Когда свекровь протянула мне конверт с «подарком на годовщину», я ещё не знала, что через час моя жизнь перевернётся с ног на голову.
— Открывай, открывай, не стесняйся! — торопила Тамара Ивановна, нетерпеливо постукивая наманикюренными пальцами по столу. — Там кое-что особенное. Мы с Пашенькой долго думали, чем тебя порадовать.
Я посмотрела на мужа. Павел сидел напротив, уткнувшись в телефон, и делал вид, что происходящее его не касается. Впрочем, это было его обычное состояние в присутствии матери — безучастное, отстранённое, словно он находился в параллельной реальности.
Конверт был плотным, дорогим, с золотым тиснением. Внутри лежал сложенный вчетверо лист бумаги. Я развернула его и несколько секунд тупо смотрела на текст, не понимая смысла слов.
«Договор дарения...»
«Тамара Ивановна Соколова... дарит... дачный участок...»
«Одаряемая — Марина Александровна Соколова...»
Я подняла глаза на свекровь. Та сияла, как начищенный самовар, ожидая бурных восторгов и благодарностей.
— Шесть соток в Подмосковье! — торжественно объявила она. — С домиком! Ну, домик так себе, конечно, сарайчик больше, но участок хороший. Там и яблони, и вишни, и грядки под картошку. Будешь на свежем воздухе копаться, здоровье поправлять. А то бледная ходишь, как поганка. Солнца тебе не хватает.
Я молча перечитала договор. Что-то здесь было не так. Что-то царапало, как заноза под ногтем.
И тут до меня дошло.
— Тамара Ивановна, — медленно произнесла я, — откуда у вас эта дача?
— Как откуда? Купила! — свекровь гордо расправила плечи. — Давно присматривала, ещё с весны. Хорошее место, тихое. Соседи — приличные люди, не алкоголики какие-нибудь. Председатель товарищества — мой бывший одноклассник, Петя Сидоров. Он мне и подсказал, что участок продаётся.
— И сколько стоил этот участок? — я почувствовала, как внутри начинает подниматься что-то холодное и тревожное.
— Ой, ну что ты сразу о деньгах! — свекровь махнула рукой. — Неприлично спрашивать. Это же подарок! Радуйся давай, а не допрос устраивай.
— Мам, — подал голос Павел, не отрываясь от экрана, — ну скажи ей. Она всё равно не отстанет.
Тамара Ивановна поджала губы, изображая оскорблённую добродетель.
— Миллион восемьсот. Но это по-божески, между прочим! Сейчас такие участки за два с половиной уходят. Петя мне скидку сделал, по старой дружбе.
Миллион восемьсот.
У меня зашумело в ушах. Я отложила договор на стол и очень спокойно, очень размеренно спросила:
— Павел, откуда твоя мама взяла миллион восемьсот тысяч рублей?
Муж наконец оторвался от телефона. В его глазах мелькнуло что-то похожее на испуг, но он быстро взял себя в руки.
— Вик... Марин, — он запнулся, — это её деньги. Она копила.
— Копила? — я усмехнулась. — На пенсию в двадцать три тысячи? За полгода накопила почти два миллиона?
Тишина повисла над столом, как грозовая туча. Свекровь перестала улыбаться. Её лицо приобрело то самое выражение — каменное, непроницаемое, — которое я видела каждый раз, когда она чувствовала, что её планы под угрозой.
— Пашенька ей помог, — процедила она сквозь зубы. — Сын имеет право помочь матери. Или в твоей семье родителям не помогают?
— Сколько? — я повернулась к мужу. — Сколько ты ей дал?
Павел молчал, вертя в руках телефон. На его виске пульсировала жилка — верный признак того, что он врёт или собирается соврать.
— Отвечай, Паша.
— Миллион, — выдавил он наконец. — Миллион четыреста. Остальное мама добавила.
Миллион четыреста.
Я откинулась на спинку стула, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Миллион четыреста — это были наши деньги. Деньги, которые мы откладывали три года на первоначальный взнос по ипотеке. Деньги, ради которых я брала подработки, сидела ночами над чужими проектами, экономила на всём, включая нижнее бельё и косметику.
— Это был наш депозит, — прошептала я. — Наш. Совместный.
