— Читай! Вслух читай! Чтобы каждое слово у тебя в мозгу отпечаталось.
Ольга сунула смартфон прямо в лицо мужу. Экран был влажный — она схватила его мокрой рукой, когда мыла посуду, и даже не вытерла. Вода стекала по защитному стеклу с трещиной в углу. Рука ходила ходуном, пальцы побелели, сжимая дешевый чехол.
Витя лежал на диване, подмяв под себя подушку, из которой давно лез синтепон. На нем были старые, вытянутые на коленях треники и серая майка, которая на животе натянулась как на барабане. В районе пупка желтело пятно — вчера ел шпроты, капнул маслом, так и ходит. В комнате стоял тяжелый, спертый дух — смесь несвежего мужского пота, дешевого табака и жареного лука, который тянуло с кухни.
Он лениво скосил глаза на экран. Челюсть двигалась медленно, ритмично. Он жевал зубочистку. Перекатывал ее из угла в угол рта.
На экране светился чат в Ватсапе. Контакт: «Мама (Святое)».
Сообщение:
«Витюша, я с нотариусом договорилась на вторник. Пусть Оля быстрее продает свою конуру. Деньги сразу мне на счет в Сбере переводите, чтобы не светить. Оформим трешку на меня, так надежнее будет. Мало ли, разведетесь, а так имущество целое. Ты ей скажи, что это для налогового вычета, она в этом не шарит».
Витя сплюнул разжеванную зубочистку прямо на пол, на линолеум, где уже валялась пара грязных носков.
Зевнул. Широко, с подвыванием, демонстрируя пломбы десятилетней давности.
— Ну и че? — Он почесал волосатую грудь. Громко, со звуком шкрябанья по наждачке. — Мать дело говорит. О тебе же заботится.
— Обо мне?! — Ольга задохнулась. Голос сорвался на визг. — Она пишет прямым текстом: «Мало ли разведетесь»! Витя, это моя студия! Добрачная! Я ее пять лет выплачивала, на двух работах горбатилась, пока ты «себя искал»! А теперь я должна ее продать и подарить твоей маме?!
Витя недовольно крякнул. Потянулся к пульту, лежащему на липком от пролитого чая журнальном столике. Прибавил громкость. В новостях рассказывали про индексацию пенсий. Ему это было интереснее.
— Оль, не истери. Голова болит после смены. Ты баба, ты не понимаешь в юридических тонкостях. Сейчас время такое... нестабильное. Мошенники кругом, коллекторы. На маму оформим — это как в сейф положить. Она же нам зла не желает. А мы там жить будем. Как короли. В трешке!
У Ольги зачесался нос. Сильно, до боли. Она потерла переносицу кулаком, размазывая остатки пены для мытья посуды по щеке.
В ушах звенело. Тонко, противно. Пиииии.
— Как короли? — прошептала она. — На птичьих правах? Ты меня за дуру держишь, Витя? «Она в этом не шарит»? Я главный бухгалтер, Витя! Я в налогах шарю лучше, чем твоя мама в своих сериалах!
Витя отмахнулся, как от назойливой мухи.
— Ой, да какой ты бухгалтер... Счетовод. Короче. Я уже маме пообещал. Риелтор придет завтра, фоткать твою студию. Приберись там, а то квартиранты твои срач развели, наверное. Цену не задирай, нам срочно надо. Вариант с трешкой горит.
Он потянулся к тарелке, стоящей на полу у дивана. Там лежали засохшие корки от пиццы и пустая банка из-под пива. Он потряс банку, проверяя, осталось ли что-то на дне. Пусто. Бросил обратно. Грохот жестянки по полу показался Ольге выстрелом.
Она пошла на кухню.
Ноги были ватными, тяжелыми. Тапочки шлепали по линолеуму, который в коридоре вздулся пузырем — соседи залили год назад, а ремонт так и не сделали.
