Мой рабочий день давно перестал измеряться приёмами.
Он измеряется уведомлениями.
Когда-то у ветеринара был телефон в клинике, толстая бумажная записная тетрадь и максимум — стационарный дома, если клиент совсем отчаялся. Сейчас у меня есть чат. Один. Общий. И ещё десяток личных переписок, которые разрослись, как плющ по стене: «доктор, если что — можно я вам сюда напишу?»
Можно. Конечно можно. Я каждый раз киваю, беру номер, добавляю в список — и где-то внутри себя понимаю, что это не просто «написать про прививку». Это билет в чужую жизнь без права выхода.
Если открыть мой чат не по диалогу, а по дням, получится примерно такая лента новостей страны. Только вместо ведущего — я в растянутой футболке, с кружкой остывшего чая и телефоном, который вибрирует, даже когда молчит.
8:03.
«Доктор, извините, что рано 🙏 кот не ест с вечера, сидит в углу, дышит как-то не так… Я на работе не смогу, муж в рейсе, можно просто написать, сильно ли это страшно?»
Я ещё толком не проснулся, но уже читаю между строк: «я одна, мне страшно, мне нужно, чтобы кто-то взрослый сказал: живём». Отвечаю, задаю вопросы, прошу видео кота, голосовое дыхания. Параллельно считаю в голове: «так, если совсем плохо — к нам, если хуже — сразу в круглосуточку». Пишу аккуратно, без паники, но честно: «это не тот случай, который можно отлежать». Человек ставит два синих галочки и пишет через минуту:
«Хорошо, я отпрошусь. Если уволят, буду жить с котом 🤷♀️».
Я улыбаюсь. Сарказм — лучшая броня, которую придумали взрослые.
9:17.
«Доброе утро! У нас щенок, 2 месяца, дети хотят с ним спать, можно? И ещё вопрос: если он будет жить на балконе, это же не вредно, да? Там не сильно холодно. Мы утеплим. Наверное».
Я в это время пытаюсь позавтракать, но кто я такой, чтобы конкурировать с щенком и балконом. Пишу длинный ответ про обогрев, про одиночество, про то, что щенок — это не как новая мягкая игрушка, которую можно вынести на лоджию, если шумит. Родители ставят смайлик, голосовое «спасибо, доктор, мы подумаем».
Я знаю это «подумаем». Это как «мы обязательно вам перезвоним». Но всё равно пишу. Потому что однажды кто-то «подумает» и реально не вынесет щенка на балкон.
10:02.
Уведомление всплывает поверх другого чата, как опоздавший.
«Пётр, здравствуйте, вы меня помните? Это я, у нас такса, Мотя, 14 лет… Помните, вы говорили, что “надо успеть сделать снимок, пока не поздно”? Мы не успели. Уже поздно?»
Такие сообщения я чувствую кожей за секунду до того, как прочитаю. Потому что люди почти никогда не пишут: «Доктор, мы вовремя, всё сделали, вы были правы, обняли, спасибо». Пишут, когда не успели. Когда стыдно. Когда поздно.
Я листаю переписку назад. Там два месяца назад — мой вежливый абзац про «желательно обследоваться», её ответ «обязательно после отпуска», стикер с улыбающейся таксой. Потом тишина.
Сейчас — три сообщения подряд, как очередью:
«Он ходит плохо…»
«Плачет…»
«Я виновата, да?»
И я сижу на стуле в своей ординаторской, чуть прислонив телефон к столу, и понимаю, что в этот момент от меня ждут не диагноза. От меня ждут приговора: «да, вы виноваты» или «нет, вы не виноваты, мир просто жесток». А я не бог, я обычный Пётр с недоспанными ночами.
Пишу аккуратно, кусая язык:
«Сейчас не время искать крайнего. Давайте думать, как ему облегчить. Приезжайте сегодня. Я вас ждал ещё два месяца назад, но и сейчас не поздно быть с ним до конца».
Человек ставит сердечко. Я вздыхаю. Чай опять стынет.
11:30.
«Доктор, а вы можете написать, что собака здорова, чтобы нас на границе пропустили? Мы едем далеко, надолго…»
Дальше — флаг, какие-то стикеры, две фотографии той самой собаки, обнятой худой рукой в форме. Я читаю, как каждое такое «далеко, надолго» на самом деле звучит: «я сам не знаю, вернусь ли, но пусть хоть собака будет рядом».
Я не думаю о том, «что конкретно происходит в России». Да и не только в России. В мире всегда что-то происходит: то громко, то тихо. Люди почему-то умеют вовремя забывать про землетрясения и вспоминать про курсы валют, но животные тут как часы — им всё равно, что там творится на картах, им важно, чтобы миска была полна и человек рядом.
