Я стояла в дверях кухни и смотрела на эту картину. Огромная столовая, дорогая посуда, свечи в серебряных подсвечниках. И он - один за столом, рассчитанным на восемь человек. Сорокалетний мужчина с ранней сединой на висках.
Меня наняли сюда поваром три часа назад.
- Завтрак в семь тридцать, - сказал Кирилл Андреевич Громов при знакомстве. - Обед в час. Ужин в семь. Меню согласовывайте с экономкой. Вопросы?
Вопросов у меня было много. Почему в этом огромном доме такая тишина? Почему на кухне пахнет нежилым, хотя здесь есть всё для ресторана? И почему у хозяина такие глаза - серые, пустые, смотрящие сквозь меня, будто я не человек, а предмет мебели?
Но я промолчала. Мне нужна была эта работа.
Семь лет в ресторане меня вымотали. Смены по четырнадцать часов, вечные скандалы с шеф-поваром, никакой личной жизни. Руки в мелких шрамах от ожогов - профессиональных, за семь лет накопилось. Когда я увидела объявление - «Личный повар в семью, проживание, достойная оплата» - я ухватилась за него обеими руками.
И вот теперь стояла на пороге кухни и смотрела, как хозяин дома молча ест мой первый ужин.
Он даже не поднял головы, когда я вошла забрать тарелки.
- Всё в порядке? - спросила я.
- Да.
Одно слово. Без эмоций. Без благодарности. Без взгляда.
Я убрала посуду и вернулась на кухню. Зинаида Павловна, экономка, мыла чашки у раковины. Ей было под шестьдесят, и она работала в этом доме десять лет - это я узнала ещё днём.
- Он всегда так? - спросила я.
- Последние два года - да.
- А до этого?
Зинаида Павловна помолчала. Потом повернулась ко мне и тихо сказала:
- До этого здесь была семья.
Она ничего больше не объяснила. Но я заметила фотографию, задвинутую за банки с крупами на верхней полке. Красивая женщина, двое детей. Счастливые лица.
Дети. В этом доме есть дети. Но за ужином их не было.
Я поднялась в свою комнату на третьем этаже. Легла, но уснуть не могла. Дом скрипел и вздыхал, как старик. А потом я услышала плач.
Тихий, приглушённый, из комнаты в конце коридора.
Я встала. Подошла к двери. Постояла минуту с поднятой рукой.
И прошла мимо. Не моё дело. Я здесь только повар.
***
Прошла неделя. Я готовила по меню, которое составила экономка. Всё нейтральное, без изюминки. Овощные супы, паровая рыба, куриные котлеты.
Хозяин ел один. Каждый день.
А потом я познакомилась с Лёшей.
Он спустился на кухню в семь утра, когда я только начала готовить завтрак. Худой тринадцатилетний мальчик с вихрастыми волосами и голодными глазами.
- Привет, - сказал он. - Ты новый повар?
- Да. Настя.
- Лёша. - Он сел за стол и уставился на сковородку. - А что ты делаешь?
- Омлет. По меню.
- А блинчики умеешь?
Блинчиков в меню не было. Но я посмотрела на этого мальчика - и не смогла отказать.
- Умею.
Через полчаса мы сидели за кухонным столом и ели блинчики с вареньем. Лёша уплетал за обе щёки и рассказывал о школе, о друзьях, о компьютерных играх. Он говорил без остановки, будто изголодался по общению.
- А ты можешь научить меня переворачивать? - спросил он вдруг.
- Что переворачивать?
- Блинчики. На сковородке. Подбрасывать и ловить.
Я улыбнулась. Впервые за неделю.
- Давай попробуем.
Мы стояли у плиты, и я показывала ему, как держать сковородку, как делать резкое движение запястьем. Блинчик взлетел - и упал мимо, прямо на пол.
Лёша засмеялся. Громко, звонко, по-детски. И я засмеялась вместе с ним.
- Что тут происходит?
Голос был холодный, как лёд.
Я обернулась. В дверях стояла девочка лет шестнадцати. Красивая, темноволосая, с колючим взглядом. Маша - дочь Кирилла. Я видела её на той фотографии.
- Мы просто, - начала я.
- Ты повар, - перебила она. - А не аниматор. Займись своим делом.
Она налила себе кофе и ушла. Лёша опустил голову.
- Не обращай внимания, - сказал он тихо. - Она со всеми такая. После того, как мама...
Он не договорил. Но я уже и так поняла.
Мама умерла. Вот почему в этом доме такая тишина. Вот почему хозяин смотрит сквозь людей. Вот почему дочь колючая, как ёж.
Они все ещё не оправились.
В тот вечер я снова накрыла на четверых. И снова за столом сидел только Кирилл Андреевич. Один.
***
На следующий день я нашла книгу.