На кухне был бардак.
На столе — крошки, пятна от кетчупа, прилипшая обертка от конфеты «Ромашка». В раковине — гора посуды. Витя ел и складывал. Ел и складывал.
Она налила воды из графина. Стакан был мутный, недомытый, с жирным отпечатком пальца на ободке.
Вода была теплая, с привкусом хлорки.
Она выпила залпом.
Посмотрела на холодильник.
Старый «Атлант», ручка замотана скотчем — треснула, когда Витя психанул в прошлый раз. На дверце висел магнит из Анапы. 2018 год. Последний раз, когда она видела море. На свои отпускные. Витя тогда не работал, у него была «творческая депрессия».
Телефон снова пиликнул.
Ольга вздрогнула.
Сообщение в Ватсапе. От Галины Петровны, свекрови.
«Олечка, я тут подумала, в трешке одну комнату закроем. Мне под склад надо, у меня банки с соленьями не помещаются. Вам двоим и двух комнат за глаза хватит. Ключи от квартиры будут у меня, дубликат вам сделаю, но без права передачи. Чтобы посторонних не водили».
Ольга читала. Буквы расплывались.
«Без права передачи». «Посторонних».
В квартире, купленной на ЕЕ деньги.
Она вспомнила, как отказывала себе в новой зимней куртке три года подряд, чтобы закрыть ипотеку за студию досрочно. Как ходила в драных сапогах, замазывая трещины кремом. Как ела «Доширак» на обед.
А Витя в это время покупал себе игровые приставки и пиво.
«Мы же семья, Оль. Твое — это наше».
Она вернулась в комнату.
Витя лежал в той же позе. Чесал живот под майкой.
— Витя, — тихо сказала она.
— Ну че еще? — Он не повернулся. — Ты риелтору позвонила?
— Нет.
— В смысле нет? Оль, не тупи. Время — деньги. Мама ждет.
Ольга подошла к шкафу.
Створка скрипнула. Петля давно просела, дверца висела криво.
Она начала выкидывать вещи.
Его вещи.
Растянутые свитера, которые пахли затхлостью. Джинсы с протертой мотней. Рубашки, которые она гладила каждое воскресенье, хотя он их надевал раз в год.
Кидала прямо на пол. В кучу.
— Ты че творишь? — Витя приподнялся на локте. — Уборку затеяла? На ночь глядя? Мать придет проверять?
— Уборку. Генеральную. Санитарную.
Она достала с антресоли большую клетчатую сумку — «челночный» баул, с которым переезжала к нему пять лет назад.
Начала пихать туда его шмотки. Комом. Не глядя.
Грязные носки, которые валялись под кроватью — она достала их рукой, брезгливо поморщившись.
Бритву с полки в ванной — старую, с забитыми лезвиями. Дезодорант, который закончился неделю назад, но он все равно хранил пустой флакон.
— Э! Э! — Витя вскочил. Трусы сбились. — Ты че, больная? Ты че делаешь?
— Я выполняю мамин приказ.
— Какой приказ?
— Освобождаю жилплощадь. Для ее банок с соленьями.
Она застегнула молнию на сумке. Молния разошлась, но Ольга с силой дернула бегунок, и он, хрустнув, встал на место.
— Собирайся.
— Куда?!
— К маме. В трешку. Или где она там живет. В ее надежную крепость.
— Ты гонишь? Это моя квартира! Я здесь прописан!
— Нет, Витя. — Ольга достала из кармана ключи от студии. Сжала их в кулаке так, что металл врезался в кожу. — Эта квартира — съемная. Мы снимаем ее у тети Вали. Забыли? А плачу за нее я. Договор на меня. И я его расторгаю. Завтра. Я съезжаю в свою студию. А ты... ты едешь к маме.
Витя побледнел. Лицо пошло красными пятнами.
— В студию? Ты в свою студию собралась? А как же трешка? А как же семья?