Я не могу просто «написать, что здорова», когда не видел собаку год. Это не про формальность — это про совесть. Пишу:
«Прививки нужны свежие, осмотр тоже. Приезжайте, посмотрим её по-настоящему, а не по переписке. Я понимаю, что вам сейчас непросто, но бумажка без совести — это не документ».
По ту сторону экрана — молчание. Через десять минут:
«Ладно. Я приеду завтра. Если успею».
Когда они наконец приходят — молча, с тяжёлым взглядом и собранным рюкзаком, — у меня внутри тоже всё сжимается. Потому что я вижу этих людей не на экране новостей, а у себя в кабинете. И их собак вижу. И мне вдруг становится очень понятно, зачем я вписался в эту профессию, где всегда «если успею».
13:05.
Обед. Теоретически.
В реальности я жую что-то на бегу, телефон вибрирует, как таракан под чашкой. В чате — новая серия человеческого сериала.
«Доктор, у нас попугай. Похож на больного, но может, это ему скучно?»
«Пётр, можно к вам с детьми зайти просто так, познакомить с котёнком? Они без вас уже лечат всех подряд игрушечных».
«Здравствуйте, мы из роддома! Назовите нам срочно породу собаки, которая точно будет любить ребёнка!»
Я смотрю на это «из роддома» и улыбаюсь. У меня, честно говоря, полстраны живёт в ощущении, что есть порода «няня по умолчанию», которая будет терпеть всё: памперсы, визг, удар игрушечной машинкой по хвосту. Такие мне особенно нравятся:
«Доктор, посоветуйте собаку, чтобы ребёнок вырос добрым, но мы ничего делать не будем».
Отвечаю мягко, без лекций — я же обещал себе не быть занудой:
«Любая собака, под присмотром взрослых, с уважением к её границам, вырастит рядом хорошего человека. А если границы не уважать — никакая порода не спасёт».
Ставят смеющийся смайлик. И всё равно потом приходят с фразой: «Он на него рычит, представляете! Так же нельзя!»
Можно. Рычание — это язык. Хуже, когда молчат все.
16:20.
«Пётр, здравствуйте. Не по теме… У меня скоро суд по разводу. Собаку пытаются записать на мужа, чтобы забрать назло. Скажите, можно ли оформить “что она моя”?»
Это уже почти не ветеринария. Это юриспруденция вперемешку с семейной психотерапией. Но пишут мне. Потому что я тот, кто видел их вместе, кто записывал в карте «хозяйка — Анна, телефон», и кто руками держал того самого лабрадора, когда ему делали прививки.
Я знаю, что юридически я мало что решаю. Но то, что я напишу на бланке клиники, для судьи иногда звучит громче, чем слова двух взрослых, которые забыли, кому вообще нужен этот пёс.
Я пишу справку: «С момента первого обращения животное сопровождается Анной, проживает с ней, заботу о животном фактически несёт она».
Ставлю печать.
И думаю: странные мы, люди. Делим квартиры, машины, посуду, детей, собак — как будто предметы. А по факту делим своё чувство контроля: «если заберу собаку, значит, победил».
Вечером Анна присылает короткое сообщение:
«Мы выиграли. Он сказал в суде, что “пусть забирает свою шавку, мне важнее дача”. А я и рада».
И фотографию: она и тот самый лабрадор на диване, оба улыбаются.
В этот момент мне хочется устроить маленький салют из одноразовых шприцев. Потому что вот она — настоящая новость дня. Не курс валют, не очередной громкий скандал, а то, что один конкретный пёс останется там, где его действительно любят.
18:47.
«Доктор, а вы можете мне честно сказать: моей кошке плохо из-за погоды или из-за того, что я с ума схожу?»
Я смотрю на экран и почти вижу собеседницу: уставшая женщина, скорее всего после смены, с кружкой чая и кошкой на коленях, которая чуть чаще вылизывается или громче мяукает.
Это не диагноз. Это зеркало.
Иногда животные начинают «болеть» именно тогда, когда люди внутри трещат по швам. Кошка чешется, когда хозяйка в стрессовом ремонте. Пёс грызёт стены, когда дома тихая война, о которой никто не говорит. Попугай начинает выдирать перья, когда человек меняет работу, город и фамилию одновременно.
И проблема в том, что в чате я не могу написать:
«Вам к психологу, а кошке — к миске, пледу и тишине».
Я всё равно пишу про анализы, корма, режим, игрушки. Но между строк иногда тихо добавляю:
«И вам, пожалуйста, тоже отдых. Хоть чуть-чуть. Хоть два часа без новостей и разговоров ни о чём. Кошки это очень одобряют».
Иногда прилетает в ответ смайлик «😂», иногда — просто «спасибо, доктор».
Иногда — тишина.
Но я всё равно пишу. Потому что, честно говоря, я и сам давно живу в состоянии: «кошке нужен плед, а мне — кто-то, кто скажет: “Пётр, выключи телефон хотя бы на ночь”».
