Когда я впервые встретила Валентину Петровну, будущую свекровь, мне показалось, что я увидела ледяную статую в человеческом обличье. Она окинула меня взглядом с ног до головы и произнесла только одно слово: «Понятно». Что именно ей стало понятно, я тогда не поняла. Но тон, которым она это сказала, не предвещал ничего хорошего.
Это было двадцать три года назад. Мне было двадцать два, моему будущему мужу Денису — двадцать пять. Мы встречались год, и Денис наконец решился представить меня маме. Я волновалась, как любая девушка, которая хочет понравиться будущей свекрови. Купила букет цветов, приготовила небольшой подарок — красивую шаль, которую сама связала. Надела скромное платье, аккуратно причесалась.
Но всё оказалось бесполезно.
Валентина Петровна приняла цветы с кислым видом, шаль даже не развернула, просто отложила в сторону, и всё время нашего визита смотрела на меня так, будто я принесла в её дом заразу. Денис нервничал, пытался разрядить обстановку шутками, но мать его игнорировала. Она задавала мне вопросы холодным, официальным тоном.
— Где работаете?
— Я воспитательница в детском саду, — ответила я, стараясь улыбаться.
— Понятно. Много платят?
— Ну... не очень много, но я люблю детей...
— Понятно. Родители чем занимаются?
— Мама работает медсестрой, папа — водителем автобуса.
— Понятно.
Это её «понятно» звучало как приговор. Как будто она уже всё решила обо мне. Денис пытался мне потом объяснить, что мама у него строгая, что ей нужно время, чтобы привыкнуть, что она всех новых людей так встречает. Но я видела правду — Валентина Петровна меня возненавидела с первого взгляда.
Когда мы с Денисом решили пожениться, она устроила скандал.
— Ты не можешь на ней жениться! — кричала она сыну, не стесняясь моего присутствия. — Она тебе не пара! Она из простой семьи, у неё нет ни образования приличного, ни перспектив! Она прилипала, которая хочет за тебя зацепиться!
— Мама, прекрати! — пытался остановить её Денис. — Я её люблю!
— Любовь! — фыркнула Валентина Петровна. — Любовь проходит, а жить с этой... с этой девицей тебе всю жизнь! Опомнись, пока не поздно!
Но Денис не опомнился. Мы поженились. Правда, свадьба получилась скромная — Валентина Петровна отказалась помогать с организацией и даже не пришла на церемонию. Сказала, что не может присутствовать на том, что считает ошибкой.
Я думала, что со временем она оттает. Что когда увидит, как я люблю Дениса, как стараюсь быть хорошей женой, она изменит своё мнение обо мне. Наивная.
Первые годы нашего брака были относительно спокойными — мы жили в съёмной квартире, и свекровь наведывалась редко. Но потом родился наш первый сын, Максим. И Валентина Петровна вдруг стала появляться у нас постоянно.
Сначала я обрадовалась. Думала, внук смягчит её сердце, и мы наконец найдём общий язык. Но нет.
Она приходила, брала Максима на руки и говорила с ним нежным голосом: «Ах ты мой золотой, какой ты красивый! Весь в отца, весь в отца!» А потом смотрела на меня и добавляла: «Хоть в тебя не пошёл, и то хорошо».
Она придиралась ко всему. К тому, как я пеленаю ребёнка («неправильно»), как кормлю («не той смесью»), как укладываю спать («так нельзя, он привыкнет к рукам»). Каждый мой шаг был неправильным в её глазах.
Когда Максиму было полгода, Денис предложил переехать к матери. У неё была большая трёхкомнатная квартира, она жила одна, и Денис считал, что так будет удобнее — не надо платить за съём, да и бабушка рядом, поможет с ребёнком.
Я согласилась, хотя внутри всё сжималось от тревоги. Но я верила, что жизнь под одной крышей нас сблизит.
Это был мой самый большой промах.
Жить со свекровью оказалось настоящим адом. Она контролировала каждый мой шаг. Я не могла даже чай налить, чтобы она не сказала: «Не из той чашки» или «Не в то время». Она делала замечания при Денисе, при ребёнке, при гостях. Я была для неё недотёпой, которая ничего не умеет.
Денис... Денис молчал. Всегда. Когда мать начинала на меня нападать, он уходил в другую комнату или закапывался в телефон. Один раз я попыталась поговорить с ним об этом.
— Дениска, мне очень тяжело. Твоя мама постоянно меня унижает. Ты не мог бы поговорить с ней?
Он вздохнул.
— Люся, ну ты же знаешь, какая она. Не обращай внимания.
