— А я уже Петровых позвал, так что давай, мать, подсуетись. Оливье там, мясо по-французски, всё как у людей, — голос мужа в трубке звучал бодро, требовательно, и от этого звука у меня мгновенно потяжелел затылок.
Я отвела телефон от уха. Там продолжал бубнить телевизор — у Сережи он работал фоном всегда, даже когда муж спал.
— Сереж, я на работе. У меня клиентка, — сказала я тихо, стараясь не выдать раздражения.
— Ну так ты вечером освободишься. Двадцать девятое число, Полин! В магазинах сейчас толпа будет, если не поторопишься. Всё, давай, список я на холодильник прилепил.
Он отключился первым. Я смотрела на погасший экран, а потом перевела взгляд на свои руки. Белая пыль от опила лежала на черных манжетах. Только этот снег пах не праздником, а химией и чужими духами.
Мне пятьдесят два года. Я мастер маникюра, и последние десять лет я слушаю людей.
В день я принимаю по пять-шесть женщин. Каждая хочет выговориться. У одной зять непутевый, у другой ипотека, у третьей — радость, внук родился.
И я киваю, улыбаюсь, сочувствую, пилю, покрываю топом. К вечеру я переполнена чужими словами так, что свои собственные кажутся лишними.
А дома меня ждет Сережа. И Сереже нужен праздник.
Если вы хоть раз пытались объяснить близким, что у вас «кончились слова», — вы меня поймете. Это не каприз. Это когда даже звук закипающего чайника кажется слишком громким.
Список на холодильнике
Домой я ехала в переполненной маршрутке. Цены на такси перед праздниками взлетели в космос, словно везут не в спальный район, а в другую галактику.
Рядом со мной стояла женщина с огромным пакетом, из которого торчал ананас. Острые листья кололи мне плечо, но я даже не отодвинулась. Сил не было.
В голове крутилась одна мысль: «Оливье. Мясо. Петровы. Шум. Тосты. Снова шум».
Петровы — хорошие люди. Громкие, веселые. Любят петь в караоке после застолья. Любят, когда стол ломится. «Полиночка, а где твои фирменные грибочки? А что ты такая смурная, давай, поддержи компанию!».
Я представила это — и мне захотелось выйти из маршрутки прямо на ходу, в серый декабрьский сугроб.
Дома пахло жареным луком — Сережа разогревал вчерашние котлеты. Телевизор в гостиной вещал голосом какого-то ведущего, рассказывающего про новогодние скидки.
На холодильнике, прижатый магнитом в виде дракона, висел тот самый список. Почерк у мужа крупный, размашистый: «Горошек, майонез (2 пачки!), сыр, свинина, игристое».
— О, явилась! — Сережа выглянул из кухни. Он был в домашних трениках, довольный, румяный. — А я смотрю, ты пустая. Ты что, в магазин не заходила?
Я стянула сапоги. Ноги гудели так, что молния разошлась с трудом.
— Нет, Сереж. Не заходила.
— В смысле? — он перестал жевать. — Полин, ну ты чего? Завтра тридцатое. Там полки пустые будут. Я же просил.
Я прошла в ваную, включила воду, чтобы хоть немного заглушить телевизор. Но Сережа встал в дверях.
— Ты какая-то вареная. Ленка обещала свой торт принести, но с горячим тебе надо самой разобраться. Я-то в этом не понимаю.
Я подняла на него глаза.
— Сереж, а давай без гостей?
— Как это? — он даже рот приоткрыл.
— Просто. Вдвоем. Или вообще... просто ляжем спать. Я устала, Сереж. Я не хочу готовить. Я не хочу слушать тосты. Я хочу тишины.
Он посмотрел на меня с недоумением. Потом усмехнулся, решив, что это шутка.
— Ну ты даешь, мать. Новый год проспать? Это ж как год встретишь, так и проведешь. Не выдумывай. Ты хозяйка, твое дело — уют создавать. А я за напитки отвечаю, я уже купил всё.
Он хлопнул меня по плечу дружески, но увесисто. И вернулся к телевизору.
— Ты давай, завтра с утра сгоняй. Я тебе денег на карту кинул.
Цена вопроса
Я закрыла дверь в ванную. Щелкнула замком. И села на коврик.
Он меня не услышал. Для него моя усталость — это что-то невидимое. Как пыль, которую я стряхиваю с фартука каждый вечер. «Ты же почти дома сидишь, пилишь там ноготочки, языком чешешь, не вагоны же разгружаешь».
В кармане халата вибрировал телефон. Пришло уведомление от банка: «Пополнение счета: 5000 RUB. Сообщение: на стол».
Пять тысяч рублей. Цена моего спокойствия? Или цена моего обслуживания?