Она стояла на верхней полке, рядом с той фотографией. Старая, в потёртом кожаном переплёте. Я думала, это просто кулинарная книга. Но когда открыла - у меня перехватило дыхание.
Рецепты были написаны от руки. Женским почерком, с завитушками. И пометки на полях: «Кирилл любит с корицей», «Маша не ест лук - прятать», «Лёшин любимый - сделать на день рождения».
Это была книга хозяйки. Её рецепты. Её голос.
Я листала страницы и будто слышала её. Женщину, которая любила готовить для своей семьи. Которая знала, что нравится мужу, что не ест дочь, что обожает сын.
На одной странице был рецепт яблочного пирога. «Воскресный пирог» - написано сверху. И приписка: «Традиция. Каждое воскресенье».
Я посмотрела на календарь. Сегодня была суббота.
Решение пришло само. Я приготовлю этот пирог. Для них. Для этой сломанной семьи.
В воскресенье к вечеру весь дом пах яблоками и корицей. Я накрыла стол как обычно. Поставила пирог в центр.
Первым пришёл Лёша. Он застыл на пороге.
- Это же... - он не договорил.
- Что?
- Мамин пирог. Она его каждое воскресенье делала.
Он тут же убежал наверх. Я не понимала - обидела его или обрадовала? Но через пять минут он вернулся. И за ним шла Маша.
Она села за стол молча. Взяла кусок пирога. Откусила. Лицо её дрогнуло.
Потом она встала и ушла. Но кусок забрала с собой.
Лёша смотрел на меня круглыми глазами.
- Она два года не спускалась к ужину. Вообще.
Когда вернулся Кирилл Андреевич, пирог ещё стоял на столе. Я видела через дверь, как он замер. Как смотрел на него долго, не двигаясь.
Он не притронулся к пирогу. Молча ушёл к себе.
Утром на кухонном столе лежала записка. Почерк ровный, мужской: «Больше не готовьте по этой книге. К.Г.»
Я стояла с запиской в руках и не знала, что делать. Обидела? Нарушила что-то святое? Или просто напомнила о том, что он пытался забыть?
Зинаида Павловна нашла меня в кухне.
- Что случилось?
Я показала ей записку. Она прочитала и вздохнула.
- Вера умерла два года назад. Рак. Быстро - три месяца от диагноза. Он убрал все её вещи, фотографии. Не говорит о ней. Никогда.
- Но книга осталась, - сказала я.
- Я спрятала. Не смогла выбросить.
Я убрала книгу обратно на полку. Вернулась к нейтральному меню. Супы, рыба, котлеты.
Но Лёша пришёл ко мне через три дня.
- Настя, научи меня готовить.
- Что именно?
Он помолчал. Потом тихо сказал:
- Мама начала учить. Но не успела.
Как я могла отказать? Я согласилась.
Мы готовили вместе каждый вечер. Простые вещи - яичница, макароны, салаты. Лёша старался, смеялся, когда что-то не получалось. Кухня снова наполнялась звуками.
А потом пришла Маша.
Она стояла в дверях и смотрела на нас. Лёша помешивал соус, я нарезала овощи.
- Что вы делаете? - спросила она.
- Готовим, - ответил Лёша. - Хочешь с нами?
- Нет.
Она развернулась, чтобы уйти. Но остановилась.
- Ты что, занимаешь её место? - Это уже мне. - Думаешь, если будешь готовить с ним, то станешь ему мамой?
- Маша, - начала я.
- Ты прислуга! - Она сорвалась на крик. - Понимаешь? Просто прислуга! Ты не имеешь права!
Она убежала. Лёша стоял белый как стена.
Через час меня вызвал Кирилл Андреевич.
Он сидел в кабинете. Смотрел на меня теми же пустыми серыми глазами.
- Что произошло?
Я объяснила. Про Лёшу. Про уроки готовки. Про Машу.
Он выслушал молча. Потом сказал:
- Ваша работа - готовить еду. Не воспитывать моих детей. Это ясно?
Мне хотелось ответить. Сказать, что его дети голодают - не физически, а эмоционально. Что в этом доме так холодно, что хочется кричать. Что его жена оставила книгу рецептов, потому что еда была для неё способом любить, а он эту любовь запер на полку.
Но я промолчала.
- Ясно, - сказала я.
Вернулась в свою комнату. Достала чемодан. Начала складывать вещи.
Стук в дверь.
- Настя?
Это был Лёша. Глаза красные.
- Пожалуйста, не уезжай, - сказал он. - Нам без тебя плохо. Мне - плохо.
Я смотрела на этого мальчика. Тринадцать лет. Два года без матери. Отец, который не умеет говорить о боли. Сестра, которая закрылась от всех.
Я убрала чемодан.
***
Прошёл месяц.