— Технически он был на моём счету, — буркнул Павел. — Мы же не расписаны по брачному договору, деньги...
— Три года, Паша. Три года я работала на износ, чтобы у нас была своя квартира. А ты за моей спиной отдал всё матери на дачу?
Свекровь фыркнула, откидываясь на стуле.
— Ну и что такого? Квартира — это прихоть. А земля — это вечное. Земля детям достанется, внукам. Ты ещё спасибо скажешь, когда состаришься и некуда будет картошку девать. А пока поживёте в съёмной, не баре. Я в твои годы вообще в общежитии жила, в комнате на четверых, и ничего, не жаловалась.
Я смотрела на эту женщину — на её самодовольное лицо, на дорогое платье, на золотые серьги в ушах — и чувствовала, как внутри что-то рвётся. Не сердце, нет. Скорее — терпение. Та самая ниточка, на которой три года держалось моё уважение к «семейным ценностям» и «священным узам».
— Вы украли мои деньги, — сказала я тихо, но в наступившей тишине мой голос прозвучал как удар колокола.
— Не смей! — взвизгнула свекровь, вскакивая со стула. — Не смей меня обвинять! Я тебе подарок сделала! Дачу на твоё имя оформила, неблагодарная! А ты — «украла»! Да я тебя...
— Вы украли, — повторила я, поднимаясь. — И я это докажу. А дачу вашу можете засунуть себе в грядку. Я в этой афере участвовать не собираюсь.
Я взяла со стола договор, медленно, демонстративно порвала его на мелкие кусочки и бросила обрывки на пол. Белые клочки разлетелись по ламинату, как снежинки.
— Ты что наделала?! — Тамара Ивановна схватилась за сердце. — Паша! Ты видел?! Она договор порвала! Документ!
— Это была копия, — спокойно сказала я. — Для регистрации нужен оригинал, который, полагаю, у нотариуса. Но не переживайте. Я его тоже найду. И аннулирую. Потому что моего согласия на эту сделку не было.
— Твоего согласия и не нужно! — отрезала свекровь. — Это деньги моего сына, а не твои! Ты вообще кто такая? Жена? Да вы даже венчаны не были! Гражданский брак — это фикция! Никаких прав у тебя нет!
Я посмотрела на Павла. Он сидел, сгорбившись, и молчал. Не защищал меня. Не извинялся. Просто сидел и ждал, пока буря пройдёт. Как всегда.
— Паша, — сказала я, — посмотри на меня.
Он поднял голову. В его глазах не было ни раскаяния, ни стыда. Только усталость и раздражение. Будто я была назойливой мухой, которая мешала ему жить.
— Ну что? — спросил он. — Что ты хочешь услышать? Что я был неправ? Ладно, был неправ. Но деньги уже потрачены, дача куплена. Что теперь, машину времени изобретать?
— Нет, — я покачала головой. — Машину времени изобретать не надо. Надо просто собрать вещи.
Свекровь замерла с открытым ртом.
— Чьи вещи?
— Твои, — я кивнула на мужа. — И её тоже, если она не уйдёт отсюда в ближайшие пять минут.
Следующие три часа были похожи на кошмар, от которого невозможно проснуться. Тамара Ивановна рыдала, кричала, проклинала меня всеми известными ей способами. Она звонила каким-то родственникам, жаловалась подругам, грозилась вызвать полицию, психиатрическую бригаду и почему-то пожарных. Павел метался между нами, пытаясь что-то объяснить, успокоить, примирить, но его слова разбивались о стену моего ледяного спокойствия.
Я не кричала. Не плакала. Не устраивала истерик. Я просто собирала вещи мужа в большие клетчатые сумки — те самые, которые мы покупали для переезда в нашу будущую квартиру.
Рубашки. Брюки. Носки. Зарядки от телефонов. Документы из ящика стола. Геймерская мышка, которую он любил больше, чем меня. Всё это летело в сумки без разбора, без системы, без сантиментов.
— Марина, остановись! — Павел перехватил мою руку, когда я потянулась к его ноутбуку. — Давай поговорим как взрослые люди!
— Взрослые люди не врут друг другу три года, — ответила я, стряхивая его пальцы. — Взрослые люди не крадут семейные сбережения. Взрослые люди не прячутся за мамину юбку, когда запахло жареным.