Я смотрела на эти цифры и вдруг четко поняла: если я сейчас промолчу, если завтра встану к плите, начну резать эти бесконечные тазики салатов, улыбаться Петровым, мыть гору посуды в три ночи... внутри меня просто выключится свет.
Я открыла приложение бронирования отелей. Пальцы двигались с четкостью — никакой суеты.
В нашем городе есть небольшой отель в парковой зоне. Не люкс, но тихо. Сосны за окном. Никаких гостей. Никаких салатов.
Номер «Стандарт» на одну ночь с 31-го на 1-е. Завтрак включен.
Цена вопроса — чуть больше, чем Сережа скинул «на стол».
Я нажала кнопку «Оплатить».
Экран мигнул: «Бронирование подтверждено».
Где-то внутри, в районе солнечного сплетения, стало горячо. Я только что сделала то, чего не делала никогда за тридцать лет брака. Я выбрала себя.
Теперь оставалось самое сложное — сказать об этом мужу.
«Ты в своем уме?»
Я вышла из ванной. Сережа сидел в кресле, уткнувшись в телефон.
— Ну что, отошла? — буркнул он, не поднимая головы. — Список перепиши себе, чтоб не забыть.
Я подошла к холодильнику. Сняла магнит-дракона. Листок со списком продуктов медленно спланировал на пол.
— Сережа, — сказала я. Голос был ровным, даже слишком. — Я не пойду в магазин.
— Опять двадцать пять, — он раздраженно отбросил телефон. — Полин, хватит характер показывать. Люди придут!
— Я уезжаю, — произнесла я.
— Куда? — он замер.
— В отель. На сутки. Одна.
В комнате повисла тишина. Та самая, которой мне так не хватало. Только теперь она была тяжелой, предгрозовой.
Сережа медленно поднялся с кресла. Его лицо пошло красными пятнами.
— Ты... чего удумала? Какой отель? Ты совсем уже? У тебя кто-то?
— У меня есть я, — ответила я, глядя ему прямо в глаза. — И я очень устала, Сереж. Я хочу встретить Новый год в тишине. Без готовки. Без Петровых. Без телевизора.
— Ты стала странная, Полина, — он произнес это с какой-то брезгливостью, словно я только что призналась в чем-то стыдном. — Нормальные бабы к празднику готовятся, семью сплачивают. А ты? Сбежать решила? Эгоистка.
— Может быть, — согласилась я. — Деньги на продукты я тебе перевела обратно. Закажи доставку. Или сходи сам.
Я развернулась и пошла в спальню доставать маленькую дорожную сумку. Я слышала, как на кухне муж с грохотом швырнул что-то на стол.
Но я уже знала: решение принято. Билет в тишину куплен.
Утро тишины
Утро тридцать первого декабря началось не с будильника, а с тяжелого молчания, висевшего в квартире плотным туманом. Сережа демонстративно гремел чашками на кухне. Он ждал.
Ждал, что я сейчас выйду, виновато улыбнусь, скажу: «Ладно, пошутили и хватит», и встану к плите варить овощи.
Я вышла в коридор уже одетая. В руках небольшая сумка, на ногах удобные ботинки, а не домашние тапочки.
— Ты всё-таки серьезно? — он выглянул из кухни. В руке у него была недоеденная бутербродная корка. В глазах — смесь растерянности и злости. — Петровы через шесть часов придут. Что я им скажу? Что жена сбежала?
— Скажи, что я плохо себя чувствую. Или что уехала к маме. Придумай что-нибудь, ты же у меня умный, — я поправила шарф перед зеркалом. Отражение смотрело на меня чужими, спокойными глазами.
— Если уйдешь, — он повысил голос.
— Назад не приходи прощения просить. Праздник людям портишь!
Я не хлопала дверью. Я закрыла ее мягко, повернула ключ на два оборота. Щелк-щелк.
Этот звук показался мне красивее любой музыки.
Номер на одного
Отель встретил меня запахом хвои и тихой прохладой. Никакого запаха жареного лука. Никакого бубнящего телевизора.
Номер был небольшим, но кровать в нем занимала почти все пространство. Белое, хрустящее белье, которое не надо стирать и гладить мне.
Я вошла, поставила сумку на пол и просто легла. Прямо в одежде.
Тишина здесь была другой — не ватной, как в берушах, а звенящей, прозрачной.
А вы пробовали когда-нибудь просто лежать и смотреть в потолок тридцать первого декабря в шесть вечера? Не резать, не тереть, не накрывать, не бегать с пылесосом?
Рискните. Сначала охватывает паника: «Я что-то забыла!». А потом приходит странное чувство — будто вы прогуливаете школу, и вам за это ничего не будет.