Я держала дистанцию. Готовила, но не лезла в их жизнь. И странное дело - именно тогда всё начало меняться.
Маша стала спускаться к ужину. Молчала, но ела. Сидела за столом вместе с братом.
Потом к ним присоединился Кирилл.
Первый совместный ужин был тихим. Никто не разговаривал. Но они сидели вместе. Впервые за два года.
Лёша первым нарушил молчание.
- У Димки из моего класса собака родила щенков.
Маша фыркнула.
- И что?
- Ничего. Просто рассказываю.
- Какие щенки? - спросил вдруг Кирилл.
Лёша удивлённо посмотрел на отца. Потом начал рассказывать - сбивчиво, торопливо, будто боялся, что его перебьют.
Кирилл слушал. Молча, но внимательно.
После ужина я убирала посуду. Кирилл задержался в столовой.
- Спасибо, - сказал он.
Я обернулась.
- За что?
- За то, что остались. За него. За... это.
Он указал на стол. На три стула, которые больше не пустовали.
- Это вы сами, - сказала я.
- Нет. Это вы.
Он ушёл. А я стояла с тарелкой в руках и чувствовала, как что-то тёплое разливается в груди.
В ту ночь Маша пришла на кухню.
Я сидела за столом и пила чай. Книга рецептов лежала передо мной - я достала её снова, просто посмотреть.
- Ты знала её? - спросила Маша.
Я подняла голову. Она стояла в дверях в пижаме, без своей обычной брони.
- Нет. Но я чувствую её. Через эти рецепты.
Маша села напротив.
- Расскажи, какой она была? - попросила я.
И Маша рассказала. Как мама пахла - ванилью и яблоками. Как смеялась - громко, запрокидывая голову. Как готовила этот пирог каждое воскресенье, а они с Лёшей ей помогали.
- Папа убрал все её вещи, - сказала Маша. - Все фотографии. Как будто её не было. Я ненавидела его за это.
- Может, ему так больно, что он не может смотреть?
Маша молчала. Потом тихо сказала:
- Я не думала об этом.
- Он не забыл её. Он просто не умеет горевать. Некоторые люди так устроены - прячут боль так глубоко, что сами не могут до неё добраться.
- Ты могла бы научить меня? - спросила она вдруг.
- Чему?
- Готовить. Как мама. По её рецептам.
Я посмотрела на эту девочку. Шестнадцать лет. Колючая, резкая, такая взрослая на вид. Но сейчас она была просто ребёнком, который скучает по маме.
- Да, - сказала я. - Конечно.
На следующее воскресенье мы готовили втроём.
Маша, Лёша и я. На кухне пахло яблоками и корицей. Мука была везде - на столе, на полу, на носу у Лёши. Маша смеялась - впервые при мне.
Я показывала им, как раскатывать тесто, как укладывать яблоки, как защипывать края. Те же движения, что описаны в книге. Те же слова, что написала их мать.
Пирог получился не идеальный. Немного подгорел с одной стороны. Но он пах так, как должен был пахнуть.
- Как мамин, - прошептал Лёша.
Кирилл вернулся домой раньше обычного. Остановился на пороге кухни.
Мы трое обернулись к нему. Маша - испуганно. Лёша - с надеждой. Я - не зная, чего ожидать.
- Что здесь? - спросил он.
- Мы испекли пирог, - сказала Маша. - Мамин рецепт.
Кирилл молчал. Смотрел на нас. На пирог. На книгу рецептов, открытую на столе.
- Хорошо, - сказал он наконец. - Накрывайте на стол.
***
Мы сидели вчетвером. Впервые за два года эта семья собралась вместе за воскресным ужином.
Я разрезала пирог. Положила каждому по куску. Себе взяла последней - я всё ещё чувствовала себя чужой здесь.
Лёша откусил первым.
- Вкусно, - сказал он с набитым ртом.
Маша толкнула его локтем.
- Не разговаривай с полным ртом.
- А ты не толкайся.
Обычная семейная перепалка. Такая нормальная. Такая живая.
Кирилл взял свой кусок. Поднёс ко рту. Откусил.
И замер.
Я видела, как изменилось его лицо. Как дрогнули губы. Как что-то сломалось в этих серых глазах, которые два года смотрели сквозь всех.
Он закрыл глаза.
По щеке скатилась слеза.
Он плакал. Молча, не вытирая лица. Слёзы текли, а он просто сидел с закрытыми глазами и позволял им течь.
Дети замерли.
Маша первой встала из-за стола. Подошла к отцу. Обняла его.
Лёша присоединился секундой позже.
Они стояли втроём, обнявшись, и плакали. Все трое. Впервые за два года - вместе.
Я тихо вышла из комнаты. Это был их момент. Не мой.
Я стояла на кухне и смотрела в окно. На тёмный сад, на звёзды. И думала о том, что иногда нужен кто-то чужой, чтобы вернуть семье право чувствовать.