— Я не крал! — он повысил голос. — Это были мои деньги! Я их зарабатывал!
— А я, значит, сидела сложа руки? — я развернулась к нему. — Кто оплачивал коммуналку, пока ты «вкладывался в стартап», который прогорел через полгода? Кто покупал продукты, пока ты «искал себя» и целыми днями играл в танки? Кто взял подработку, чтобы ты мог пройти дорогущие курсы по программированию?
— Это было давно...
— Это было два года назад, Паша. Я помню каждый рубль, который мы откладывали. Помню, как ты говорил: «Ещё немного, и у нас будет свой дом». Помню, как планировали, какую мебель купим, какие обои поклеим. А теперь выясняется, что вместо квартиры у нас шесть соток с сарайчиком. И даже это — подарок от твоей мамочки, которая на мои деньги решила изобразить благодетельницу.
— Мариночка! — всхлипнула из угла Тамара Ивановна. — Я же хотела как лучше! Думала, будете на природу выезжать, шашлыки жарить, баньку построите...
— Баньку? — я горько рассмеялась. — На какие шиши, интересно? Вы же всё до копейки вытрясли!
— Да сколько можно?! — взревел Павел. — Хватит! Надоело! Деньги, деньги, деньги! Только и слышу! А как насчёт семьи? Как насчёт того, что мама уже не молода и ей нужна дача, чтобы отдыхать? У неё суставы болят, ей свежий воздух нужен!
Я замерла.
— Ты сейчас серьёзно? Ты ставишь суставы своей матери выше нашего будущего?
— Я ставлю свою мать выше твоих претензий! — отрезал он. — Ты три года пилишь меня этой квартирой. «Квартира, квартира, квартира». А жить можно и здесь. Нормальная съёмная хата, чего тебе не хватает?
— Мне не хватает уважения, Паша. Мне не хватает честности. Мне не хватает мужа, который будет на моей стороне, а не подпевать маме в каждом вопросе.
— Я не подпеваю!
— Ты молчал, когда она называла меня бездельницей. Молчал, когда она критиковала мою готовку, мою внешность, мою работу. Молчал, когда она приходила без предупреждения и рылась в наших вещах. И сейчас молчишь, когда она фактически обворовала нас обоих.
— Не обворовала! — свекровь снова подала голос, вытирая слёзы кружевным платочком. — Я вложила! Инвестировала! Дача — это актив! Она в цене только растёт! Через пять лет за три миллиона продадите, ещё спасибо скажете!
Я подошла к окну и посмотрела на улицу. Внизу, во дворе, дети катались на качелях, собачники выгуливали питомцев, старушки сплетничали на лавочке. Обычный вечер обычного дня. А у меня только что рухнул мир.
— Знаете, Тамара Ивановна, — сказала я, не оборачиваясь, — я три года пыталась стать вам хорошей невесткой. Готовила ваши любимые блюда, терпела ваши замечания, делала вид, что не слышу, как вы шепчете Паше, что он мог бы найти кого получше. Я думала: ладно, у всех свои тараканы, как-нибудь притрёмся. Но сегодня вы перешли черту.
— Какую ещё черту? — огрызнулась свекровь.
— Черту порядочности. Вы взяли деньги, которые принадлежали не только вашему сыну. Вы распорядились ими без моего ведома. Вы поставили меня перед фактом и ещё имеете наглость требовать благодарности. Это не «помощь матери». Это — мошенничество.
Я повернулась к ней.
— И я его так не оставлю.
Неделя, которая последовала за тем вечером, была одной из самых тяжёлых в моей жизни.
Павел уехал к матери — сначала «на пару дней, пока ты успокоишься», потом «ещё немного, мама плохо себя чувствует», потом просто перестал объяснять. Его вещи так и стояли в коридоре, запакованные в сумки, — забрать их он то ли не мог, то ли не хотел.
Я не плакала. Честно. Слёзы просто не шли. Вместо горя внутри была пустота — огромная, звенящая, как заброшенный храм. Я вставала утром, шла на работу, делала макеты, общалась с заказчиками, возвращалась домой, ложилась спать. Механически, на автопилоте.
