаке. Тяжелые, мерные. Не скрип половиц, а уверенная поступь. Егор, забыв про страх, схватил тяжелый подсвечник и, крадучись, поднялся по лестнице.
Люк был открыт. В сером утреннем свете, падавшем из слухового окна, среди хлама стоял человек. Высокий, в длинном, старомодном, но безупречно чистом сюртуке. Он что-то записывал в блокнот, сверяясь с прибором в руке, похожим на астролябию.
— Кто вы? Что вы здесь делаете? — выпалил Егор, поднимая подсвечник.
Человек медленно обернулся. У него было худое, интеллигентное лицо, седые баки и спокойные, пронзительно-ясные глаза. Он смотрел на Егора не со страхом или злостью, а с легким удивлением ученого, обнаружившего в своем лабораторном шкафу новую, неизученную бабочку.
— Я? — голос был низким, вежливым, с легкой картавинкой. — Я живу здесь. А вы, судя по беспорядку, который вы внесли в калибровку защитного контура у входной двери, новый владелец? Очень несвоевременное появление, молодой человек.
— Я владею этим домом! — попытался пафосно заявить Егор, но голос дал трещину.
— Владеете? — Человек приподнял бровь. — Интересная юридическая коллизия. Я арендую чердак и подвал с тысяча восемьсот девяносто четвертого года. У меня есть договор. Правда, с прежним хозяином. Но он бессрочный.
Егор не поверил глазам. Он смотрел на этого... джентльмена из прошлого века, который говорил о «защитных контурах» и стоял среди хлама, как в своей лаборатории.
— Вы... вы шутите? 1894 год?
— Шутка — это ваш подсвечник в качестве аргумента, — сухо заметил человек. — Меня зовут Аркадий Петрович. Я состою в Обществе «Чертеж». Этот дом стоит на уникальной лей-линии, узле силовой сетки Земли. Мы используем его как обсерваторию и мастерскую. Ваш «побег» сильно осложнил мне работу. Пришлось заново маскировать резонаторы под ваш... как его... Wi-Fi роутер.
Егор опустил подсвечник. Все, от чего он бежал — контроль, правила, абсурдность предписанной жизни — бледнело перед этим абсурдом, который оказался реальностью. Родители, отключающие карту, казались теперь мелкой бытовой проблемой.
— Так что же теперь? — глупо спросил он.
Аркадий Петрович вздохнул, закрыл блокнот.
— Теперь есть два варианта. Первый: я стираю вам память об этом месте, и вы уезжаете, решив, что дом вам не подошел из-за... ну, скажем, крыс необычайной величины. Второй: вы приносите мне чаю, перестаете топать по полубакам, и, возможно, со временем, если проявите склонность к познанию, я покажу вам, как работает реальный мир. Тот, что за чертежом.
За окном запела ранняя птица. Луч солнца упал на медные круги астролябии в руках Аркадия Петровича, и они вспыхнули, как живое золото. Егор Тихомиров, мажор, сбежавший от родителей в деревню, медленно поставил подсвечник на пол. Он сбежал от одной клетки, чтобы случайно забрести в другую — невероятную, пугающую и бесконечно притягательную.
— Чай у меня только в пакетиках, — хрипло сказал он.
— Эх, упадок, — покачал головой Аркадий Петрович, но в его глазах мелькнула искорка интереса. — Ладно. Начнем с малого. Идемте, покажу, как «крысиная проблема» на самом деле выглядит в инфракрасном спектре. Спойлер: у нее восемь лап.
Егор последовал за ним, понимая, что его побег только что закончился. И началось что-то совершенно другое.
Егор стоял на скрипучих половицах чердака, держа в руках две кружки с чаем из пакетиков. Пар поднимался к низким, закопченным балкам. Аркадий Петрович что-то настраивал на приборе, напоминающем гибрид патефона и компаса. Та самая «восьмилапая проблема в инфракрасном спектре» оказалась полупрозрачным сгустком энергии размером с кошку, который пульсировал в углу, где сходились тени.
— Эктоплазменный накопитель, — без эмоций пояснил Аркадий Петрович, принимая кружку. — Питается страхом. Видимо, ваши ночные метания по дому пришлись ему по вкусу. Придется рассеять. Поможете?
— Чем я могу… — начал было Егор, но старик уже сунул ему в руки медный диск с выгравированной спиралью.
— Держите вот так. Не дышите. И, ради всего святого, не думайте ни о чем страшном. О родителях, например.
Это было невозможно. Но Егор, стиснув зубы, представил себе бескрайнее скучное поле. Ровные ряды пшеницы. Никаких эмоций.