— Как я могу не обращать внимания, когда она каждый день говорит мне, что я плохая мать и никчёмная жена?
— Она так ко всем. Это её характер.
— Но ты мой муж! Ты должен меня защищать!
Он посмотрел на меня устало и сказал фразу, которую я запомнила на всю жизнь:
— Люся, это моя мать. Я не могу с ней ссориться.
То есть со мной, женой, он мог ссориться. А с мамой — нет.
Шли годы. Родился второй сын, Артём. Валентина Петровна продолжала меня травить. Она называла меня прилипалой, золотоискательницей, дурой. Говорила, что я не достойна её сына, что хорошо, что хоть дети в него пошли, а не в меня.
Я пыталась быть терпеливой. Пыталась доказать ей, что я достойная жена и мать. Готовила её любимые блюда, убиралась в квартире, ухаживала за детьми. Но всё было бесполезно. Она всё равно находила к чему придраться.
Помню один случай. Я приготовила на ужин борщ. Валентина Петровна попробовала, поморщилась и сказала: «Невкусно. У нормальных женщин борщ получается вкусным, а у тебя — помои». И вылила свою тарелку в раковину демонстративно.
Я заплакала на кухне. Денис пришёл, обнял меня неловко и сказал: «Ну не плачь. Я же ем твой борщ, мне вкусно». Но он не сказал матери ни слова. Ни одного слова в мою защиту.
Так прошло двадцать лет.
Двадцать лет унижений, придирок, оскорблений. Я похудела, покрылась морщинами, поседела. Подруги говорили, что я выгляжу на десять лет старше своего возраста. Я перестала улыбаться. Перестала мечтать о чём-то хорошем. Просто существовала. Утром вставала, готовила завтрак, отводила детей в школу, шла на работу, возвращалась, готовила ужин, слушала очередные оскорбления от свекрови, укладывала детей спать и ложилась сама. И так по кругу.
Я даже думала о разводе. Но боялась. Боялась, что не потянуть детей одна. Боялась, что Денис не станет помогать, если мы разведёмся — он и так всегда был на стороне матери. Боялась остаться совсем одна.
А потом Валентина Петровна заболела.
Ей было шестьдесят восемь, когда врачи поставили диагноз — рак лёгких, последняя стадия. Жить оставалось несколько месяцев.
Денис был в шоке. Он не мог поверить, что мать умирает. Я... я не знала, что чувствовать. С одной стороны, это была жестокая болезнь, и мне было жаль любого человека, который через это проходит. С другой — это была женщина, которая двадцать лет отравляла мне жизнь. Я не могла заставить себя скорбеть.
Последние месяцы были тяжёлыми. Валентина Петровна слабела, почти не вставала с постели. Я ухаживала за ней — кормила, меняла бельё, давала лекарства. Не потому что хотела, а потому что так надо было. Потому что Денис работал, а кто-то должен был это делать.
Она ни разу не сказала мне спасибо. Ни разу. Даже когда совсем ослабела и могла говорить только шёпотом, она находила силы, чтобы уколоть меня: «Даже воду принести толком не можешь... бестолочь».
Она умерла в декабре. Тихо, во сне. Я была рядом в тот момент — сидела в кресле около её кровати, дремала. Проснулась от того, что стало слишком тихо. Подошла к ней, проверила пульс. Его не было.
Я позвонила Денису. Он примчался через полчаса, рыдал, обнимал холодное тело матери. Я стояла в стороне и смотрела на это отстранённо. Не чувствовала ни горя, ни облегчения. Просто пустоту.
Похороны прошли быстро. Денис похоронил мать на кладбище рядом с отцом, который умер много лет назад, ещё до нашей свадьбы. Я даже его не застала. После похорон мы вернулись домой, и Денис заперся в комнате. Сыновья приехали на пару дней — Максим уже жил отдельно, Артём учился в другом городе. Они соболезновали отцу и уехали. Жизнь пошла дальше.
Через неделю после похорон я начала разбирать вещи Валентины Петровны. Надо было освободить её комнату, решить, что оставить на память, что отдать, что выбросить. Денис не мог этим заниматься — говорил, что ему слишком тяжело. Поэтому я взяла это на себя.
Я перебирала её одежду, книги, посуду. Всё было аккуратно сложено — Валентина Петровна любила порядок. Я нашла старые фотографии, альбомы, в которых были запечатлены её молодость, Денис-ребёнок, их с мужем свадебные снимки. Смотрела на эти фотографии и думала: где эта женщина, что улыбается на снимках? Почему она стала такой жестокой?
А потом я открыла последний ящик комода и увидела там картонную коробку. Старую, потрёпанную, перевязанную бечёвкой. Я развязала бечёвку и открыла крышку.