Подруга Светка, узнав о случившемся, примчалась ко мне в тот же вечер с бутылкой вина и коробкой эклеров.
— Мариша, ты как? — она заглядывала мне в глаза с тревогой матери, чей ребёнок наступил на гвоздь.
— Нормально, — соврала я.
— Врёшь. Но ладно, имеешь право. Что делать будешь?
Я пожала плечами. Что делать? Хороший вопрос. Юрист, к которому я сходила на консультацию, развёл руками: деньги были на счету Павла, формально он имел право распоряжаться ими как угодно. То, что я три года вкладывала в эту кубышку, никак не зафиксировано. Моё слово против его слова.
— Можно попробовать через суд, — сказал юрист без особого энтузиазма. — Доказать, что деньги были совместными сбережениями. Но это долго, дорого и без гарантий. Если честно, не советую.
Я вышла из его кабинета с ощущением полного бессилия. Три года работы — коту под хвост. И никакой справедливости.
Перелом случился через десять дней — там, где я меньше всего ожидала.
В тот вечер я засиделась в кафе с ноутбуком, доделывая срочный заказ. Домой возвращаться не хотелось — там было слишком тихо, слишком пусто, слишком много воспоминаний.
И тут мне позвонила Тамара Ивановна.
— Марина, — её голос был непривычно мягким, почти заискивающим. — Нам надо поговорить. Приезжай к нам. Поужинаем, обсудим всё спокойно, по-семейному.
Я хотела отказаться. Каждая клеточка моего тела кричала: не езди, это ловушка. Но что-то — любопытство? усталость? мазохизм? — заставило меня сказать:
— Хорошо. Буду через час.
Квартира свекрови встретила меня запахом жареной картошки и звуками телевизора из гостиной. Тамара Ивановна открыла дверь в фартуке, с раскрасневшимися щеками, изображая радушную хозяйку.
— Проходи, проходи, не стой на пороге! Пашенька, посмотри, кто пришёл!
Павел выглянул из комнаты. Он похудел за эти дни, осунулся, под глазами залегли тени. На секунду мне стало его жалко, но я тут же одёрнула себя. Нет. Никакой жалости. Он знал, что делает.
Ужин прошёл в натянутом молчании. Свекровь подкладывала мне котлеты, наливала чай, рассказывала какие-то истории из жизни соседей. Павел ковырял вилкой салат и избегал моего взгляда.
После десерта — магазинного торта, который свекровь порезала на идеально ровные куски, — Тамара Ивановна откашлялась.
— Марина, — начала она тоном, которым обычно объявляют приговор, — мы с Пашей всё обсудили. Он готов вернуться. Но есть условия.
— Условия? — я приподняла бровь.
— Да. Во-первых, ты должна извиниться за свои слова. То, что ты наговорила в тот вечер, было неприемлемо. Обзывать меня воровкой — это за гранью.
— Я не обзывала. Я констатировала факт.
— Не перебивай! — свекровь повысила голос, но тут же взяла себя в руки. — Во-вторых, ты примешь дачу в дар. Без истерик и претензий. Это хороший актив, и ты должна быть благодарна.
— А в-третьих?
— В-третьих, — свекровь выдержала паузу, — ты перестанешь настраивать Пашу против меня. Он — мой сын. Моя плоть. И никакая жена не имеет права вставать между матерью и ребёнком.
Я медленно отодвинула от себя чашку с чаем.
— Это всё?
— Пока всё. Если будешь хорошо себя вести, может, и на свадьбу когда-нибудь согласимся. А то живёте как бродяги, без штампа, без венца. Стыдно людям в глаза смотреть.
Я посмотрела на Павла. Он сидел, уставившись в стол, и молчал. Как всегда.
— Паша, — позвала я. — Ты согласен с этими «условиями»?
Он пожал плечами.
— Мам дело говорит. Надо как-то жить дальше. Не можем же мы вечно ссориться из-за денег.
— То есть ты считаешь, что я должна извиниться за то, что возмутилась кражей?
— Это не кража! — вспыхнул он. — Сколько можно?! Деньги пошли на дело! На дачу! Которая теперь твоя! Ты вообще понимаешь, какой подарок тебе сделали?!