Аркадий Петрович что-то прожужжал на забытом языке, покрутил ручку прибора. Воздух завибрировал, запахло озоном и сухими травами. Сгусток с тихим хлопком рассыпался мерцающей пылью и исчез.
— Нормально, — буркнул ученый. — Для первого раза.
Так начались дни, которые смешали для Егора реальность в странный, густой коктейль. Утро начиналось не с просмотра соцсетей (интернет здесь и правда ловил только в виде милости), а с проверки «эфирной погоды» по приборам Аркадия Петровича. Показания «барометра Нострадамуса» и «анемометра эфирных ветров» влияли на то, можно ли сегодня пользоваться печкой (чтобы не нарушить тонкие поля) или стоит ограничиться холодными консервами.
Родители звонили. Сначала гневно, потом с тревогой, потом с ледяным молчанием. Егор выключал звук. Его мир сузился до старого дома и расширился до Вселенной одновременно. Он узнал, что подвал — это не просто подвал, а «фокусная линза» для наблюдения за «нижними слоями реальности». Что странное пятно плесени на восточной стене в гостиной — на самом деле карта ближайших лей-линий, и ее нужно «поливать» не водой, а слабым раствором серебра.
Он был грузчиком, ассистентом и объектом для насмешек. «Нет, не так, Тихомиров! Вы жмете на резонатор, как на кнопку лифта! Это искусство, тонкое вмешательство!» — гремел Аркадий Петрович, когда у Егора в руках снова шипел и гас какой-нибудь артефакт.
Но однажды вечером, когда они чистили главный «стабилизатор реальности» (внешне похожий на паровозный котел), случилось нечто.
Аркадий Петрович полез в самый низ агрегата, пробормотав: «Здесь что-то засорило канал фазового перехода…» И вдруг раздался приглушенный крик, синее свечение, и старик выпал оттуда, как мешок. Его лицо было пепельным, дыхание — прерывистым. На лбу пульсировал странный символ, похожий на треснувшую шестеренку.
— Обратный… выброс… — прошептал он, хватая Егора за руку. — «Чертеж»… в блокноте… страница… сорок семь… Держи… контур…
Глаза его закатились. Рука обвисла.
Паника, знакомая, животная, накатила на Егора волной. Он побежал к выходу, к телефону, к миру, где есть «скорая» и все понятно. Но ноги сами замерли у порога. Он оглянулся на неподвижное тело в старомодном сюртуке, на мигающие лампочки странных аппаратов. «Скорая» здесь ничего не поймет. Да и доедет ли? Мир Аркадия Петровича был другим. И теперь он остался один с этим миром.
Егор глухо выругался, вернулся, опустился на колени. Он нашел блокнот. Страница сорок семь. Схема, похожая на нервную систему дома, со стрелками и пометками на том же странном языке. Но некоторые пометки были на полях по-русски, мелким, убористым почерком: «Резервный протокол. Стабилизация оператора при фазовом коллапсе».
Следующий час был самым напряженным в его жизни. Он бегал от чердака к подвалу, крутил непонятные диски, выставляя их по схеме, подносил к губам Аркадия Петровича капли из склянки с надписью «Настойка времени, не внутрь! (наружно на пульс)». Руки дрожали. Он несколько раз ошибался, и тогда в доме начинали летать книги, а из печки доносился шепот на непонятных языках.
Но в конце, когда он, весь в поту, замкнул последний контур, соединив медным проводом два кристалла в гостиной, тишина обрушилась внезапно. Мерцание лампочек стало ровным. А Аркадий Петрович глубоко вздохнул и открыл глаза. Символ на лбу погас.
Он медленно сел, огляделся. Его взгляд упал на блокнот в потных руках Егора, на правильно выставленные рычаги на панели управления.
— Хм, — произнес он. Всего одно слово. Но в нем было больше, чем во всех прошлых насмешках.
— Вы… вы в порядке? — выдавил Егор.
— Фазовый шок. Пустяк, — отмахнулся старик, но встал, опираясь на Егора. Его рука была твердой и тяжелой. — Сорок седьмую страницу… сами прочли?
— Почти. Там были ваши пометки.
— Мои пометки, — повторил Аркадий Петрович задумчиво. Он посмотрел на Егора не как на досадную помеху или нерадивого ученика. Его взгляд был оценивающим, серьезным. — Вы не сбежали. И не запаниковали окончательно. Любопытно.
Он подошел к полке, снял с нее еще одну книгу, тоньше первой, в простом переплете.
— Возьмите. «Основы симпатической механики и этикет при встрече с хронофагами». Для начала. И… заварите свежего чаю. На этот раз, думаю, я найду у себя в запасах что-то получше пакетиков.