Внутри были письма. Стопка пожелтевших конвертов, перевязанных ленточкой. И ещё там был блокнот — старый дневник в твёрдой обложке.
Я вытащила первое письмо и развернула его. Почерк был старомодный, красивый. Датировалось письмо тысяча девятьсот семьдесят девятым годом.
«Валюша, милая моя! Прошло уже три месяца, как мы расстались, а я всё думаю о тебе. Пишу это письмо и не знаю, дойдёт ли оно до тебя, не перехватит ли твой отец. Но я должен попробовать. Валюша, я люблю тебя! Мне всё равно, что родители против. Мне всё равно, что мы из разных миров. Давай убежим! Уедем в другой город, начнём новую жизнь. Я буду работать, ты будешь учиться. Мы будем вместе, и никто не сможет нам помешать. Жду твоего ответа. Твой навсегда, Михаил».
Я читала и не понимала. Кто такой Михаил? О ком речь? Свекровь была замужем за Александром Николаевичем, отцом Дениса. Я никогда не слышала ни о каком Михаиле.
Я развернула второе письмо.
«Валюша, почему ты не отвечаешь? Я написал тебе уже пять писем. Я звонил к тебе домой, но твоя мать говорит, что тебя нет, что ты не хочешь со мной разговаривать. Но я не верю! Ты же любишь меня, ты сама говорила. Валюша, ответь мне, пожалуйста. Хоть одно слово».
Третье письмо.
«Валюша, мне сказали, что тебя выдали замуж. Не может быть! Скажи, что это неправда! Скажи, что ты не вышла за этого Александра! Валюша, я приеду к тебе, я заберу тебя, мне всё равно, что ты теперь чужая жена. Мы убежим, начнём сначала. Только скажи "да"».
Четвёртое письмо.
«Я приезжал к тебе. Стоял под окнами твоего нового дома. Видел, как ты выходила с ним, с твоим мужем. Ты была в новом платье, с красивой причёской. Ты улыбалась. И в тот момент я понял, что потерял тебя. Что ты выбрала его. Что я тебе больше не нужен. Валюша, я не могу без тебя. Я не знаю, как жить дальше».
Пятое письмо.
«Это моё последнее письмо. Я уезжаю. Далеко. Больше не буду тебя беспокоить. Но знай: я любил тебя всем сердцем. Ты была моей жизнью. И если бы у нас родился ребёнок, я бы его любил так же сильно, как люблю тебя. Прощай, Валюша. Будь счастлива».
Я сидела на полу с письмами в руках и не могла пошевелиться. У Валентины Петровны была любовь. Настоящая любовь. Но её разлучили с любимым человеком и выдали замуж за другого.
Я открыла дневник. Первая запись была датирована тысяча девятьсот восьмидесятым годом, через несколько месяцев после последнего письма Михаила.
«Я вышла замуж за Александра. Не по любви. Родители заставили. Отец сказал, что Михаил — никто, плебей, сын рабочего. А Александр — инженер, из приличной семьи, с квартирой и перспективами. Я пыталась сопротивляться, но отец пригрозил, что выгонит меня на улицу, если я откажусь. Я была слабой. Я согласилась. И теперь я жена человека, которого не люблю. Каждый день я просыпаюсь и думаю о Михаиле. Каждую ночь засыпаю с его именем на губах. Но его больше нет. Он уехал. Моя жизнь кончена».
Следующие записи были мрачными. Валентина Петровна писала о том, как притворяется счастливой женой, как терпит прикосновения мужа, которого не любит, как мечтает сбежать, но не может.
А потом была запись о том, что она беременна.
«Я жду ребёнка от Александра. Я не хочу этого ребёнка. Я хочу ребёнка от Михаила. Но Михаила нет, а этот ребёнок растёт во мне, и я ничего не могу с этим поделать. Я буду рожать его. Я буду воспитывать его. Но я никогда не смогу полюбить его».
Сердце моё застучало быстрее. Она говорила о Денисе. О моём муже.
Я листала дальше.
«Денис родился. Все говорят, какой он красивый, какой хороший мальчик. Александр без ума от сына. А я смотрю на него и думаю: это не его ребёнок должен был быть. Это должен был быть ребёнок Михаила. И я не могу заставить себя полюбить этого малыша. Я делаю всё, что должна делать мать — кормлю, пеленаю, качаю. Но внутри пустота. Просто пустота».
Дальше записей было мало. Видимо, Валентина Петровна перестала вести дневник регулярно. Но те записи, что были, говорили сами за себя.