— Подарок? — я горько усмехнулась. — На мои же деньги? Это как если бы я вытащила из твоего кошелька тысячу, купила на неё цветы и торжественно вручила тебе же. «На, дорогой, это тебе от меня!»
— Ты передёргиваешь!
— Нет, Паша. Я называю вещи своими именами. Чего вы с мамой панически боитесь.
Свекровь поднялась из-за стола. Её лицо побагровело.
— Значит, отказываешься? — процедила она сквозь зубы.
— Отказываюсь, — кивнула я.
— Тогда убирайся. И Пашу больше не ищи. Он останется со мной.
Я тоже встала. Спокойно, без суеты. Взяла со стула свою сумку, надела пальто.
— Паша, — обратилась я к мужу в последний раз. — Ты точно этого хочешь?
Он молчал. Смотрел в пол, кусал губы, но молчал.
— Понятно, — сказала я. — Что ж. Прощай, Паша. Было... познавательно.
Я вышла из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь. Не хлопнула, не ударила — просто закрыла. Эта семья не стоила даже эмоционального жеста.
Развод — если можно так назвать расставание людей, которые не были расписаны, — занял на удивление мало времени.
Павел приехал за вещами через неделю, пока я была на работе. Забрал сумки, оставил на столе записку: «Извини. Так лучше для всех». Я скомкала бумажку и выбросила в ведро.
Квартиру пришлось сменить — аренда была оформлена на двоих, и хозяйка не хотела связываться с «разборками». Я нашла маленькую студию на окраине, дешёвую и чистую, с видом на промзону. Зато своя. Зато тихо. Зато никто не придёт без спроса и не съест мой ужин.
Деньги на депозит я начала копить заново. С нуля. Рубль к рублю. Это было больно — понимать, что три года жизни стёрты, как файл с жёсткого диска. Но я справлялась. Потому что теперь у меня была цель, а не иллюзия.
Прошло полгода.
В один из апрельских вечеров мне позвонила незнакомая женщина.
— Марина? Марина Соколова?
— Да, это я.
— Меня зовут Елена. Елена Сидорова. Мой муж — председатель того дачного товарищества, куда Тамара Ивановна купила участок.
Я насторожилась.
— И что?
— Тут такое дело... — женщина замялась. — Короче, Тамара подала на вас в суд. За то, что вы отказываетесь принять дарение. Говорит, что вы её оскорбляли и унижали. Требует компенсацию морального вреда. Двести тысяч.
Я опустилась на стул.
— Что?!
— Да-да, я сама в шоке была, когда узнала. Петя, муж мой, рассказал. Они же с Тамарой одноклассники, помните? Так вот, она у него справку просила, что дача была куплена «для любимой невестки». Типа, доказательство добрых намерений.
— И он дал?
— Дал, козёл старый. А теперь чешет репу, потому что понял, во что вляпался. Тамара-то всем растрезвонила, какая вы неблагодарная. А я посмотрела на эту ситуацию и подумала: что-то тут не чисто. Позвонила вам. Вдруг пригодится.
Я помолчала, переваривая информацию.
— Елена, спасибо. Вы даже не представляете, как мне это пригодится.
— Удачи вам, — сказала она и повесила трубку.
Суд состоялся в мае.
Я пришла во всеоружии. За два месяца подготовки я собрала всё, что могла: выписки со своих счетов, показывающие регулярные переводы Павлу «на общие нужды»; скриншоты переписок, где мы обсуждали накопления на квартиру; свидетельские показания подруг, которые знали о наших планах.
Свекровь явилась в суд как на парад — в дорогом костюме, с причёской, с адвокатом в дорогом костюме.
— Эта женщина, — вещала Тамара Ивановна, указывая на меня пальцем, — разрушила мою семью! Она настроила сына против матери! Она отвергла бесценный дар! Она назвала меня воровкой при свидетелях!
Судья — усталая женщина средних лет — слушала её с каменным лицом.
— У вас есть доказательства морального вреда? — спросила она.
— А как же! — свекровь прижала руку к сердцу. — Я ночами не сплю! У меня давление скачет! Я плачу каждый день!
— Медицинские справки?
— Я... у меня...
— Ясно. А у вас? — судья повернулась ко мне.
Я встала.