Егор взял книгу. Она была теплой на ощупь и чуть вибрировала. Он больше не был беглецом в заброшенном доме. Он был тем, кто остался, когда мастер пал. Тем, кто сумел прочесть инструкцию.
А в окно стучался дождь. Настоящий, деревенский, пахнущий землей и тайной. Его побег, кажется, только что закончился по-настоящему. Начиналась другая история. История дежурного по реальности.
Прошло полгода. Зима вцепилась в старый дом ледяными клыками, но внутри было тепло — не только от печи, которую Егор научился топить, не нарушая «тепловой гармонии эфира», но и от странного, обретенного смысла.
Книга «Основы симпатической механики» была испещрена его пометками на полях. Он уже не путал резонатор с ретранслятором и мог с закрытыми глазами собрать простейший фильтр для «эфирного шума». Аркадий Петрович, хоть и ворчал по-прежнему, стал поручать ему больше. Их отношения изначальной неприязни и снисхождения превратились в спартанскую, но прочную взаимозависимость. Егор видел, как в глазах старика все чаще мелькало что-то вроде уважения, быстро прячемого под маской раздражения: «Ну кто так держит камертон реальности? Вы же расстроите всех элементалей в радиусе версты!»
Родители окончательно перешли в разряд фонового шума — два missed call в неделю. Его мир теперь был здесь, среди скрипа половиц и тихого гула приборов, следящих за пульсом незримого.
Финалом все стало называть позже. А началось оно с того, что в одну февральскую ночь «барометр Нострадамуса» не просто дрогнул — его стрелка завертелась как бешеная, а хрустальный шар в центре устройства потрескался с тихим печальным звоном.
Аркадий Петрович, обычно невозмутимый, побледнел.
—Фазовый разрыв, — сказал он коротко. — На узле. Кто-то пытается влезть сюда с той стороны. Не просто наблюдать — влезть.
Они работали всю ночь. Егор, действуя на автомате, выставлял защитные контуры по схеме, которую уже знал наизусть. Но тревога в голосе наставника была новой, и она леденила душу. Воздух в доме стал густым, тягучим, тени от свечей извивались сами по себе, будто пытаясь убежать.
На рассвете стало ясно — их отбрасывают. Защита трещала по швам. В подвале, в самом эпицентре узла, начало формироваться нечто. Не сгусток, а воронка. Пятно абсолютной черноты, которое медленно высасывало из комнаты свет, звук и, казалось, сам воздух. Из него доносился шелест тысяч страниц и далекий, металлический скрежет.
— «Архивариус», — с ненавистью прошипел Аркадий Петрович, вцепившись руками в панель управления, с которой сыпались искры. — Охотник за знаниями Общества. Он почуял нашу активность после того инцидента со мной. Он хочет не просто книгу — он хочет стереть эту точку доступа, вместе с нами.
Воронка росла. По стенам поползли синие, холодные трещины. Егор чувствовал, как его собственная воля, его память начинают затягиваться туда, в эту черноту. Всплывали обрывки: лицо матери, пароль от старой почты, формула из учебника химии — все это утекало, как вода в песок.
— Егор! — крикнул старик, и в его голосе впервые прозвучал не приказ, а просьба. — Главный стабилизатор! Его нужно… перезагрузить изнутри! Снаружи уже нельзя!
Егор посмотрел на тот самый котелоподобный агрегат, из которого полгода назад вытащил учителя. Рядом с ним пространство уже дрожало, как марево.
— Как «изнутри»? — прокричал он, перекрывая нарастающий вой.
— Залезешь в сердцевину! Там рубильник! Но связь с реальностью прервется! Тебя может… стереть!
Выбора не было. Либо их сотрут сейчас вместе с домом и половиной губернии, либо риск. Егор, не думая, рванул к стабилизатору. Люк открылся с шипением. Внутри пахло озоном и сталью. Он втиснулся в тесную камеру, усеянную кристаллами, которые теперь горели алым, тревожным светом.
Дверца захлопнулась. Звуки мира — вой воронки, крики Аркадия Петровича, скрежет дома — исчезли. Осталась только оглушительная тишина и пульсация алого света. Перед ним был тот самый рубильник — массивная, архаичная рукоять.
А потом в тишине зазвучали голоса. Не извне. Изнутри него.
«Вернись. Ты же всего лишь испорченный мажор. Зачем тебе это? Тебя ждут. Теплая квартира. Отец простит. Мать будет жалеть. Это проще»— это был голос отца, холодный и четкий.
«Ты умрешь здесь один, в этой железной коробке. Никто не узнает. Никто не заплачет по тебе. Ты — ошибка»— это был его собственный голос, полный ненависти.