21:15.
Я формально уже «не на смене». На мне домашняя майка, на плите что-то булькает, кот (свой) возмущённо проверяет, не дай бог забуду поделиться. Телефон молчит ровно до того момента, пока я не сяду.
«Пётр, очень срочно!!!
Собака выла весь вечер, теперь лежит и не встаёт. Муж в командировке, скорую собакам вызывают?»
Выдох. Вдох. Фотография. Видео.
Чат — это не просто общение, это постоянное упражнение на то, где твоя граница. Где ты обязан сорваться и не спать, а где ты честно говоришь:
«Я сейчас дома, без препаратов, без оборудования. Я могу только подсказать, как быстро доехать до ближайшей круглосуточной. Но я с вами, пишите, как доедете».
Иногда ночью приходят сообщения с одной фразой:
«Мы не успели».
Иногда — видео: собака в стационаре, лапы в бинтах, глаза — стеклянные от седации, но живая. И подпись:
«Спасибо, что заставили нас выехать».
Я смотрю эти видео на своей кухне, пока кот невозмутимо доедает мою сосиску, и думаю, что новости страны можно вообще не включать. Мне их и так присылают. Только не в виде громких заголовков, а в виде коротких человеческих фраз:
«Уволили, но кот жив».
«Разводимся, собаку оставил мне».
«Уезжаю, но кота заберу любой ценой».
«Родился ребёнок, не знаем, как теперь жить с тремя кошками, помогите».
«Я болею, вдруг умру раньше собаки — что с ним будет?»
Это всё не про политику, не про географию, не про статистику. Это про тот слой жизни, который никогда не попадёт в официальные хроники. Но попадёт в мой чат.
Иногда меня спрашивают:
— Ты читаешь новости?
Я честно отвечаю:
— Я читаю сообщения.
Потому что по тому, что люди пишут о своих животных, очень хорошо видно, чем живёт страна.
Если в ленте преобладают:
«Можно ли сделать дешевле?»,
«Можно ли подождать до зарплаты?»,
«Можно ли прививки попозже, сейчас не до того?» —
значит, людям тяжело с деньгами и тревогой.
Если вдруг много сообщений:
«Мы переезжаем, как перевезти кота?»,
«Уезжаем, боимся, что он не выдержит самолёта»,
«Продаём квартиру, что делать с собакой?» —
значит, кого-то опять куда-то сносит волной.
А если появляются сообщения:
«Я один, у меня никого нет, кроме него»,
«После всего, что было, только она меня держит»,
«Я живу ради того, чтобы утром выгулять своего старика» —
значит, в мире случилось достаточно боли, чтобы люди наконец признались себе, что держатся за хвосты и усики, как за последнюю нитку к нормальной жизни.
Вся эта «большая» жизнь у меня не в телевизоре. Она у меня в телефоне. Который я иногда мечтаю выкинуть в окно, но всё равно заряжаю каждую ночь — не столько для себя, сколько для тех, кто в два часа ночи напишет:
«Доктор, извините, что поздно…»
И я, ворча на себя, всё равно прочитаю. Потому что, как бы пафосно ни звучало, мой чат — это не только рабочий инструмент. Это доказательство, что мы ещё держимся. Что люди всё ещё переживают за кого-то, кроме себя. Что между кредитами, разводами, новостями, пробками и очередями в поликлинике у них хватает сил написать:
«Он что-то не так дышит. Мне страшно. Скажите, что делать».
И пока такие сообщения приходят, я почему-то верю, что мы не окончательно сошли с ума.
Иногда я думаю: а что было бы, если бы кто-нибудь взял и распечатал целиком мой чат — без имён, без телефонов, просто голый текст. Получился бы странный роман: глава про ипотеку, глава про развод, глава про эмиграцию, глава про первую любовь ребёнка к щенку, глава про стариков и их старых собак.
Везде, между строк, одно и то же:
страшно, больно, стыдно, смешно, неловко — но мы всё равно продолжаем гладить кого-то по шерсти и спрашивать: «Доктор, он будет жить?»
А я, как умею, отвечаю. Иногда точно. Иногда осторожно. Иногда молчу дольше, чем надо, потому что сам не знаю.
Но каждый раз, когда хочу бросить телефон в ящик и запереть его там, вспоминаю одну фразу из чата.
Женщина написала ночью после тяжёлого дня:
«Спасибо, что вы просто отвечаете. Иногда этого достаточно, чтобы не развалиться».
И я снова включаю звук уведомлений.
Потому что, похоже, мой личный вклад в «состояние страны» сейчас именно в этом: быть человеком на другом конце чата, который не делает вид, что всё в порядке, но и не бросает трубку при первом сигнале.
А новости… новости вы и без меня прочитаете.