— Ваша честь, я хочу подать встречный иск. О признании недействительным договора дарения и о взыскании неосновательного обогащения.
По залу пронёсся шёпот. Свекровь побледнела.
— На каком основании? — спросила судья.
— На основании того, что деньги, потраченные на покупку дачи, были совместными накоплениями меня и гражданина Соколова. Вот выписки, подтверждающие мои переводы. Вот переписка, где мы обсуждали цель накоплений. Вот показания свидетелей.
Адвокат свекрови вскочил.
— Это не доказательство! Деньги были на счету моего клиента... то есть сына моей клиентки! Он имел право распоряжаться ими!
— Это верно, — кивнула я. — Но дача была куплена с целью подарить её мне. Вот справка от председателя товарищества, где чёрным по белому написано: «для любимой невестки». Если бы я приняла этот дар, я бы фактически легализовала кражу собственных денег. Это называется «введение в заблуждение» и «злоупотребление доверием».
Судья взяла справку, изучила её.
— Гражданка Соколова, — обратилась она к свекрови, — вы можете это прокомментировать?
Тамара Ивановна открыла рот, но не издала ни звука. Её лицо приобрело цвет свёклы.
— Это... это Петька написал... он не так понял... я просто хотела как лучше...
— Суд удаляется на совещание, — объявила судья.
Решение вынесли через два часа.
Иск Тамары Ивановны о моральном вреде был отклонён. Мой встречный иск — удовлетворён частично. Суд постановил: Павел Соколов обязан вернуть мне семьсот тысяч рублей — половину от суммы, потраченной на дачу, — в течение года.
Это было меньше, чем я вложила. Но это была победа.
Когда я выходила из здания суда, меня окликнул знакомый голос.
— Марина!
Я обернулась. Павел стоял у крыльца, сутулый, потерянный. Рядом с ним топталась мать, бросая на меня испепеляющие взгляды.
— Марина, подожди, — он подошёл ближе. — Я хотел сказать... Мне жаль, что так вышло.
— Мне тоже, Паша, — ответила я спокойно.
— Может, мы ещё могли бы... ну... попробовать? Я понял свои ошибки. Я изменюсь.
Я посмотрела ему в глаза. Там не было раскаяния. Только страх. Страх перед выплатами. Страх перед жизнью без женщины, которая всё тащила на себе.
— Нет, Паша, — сказала я. — Не могли бы. Удачи тебе. И маме передай — грядки сами себя не прополют.
Я развернулась и пошла к метро. За спиной раздался визгливый голос свекрови:
— Ты ещё пожалеешь! Слышишь?! Никому ты не нужна будешь, кроме моего сына!
Я улыбнулась. Впервые за эти месяцы — искренне, от души.
Нужна или не нужна — это я как-нибудь разберусь сама. Без свекрови, без маменькиного сынка, без «подарков» за свой же счёт. Впереди была новая жизнь, и в этой жизни я сама решала, кого пускать на порог.
Прошёл год.
Павел выплатил долг — частями, со скрипом, с постоянными жалобами через общих знакомых, какая я жадная и бессердечная. Мне было всё равно.
Я сняла квартиру получше, ближе к центру. Начала откладывать на первоначальный взнос — теперь уже на свой собственный счёт, к которому ни у кого не было доступа. Завела кота — рыжего, наглого, с характером. Назвала его Компотом.
Однажды вечером мне написала Светка:
«Ты слышала? Тамара Ивановна дачу продала. Покупателей еле нашла, никто не хотел брать с этой историей. Продала за миллион двести, в минус ушла. Паша с ней до сих пор живёт, она его кормит и стирает. Говорят, уже новую невестку ищут — молодую, послушную, желательно сироту».
Я прочитала сообщение и рассмеялась.
Что ж. Удачи им в поисках. А я пойду варить себе кофе и смотреть сериал. В своей квартире. В своей жизни. Где никто не съест мои котлеты и не назовёт меня неблагодарной.
Свекровь научила меня главному: свобода стоит дороже любой дачи. И уж точно дороже отношений, в которых тебя не ценят.
Компот запрыгнул ко мне на колени, требуя внимания. Я почесала его за ухом и улыбнулась.
Жизнь продолжалась. И это была хорошая жизнь.