Париж летом 1793 года был городом, сошедшим с ума.
Страх заменил разум. Донос стал добродетелью. Гильотина работала без перерыва - не как орудие правосудия, а как механическое сердце новой веры. Сомнение считалось изменой, а милосердие - слабостью.
Люди убивали не врагов. Они убивали тех, кого называли врагами - по спискам, по слухам, по капризу.
В этом хаосе царил Жан-Поль Марат.
Не король, не генерал, не даже депутат... А голос террора, разносившийся по Франции из его газеты «Друг народа».
Он был врачом. Потомственным. Умным. Образованным.
Но его разум, вместо того чтобы исцелять, выковал из себя меч.
Его характер?
Безграничная гордыня. Невероятные амбиции. Никаких авторитетов.
Он не признавал ничьей власти - ни закона, ни Конвента, ни даже Робеспьера. Для него существовала только одна истина - его собственная.
Он не спорил. Он приговаривал.
В своей газете он публиковал не статьи, а смертные приговоры: «Имя. Адрес. Убить сегодня». Он называл себя «другом народа» и при этом требовал убивать тысячи людей, включая женщин и подростков:
«Нельзя колебаться ни секунды, даже если придётся отрубить сто тысяч голов. Вешайте, вешайте, мои дорогие друзья - это единственное средство победить ваших коварных врагов».
А между тем - он умирал... От сифилиса в последней стадии. Его тело гнило заживо. Невыносимая боль не давала покоя. Единственное облегчение - серная ванна.
А может, отсюда эта лютая ненависть ко всему человеческому? Такое восшествие и такой позорный конец... Может, он хотел, чтобы мир сгорел вместе с ним?
13 июля 1793 года в его дом постучалась Шарлотта Корде.
24 года - девица. Из провинции. Из старинного, но обедневшего рода.
Не монархистка. Напротив - она верила в республику. Только не в ту, что строил Марат. Она видела, как революция превратилась в машину террора, где «враги» множатся каждый день.
Она читала «Друга народа» и поняла: этот человек не защитник народа. Он его разрушитель.
Она приходила к нему трижды. Первые два раза - не пустили.
В третий - сказала: «У меня имена заговорщиков из Кана». Он впустил её.
Далее - всё известно...
Через четыре дня её казнили. Её дядю и брата - убили. Остальные родственники разбежались кто куда.
Но народ её не забыл.
Женщины Парижа, даже те, кто не был монархистками, стали носить шляпку с шарфом, завязанным поверх - точно так, как носила Шарлотта. И этот стиль назвали «шарлотка». Не как мода. А как знак солидарности. Как дань уважения той, кто остановила чудовище.
А Марат?
Да, художник Давид написал его святым: заколотый в ванне, перо в руке, лист бумаги с последним призывом. Зрители плакали.
Но те, кто знал, как он жил и что писал, тихо говорили: «Собаке — собачья смерть».
Кстати, его перезахороняли четыре раза. Сегодня - герой в Пантеоне, завтра - прах под забором. Каждая смена власти в Париже начиналась с ритуала: извлечь останки Марата и решить - святой он или палач.
Такова участь тех, кого делает мифом не правда, а текущая нужда.
Они оба верили в одно - в революцию.
Но один видел спасение в крови, другая в жертве.
И в этом вся трагедия: лучшие намерения могут родить чудовище, а страшный поступок стать актом совести. Потому что главное не то, что ты делаешь, а почему ты уверен, что тебе это позволено.
История называет Марата мучеником, а Шарлотту убийцей.
Вопрос: А вы за кого бы встали в той ванной?
Продолжение следует…