права на черновик. Пройти Великую Отечественную, пережить концентрационные лагеря (номер 32815 — не деталь, а шрам), а потом сесть за мольберт и выдать не истерику, а эпическую пластическую поэму о человеке — это уровень стоицизма, которому бы позавидовал даже Марк Аврелий, если бы не был занят спасением Римской империи. Война для Савицкого — не жанр и не повод для патетики. Это фундамент. Его картины — как разговор без повышения голоса, но с таким напряжением, что хочется выпрямить спину. Подвиг, жертвенность, долг, предназначение — слова, которые в чужих руках легко превращаются в плакат, у Савицкого остаются человеческими. Без грима, без позы, без ложной героики. Как говорил Хемингуэй, «мужество — это благородство под давлением». Вот это и есть Савицкий. А затем — Чернобыль. Конец 80-х — начало 90-х, время, когда одни художники рисовали свободу, другие — доллары, а Савицкий первым для мирового искусства открывает трагедию атомной станции. Его задача — почти невозможная: показать рад
Михаил Савицкий — человек, у которого биография выглядит так, будто её писал не редактор каталога, а сама История с тяжёлым характером и без
ВчераВчера
2 мин