Телефон я поставила на беззвучный режим. Экран то и дело вспыхивал: звонила Ленка Петрова, потом снова муж, потом сестра. Я перевернула телефон экраном вниз. Сегодня меня нет. Сегодня я невидимка.
В девять вечера я спустилась в пустой ресторан отеля. Заказала себе легкий ужин и бокал любимого напитка.
Вокруг было спокойно. Парочка за соседним столиком тихо беседовала, глядя друг другу в глаза. Официант был вежлив и нетороплив.
Я ела медленно. Каждый кусочек имел вкус. Обычно за новогодним столом я не чувствую вкуса — я слишком устала, я слежу, всем ли хватило салфеток, не пуст ли бокал у Васи, и когда подавать горячее.
Я работаю официанткой на собственном празднике.
А сейчас я была гостьей.
Другое желание
Полночь наступила незаметно.
За окном, над темными верхушками сосен, расцвели первые бутоны салютов. Где-то далеко, в городе, люди кричали «Ура!», загадывали желания.
Я стояла у окна и смотрела на разноцветные огни.
Что сейчас делает Сережа? Наверняка Петровы уже громко поют. Наверняка на скатерти уже пятно от соуса. Наверняка кто-то спросил: «А где Полина?». И Сережа, краснея, буркнул что-то невнятное.
Впервые за много лет мне было все равно.
Мое желание на этот год было простым, как этот пустой номер: «Хочу, чтобы меня оставили в покое. И хочу перестать чувствовать за это вину».
Я легла спать в час ночи. Не в пять утра, падая от усталости после мытья горы посуды, а в час.
Сон был глубоким, без сновидений.
Без декоратора
Я вернулась домой первого января, около полудня.
Город был сонным, только редкие собачники брели по сугробам.
Ключ повернулся в замке тяжело.
В квартире стоял тяжелый, спертый дух праздника — смесь еды, духов и мандариновых корок. В прихожей еще чувствовался запах чужого парфюма.
Я прошла на кухню.
Зрелище было привычным, но от этого не менее удручающим. Гора посуды в раковине возвышалась Пизанской башней. На столе — засохший хлеб, пятна майонеза, пустые бутылки. Пол липкий.
Сережа сидел за столом, обхватив голову руками. Перед ним стояла чашка с чем-то. Он был в той же футболке, что и вчера, помятый, серый.
Услышав мои шаги, он поднял голову. Я ожидала скандала. Ожидала криков.
Но он посмотрел на меня как-то растерянно, почти жалобно.
— Пришла? — хрипло спросил он.
— Пришла, — я поставила сумку на пол.
Он обвел взглядом разгромленную кухню.
— Ленка торт принесла. Сказала, сухой получился. Без твоего морса не пошло.
— Бывает, — спокойно ответила я. Я не бросилась к раковине. Я не стала собирать мусор со стола. Я просто налила себе стакан воды.
— Петровы спрашивали, что случилось. — Сережа потер лицо ладонями. Они рано ушли. В два уже разошлись. Скучно, говорят, без хозяйки. Музыка играла, а разговор не клеился.
Он помолчал, а потом добавил тихо, глядя в кружку:
— Я даже горячее не стал в духовку ставить. Так и лежит в холодильнике. Зачем, если никто не ест...
В этот момент я увидела главное: он не злится. Он потерян.
Всю жизнь я создавала декорации, в которых он чувствовал себя главным героем. Я была тем невидимым механизмом, который крутил сцену.
А без декоратора спектакль провалился. Герой оказался просто уставшим мужчиной на грязной кухне.
— Полин, — он поднял на меня глаза. — Ты там... как? Нормально было?
— Великолепно, Сереж. Я выспалась.
Я подошла к окну и открыла форточку. Морозный воздух ворвался в душную кухню.
— Посуду, — сказала я, не оборачиваясь.
— Ты помоешь сам. Я на работу завтра.
Сережа открыл было рот, чтобы возмутиться — по старой привычке. «Не мужское это дело», «ты же женщина»... Слова уже были готовы сорваться с языка.
Но он посмотрел на мою прямую спину, на спокойные руки. И промолчал.
Встал, кряхтя, подошел к раковине и включил воду.
Я смотрела во двор, где дети лепили снеговика. У меня не было иллюзий. Он не изменится за один день. Через неделю он снова захочет комфорта за мой счет.
Но теперь у меня был этот опыт. Опыт одной ночи, когда я не предала себя. И он знает, что я могу уйти. А я знаю, что могу вернуться — но уже на своих условиях.
А вы бы смогли оставить мужа и гостей ради ночи в отеле, или чувство долга оказалось бы сильнее? Делитесь, обсудим.
Подписывайтесь, здесь мы учимся выбирать себя без чувства вины.