Не знаю, сколько прошло времени. Может, десять минут. Может, полчаса.
- Настя.
Я обернулась. Кирилл стоял в дверях кухни. Глаза красные, но что-то в них изменилось. Они больше не были пустыми. Они смотрели на меня. По-настоящему.
- Спасибо, - сказал он.
- Не за что благодарить.
- Есть. - Он провёл рукой по седым вискам. - Два года. Два года я не мог. Боялся, что если начну - не остановлюсь. Разрушусь.
- Вы не разрушились.
- Нет. - Он почти улыбнулся. - Не разрушился.
Он взял полотенце и встал рядом со мной у раковины.
- Я помогу с посудой.
Он взял мою руку - ту, что в шрамах от ожогов. Посмотрел на неё.
- Руки, которые нас накормили, - сказал тихо. И отпустил.
Мы стояли рядом и мыли тарелки. Молча. Но это было хорошее молчание. Тёплое.
В тот вечер Кирилл впервые рассказал мне о Вере. Как они познакомились - она работала архитектором в его компании. Как он влюбился в её смех. Как они поженились, родили детей, построили этот дом.
- Я много работал, - сказал он. - Думал, заработаю на лучших врачей, на лучшие лекарства. А она просто хотела, чтобы я был рядом.
- Вы были рядом, - сказала я.
- Недостаточно.
- Но вы были. И дети помнят это.
Он посмотрел на меня долго. Потом тихо сказал:
- Вы похожи на неё. Не внешне. Тем, как создаёте тепло. Из еды. Из простых вещей.
Я не знала, что ответить. Но и отвечать не пришлось.
- Спасибо, - повторил он. - За то, что вернули нам воскресенья.
***
Прошло четыре месяца.
Воскресные пироги стали традицией. Каждую неделю мы готовили что-то из маминой книги - Маша, Лёша и я. Кирилл иногда присоединялся, хотя готовить не умел совсем.
Он смеялся, когда тесто прилипало к его рукам. Настоящий смех, не натянутый.
Ужины стали другими. Лёша рассказывал о школе. Маша показывала свои рисунки - оказалось, она хорошо рисует. Кирилл слушал и задавал вопросы.
Они снова были семьёй.
А я - я по-прежнему была поваром. Но что-то изменилось и для меня. Я больше не чувствовала себя чужой в этом доме. Я была частью чего-то.
Однажды вечером Маша сказала:
- Ты не повар.
Я подняла голову от салата, который нарезала.
- А кто?
- Ты - часть нашей семьи. Которая умеет готовить.
Я не нашла слов. Просто обняла её.
Через неделю Кирилл сделал мне предложение.
Не так, как в романах - на колене с бриллиантовым кольцом. По-другому.
Мы сидели за завтраком. Обычное воскресное утро. Лёша ел блинчики, Маша пила кофе. Я разливала чай.
- Настя, - сказал Кирилл.
- Да?
- Выходи за меня.
Я чуть не выронила чайник.
- Что?
- Выходи за меня замуж, - повторил он спокойно. - Я два года не жил. А потом пришла ты - и я снова начал.
Лёша подавился блинчиком. Маша смотрела на отца круглыми глазами.
- Папа, ты серьёзно? - спросила она.
- Абсолютно.
- А нас ты спросил?
- Спрашиваю сейчас.
Маша помолчала. Потом посмотрела на меня.
- Ты согласна?
Я смотрела на них. На Кирилла с его глазами, которые больше не были пустыми. На Машу, которая перестала быть колючей. На Лёшу, который улыбался во весь рот.
Три года назад я потеряла бабушку - единственного близкого человека. И думала, что останусь одна навсегда. Меня нанимали готовить еду. А я приготовила себе семью.
- Да, - сказала я.
Лёша закричал «ура» и подавился снова. Маша закатила глаза, но я видела - она улыбалась.
Свадьба была маленькой. Только мы и Зинаида Павловна с мужем. Никаких гостей, никакой помпы.
Маша была свидетельницей. Лёша нёс кольца и очень этим гордился.
На стене в гостиной теперь висят две фотографии рядом. Старая - Вера с детьми. И новая - я, Кирилл, Маша, Лёша.
Две семьи. Одна история.
Вчера за завтраком Лёша сказал:
- Мам, передай варенье.
Все замерли. Лёша покраснел.
- Я не... я случайно...
- Держи, сынок, - сказала я и протянула ему банку.
Он взял. Посмотрел на меня. И улыбнулся.
Сегодня воскресенье. На кухне пахнет яблоками и корицей. За столом - четверо.
Три стула больше не пустуют. И один новый - для меня.
Меня наняли готовить еду. А я приготовила им семью. И они приготовили семью - мне.