«Денису пять лет. Он похож на Александра. Каждый раз, когда я смотрю на него, я вижу не своего ребёнка, а напоминание о том, что я потеряла. О жизни, которой у меня не было».
«Денису десять лет. Он хороший мальчик. Но я не могу быть ему хорошей матерью. Я стараюсь, но внутри меня холод. Я не умею любить его так, как должны любить детей».
«Денису двадцать пять. Он привёл домой девушку. Её зовут Люся. Я посмотрела на неё и увидела молодую, счастливую, влюблённую девушку. Ту, какой я сама была когда-то, до того как жизнь всё разрушила. И я возненавидела её. Я возненавидела её за то, что у неё есть любовь, которой у меня не было. Я возненавидела её за то, что мой сын любит её больше, чем меня. Я знаю, это неправильно. Я знаю, что я не должна так думать. Но я не могу ничего с собой поделать».
Я читала эти строки, и слёзы текли по моему лицу. Все двадцать лет Валентина Петровна ненавидела меня не за то, кто я такая. Она ненавидела меня за то, что я была счастлива. За то, что у меня была любовь, которой она лишилась. За то, что я могла жить жизнью, о которой она мечтала, но которая не случилась.
Последняя запись в дневнике была сделана за год до её смерти.
«Я старая больная женщина. Скоро я умру. И я понимаю, что всю свою жизнь я была несчастна. Я винила в этом всех — родителей, мужа, сына, невестку. Но на самом деле виновата только я. Я была слабой. Я не нашла в себе сил бороться за свою любовь. Я согласилась на жизнь, которую мне навязали. И потом всю жизнь мстила за это другим. Люся ни в чём не виновата. Она хорошая женщина. Она любит моего сына. Она хорошая мать. Но я никогда не смогу сказать ей этого. Потому что я слишком горда. Потому что я слишком сломлена. Мне жаль».
Я закрыла дневник и сидела в тишине. Всё встало на свои места. Валентина Петровна травила меня не потому, что я была плохая невестка. Она травила меня потому, что была несчастна сама. Она не смогла построить свою жизнь и завидовала тем, кто смог.
Мне стало её жаль. По-настоящему жаль. Да, она отравила мне двадцать лет жизни. Да, она была жестокой и несправедливой. Но в глубине души она была просто несчастной женщиной, которая не сумела справиться со своим горем.
Я показала письма и дневник Денису. Он читал и плакал. Это был первый раз, когда я видела его плачущим так сильно — даже на похоронах матери он держался. Но сейчас он рыдал, как ребёнок.
— Я не знал, — повторял он сквозь слёзы. — Я не знал, что мама так страдала. Я думал, она просто строгая. Я не понимал...
— Никто не понимал, — сказала я тихо.
Мы долго сидели молча. Потом Денис посмотрел на меня.
— Люся, прости меня. Прости, что я не защищал тебя. Прости, что был трусом. Прости за все эти двадцать лет.
Я смотрела на него и думала: а могу ли я его простить? Двадцать лет молчания. Двадцать лет предательства. Можно ли это простить?
И я поняла, что могу. Потому что держать в себе ненависть — это как медленно умирать изнутри. Валентина Петровна держала в себе ненависть всю жизнь, и посмотрите, чем это закончилось. Она умерла несчастной, одинокой, так и не познав настоящей радости.
Я не хочу повторять её судьбу.
— Я прощаю тебя, — сказала я. — Но это не значит, что я забуду.
Денис кивнул.
— Я понимаю. И я постараюсь всё исправить. Я буду другим мужем. Обещаю.
Прошло три года с тех пор. Денис сдержал своё обещание — он стал внимательнее, заботливее. Он больше не молчит, когда кто-то пытается меня обидеть. Он на моей стороне. Наконец-то.
Письма Михаила и дневник Валентины Петровны я храню в той же коробке. Иногда перечитываю. Не для того, чтобы вспоминать боль, а для того, чтобы помнить урок.
Урок о том, что несчастье — это выбор. Да, жизнь может быть жестокой. Да, иногда нам не достаётся то, о чём мы мечтали. Но мы всегда можем выбирать — носить в себе яд или попытаться найти хоть немного света.
Валентина Петровна выбрала яд. И он отравил не только её жизнь, но и жизни всех вокруг.
Я выбираю свет. Пусть маленький, пусть слабый, но свет. Потому что я не хочу, чтобы через много лет кто-то нашёл мой дневник и прочитал там те же слова: «Мне жаль».
Я хочу, чтобы когда-нибудь мои внуки нашли мои записи и прочитали там другое: «Я была счастлива».
И я буду.
Несмотря ни на что, я буду.