Это был «Архивариус». Он атаковал не стены, а разум. Выкачивал не знания, а саму суть, личность, оставляя лишь пустоту.
Егор сжался, упираясь лбом в холодный металл. Он видел заманчивые картинки: он выходит из лифта в родной квартире, пахнет едой, все привычно, безопасно… Сдаться было так легко.
Но тогда он вспомнил другое. Ярость Аркадия Петровича, когда у них впервые получилось стабилизировать малый контур. Тот первый глоток чая после победы над «восьмилапой проблемой». Усталость в глазах старика, когда он рассказывал о том, как десятилетия держал этот рубеж в одиночку. Тихие вечера, когда мир за окном был просто миром, а не набором опасных энергий, и в нем было хорошо.
Он не был здесь случайным гостем. Он был дежурным. Пусть пока учеником. Но дежурным.
— Нет, — хрипло сказал он в алую тишину. — Я не вернусь. Это мой пост.
И он рванул рубильник на себя.
Миг абсолютной, всепоглощающей белизны. Ни звука, ни мысли, ни себя.
---
Он очнулся на холодном полу чердака. В ноздрях щипало от запаха гари и озонованного воздуха. Тишина была обычной, деревенской, звонкой после бури. Трещины на стенах светились слабым, угасающим золотым светом и потихоньку затягивались.
Аркадий Петрович сидел на сундуке рядом, его сюртук был обгоревшим на плече. Он смотрел на Егора усталыми, но невероятно спокойными глазами.
— Ну вот, — прохрипел старик. — Пост не сдали.
Егор попытался встать, но тело не слушалось. Он просто лежал и смотрел в потемневшие балки над головой, чувствуя, как в него возвращаются простые вещи: холод пола, боль в виске, где он ударился, вкус железа на языке. И чувство — не пафосной победы, а тяжелой, честной работы, которую сделали. Вместе.
— «Архивариус»? — сумел выговорить он.
— Отступил. Надолго. Твой… фокус внимания его ослепил. Он ждал страха, сожаления, слабости. А ты сделал выбор. Твердый, глупый, но выбор сторожа. Это сильнее любой магии.
Они молчали. Где-то за окном с крыши упала тяжелая шапка снега.
— Родители… — вдруг вспомнил Егор. Голосовые сообщения. Они же были в телефоне. Он потянулся в карман. Гаджет был мертвым кирпичом, все микросхемы выжжены скачком энергии.
Аркадий Петрович вздохнул, покопался в своем потертом портфеле и протянул Егору старый, складной телефон-«раскладушку».
— Позвони. Скажи… что жив. Что остаешься. Скажи, что нашел работу. Дежурным. Вахтовым методом.
Егор взял тяжелую холодную «раскладушку». Он вышел на скрипучее крыльцо. Утро было хрустально-ясным, снег слепил глаза. Он набрал номер. Мама ответила сразу, голос сдавленный, полный бессонной ночи и гнева, который уже выгорел, оставив только пепел страха.
— Мам, — сказал Егор, и его голос, к его собственному удивлению, звучал спокойно и твердо. — Я в порядке. Я… остаюсь здесь. У меня тут дело. Серьезное. Я нашел… себя.
Он ждал истерики, криков, угроз. Но в трубке была долгая пауза. Потом вздох.
— Ты… уверен? — спросила мать, и в ее голосе он впервые услышал не приказ, а вопрос. Робкий и усталый.
— Да, — ответил Егор, глядя на следы сияющих трещин на бревенчатой стене дома, которые медленно таяли, как шрамы. — Я уверен. Я дома.
Он положил трубку. Мир не рухнул. Он просто стал другим. Там, в городе, была его прошлая жизнь. А здесь, на пороге старого дома, от которого шел легкий пар в морозный воздух, стоял он. Егор Тихомиров. Бывший мажор. Младший дежурный по реальности. Человек, который сделал выбор и остался на своем посту.
Сзади послышались шаги. Аркадий Петрович вышел на крыльцо, неся две крушки. Пахло не пакетиками, а настоящим чаем, травами и чем-то еще, звездным.
— Ну что, — буркнул старик, протягивая кружку. — Теперь уж точно придется учить вас дальше. Раз уж вы так вписались в интерьер. Как минимум, надо починить то, что «Архивариус» поломал. Работы — на год.
Егор принял кружку. Теплота обожгла ладони, прошла внутрь, растопила остатки ледяного страха. Он глотнул, посмотрел на бескрайнее снежное поле, на лес на горизонте, на этот странный, безумный, единственно настоящий свой дом.
— Да, — сказал он. — Надо починить.
И в его словах не было тяжести. Была ответственность. И тихая, непоколебимая уверенность. Он больше никуда не бежал. Он прибыл.