— Семья? — Ольга рассмеялась. Сухо, отрывисто. — Семья — это когда вместе. А когда один пашет, а второй планирует, как бы его кинуть и оформить хату на мамочку — это не семья. Это мошенничество на доверии. Статья 159, Витя.
Она подошла к дивану.
Взяла его джинсы, висевшие на спинке стула.
Вытащила из кармана ключи от этой квартиры.
Бросила джинсы ему в лицо.
— Одевайся. Сейчас же.
— Не пойду! Ночь на дворе!
— Время восемь. Метро работает. До мамы доедешь. Заодно расскажешь, что сделка сорвалась. Скажи ей, что я «не шарю», но считать умею. И свое не отдам. Никогда.
Витя стоял, прижимая к груди штаны. В глазах — испуг пополам с яростью.
— Ты пожалеешь! Ты одна останешься! Кому ты нужна в сорок лет, разведенка с прицепом... а, у нас же и детей нет! Пустоцвет! Жадная тварь!
— Жадная. Да. Зато с квартирой. И без паразитов.
Она схватила сумку и потащила ее в коридор. Сумка волочилась по полу, задевая углы.
Открыла входную дверь.
С лестничной площадки пахнуло жареной селедкой и сыростью.
— Вон.
— Оля...
— Вон! — заорала она так, что в горле запершило. — И маме передай: пусть соленья свои в одно место засунет! Вместе с нотариусом!
Витя кое-как натянул штаны, прыгая на одной ноге. Схватил куртку — пуховик, из которого лезли перья.
— Стерва! Всю жизнь мне испоганила!
Он выскочил на площадку, подхватил сумку.
Ольга захлопнула дверь.
Бах.
Звук был плотный, тяжелый.
Щелк.
Нижний замок.
Щелк.
Верхний замок.
Щелк.
Задвижка.
В квартире стало тихо.
Ужасающе тихо.
Никто не шаркал ногами. Никто не щелкал пультом. Никто не чавкал зубочисткой.
Ольга прислонилась лбом к холодной металлической двери.
В нос ударил запах его куртки, который все еще висел в прихожей — смесь табака и пота.
Она взяла освежитель воздуха «Морской бриз».
Пшик. Пшик. Пшик.
Химозный запах заполнил коридор, перекрывая вонь его присутствия.
Она пошла на кухню.
Села на табуретку.
Ноги дрожали. Руки тряслись так, что она не могла сжать кулаки.
Достала телефон.
Зашла в приложение «Сбера».
На счету — 15 000 рублей. Аванс.
До следующей зарплаты две недели.
Квартиранты заплатили вчера. Эти деньги лежат на отдельном счете. Нетронутые.
Она перевела их на накопительный счет. Под 18%.
Назвала цель: «Ремонт. Для себя».
Телефон пиликнул.
Сообщение в Ватсапе. От Вити.
«Оль, ну ты че, обиделась? Я же как лучше хотел. Мы у подъезда с сумкой. Холодно. Скинь хоть на такси, карта пустая».
Ольга посмотрела на экран.
Усмехнулась. Губа треснула, выступила капелька крови.
Набрала ответ:
«Попроси у мамы. Она же надежная. Как сейф. Пусть высылает. С налоговым вычетом».
Нажала «Отправить».
Заблокировала контакт.
Заблокировала Галину Петровну.
Потом встала.
Подошла к столу.
Взяла грязную кружку Вити. С чайным налетом.
И с размаху кинула ее в мусорное ведро.
Дзынь.
Кружка разбилась.
Ольга выдохнула.
Будто сняла тесные туфли, в которых ходила пять лет.
Завтра она соберет свои вещи.
И уедет.
Домой.
А вы бы согласились на такую "сделку века" ради сохранения семьи? Или муж, который предлагает переписать ваше имущество на свою маму — это сразу чемодан-вокзал? Пишите честно в комментариях!