Первую женщину он соблазнил в семнадцать лет, и это была жена директора завода. Последнюю – в сорок пять, и это была министерша. Между ними были сотни других, и каждая считала себя особенной. Он умел это – заставлять женщин чувствовать себя единственными, пока искал следующую ступеньку наверх.
Его звали просто. Обычное советское имя, каких тысячи. Обычная биография – рабочий поселок под Горьким, мать-прачка, отец сгинувший неизвестно где. Никаких связей, никакого образования, никаких перспектив. Только одно преимущество – лицо. И понимание, что в стране, где все равны, это лицо может стоить больше, чем партийный билет.
В пятнадцать лет он уже знал, что красив. Знал по тому, как на него смотрели девчонки в школе, как краснели молодые учительницы, как замирали женщины в очереди за хлебом. Красив той особенной красотой, которая не кричит, а шепчет. Высокий, но не слишком. Светлые волосы, темные глаза. И главное – умение смотреть так, будто видишь человека насквозь и принимаешь целиком.
Первый урок он получил от соседки тети Клавы, сорокалетней портнихи с золотыми руками и пустой постелью. Она научила его не техникам любви – техники он освоил сам, быстро и жадно. Она научила его главному: женщинам нужны не красивые слова и не обещания. Им нужно внимание. Абсолютное, безраздельное, хоть и временное. Час, в который ты весь – для нее. После этого часа можешь исчезнуть хоть на месяц, но в тот час ты должен быть безупречен.
В восемнадцать он уже работал на заводе слесарем и встречался одновременно с тремя женщинами. Все знали друг о друге и молчали, потому что каждая надеялась быть последней. Одна была кассиршей в столовой – с ней не нужно было стоять в очереди за обедом.
Вторая работала в отделе кадров – благодаря ей он получил комнату в общежитии не через три года, а сразу. Третья была директрисой завода, и именно она изменила все.
Ей было тридцать восемь, ему – восемнадцать. Двадцать лет разницы, пропасть между мирами. Она жила в отдельной трехкомнатной квартире с импортной мебелью, он – в комнатушке на шестерых. У нее были норковая шуба и золотые часы, у него – одна смена белья и стоптанные ботинки. Но когда она смотрела на него, все это не имело значения.
Он понял это в первую же встречу, когда она пришла в цех и их взгляды случайно пересеклись. В ее глазах было все – скука обеспеченной жизни, голод по настоящим чувствам, отчаяние женщины, которую перестали видеть. Он улыбнулся. Просто улыбнулся, ничего особенного. Но в той улыбке было обещание того, чего ей не хватало.
Через неделю она вызвала его к себе в кабинет под предлогом какой-то ерунды. Через месяц они встречались по вторникам и четвергам в квартире ее подруги. Через три месяца он получил путевку в санаторий в Кисловодске. Через полгода его перевели на должность техника, а еще через месяц она сказала:
– Тебе нужно учиться. Без образования дальше слесаря не продвинешься.
Он понимал это и сам. В Советском Союзе можно было обойти многие правила, но не это. Диплом была пропуском в мир, где принимали решения. Без нее – ты навсегда оставался винтиком, пусть и в хороших руках.
– Я устрою тебя на вечернее, – продолжала она. – В политехнический. Знаю декана. Хороший человек, поможет.
Декан оказался деканшей – женщиной лет пятидесяти, с седой аккуратной прической и проницательным взглядом. Она приняла его в своем кабинете, окинула оценивающим взглядом и усмехнулась.
– Ну что ж, если уж сама товарищ рекомендует... Примем. Только учиться придется по-настоящему. Я липовые дипломы не выдаю.
Он учился. Пять лет вечернего института – работа на заводе с восьми до пяти, потом лекции до десяти вечера, потом учебники до ночи. Другие студенты-вечерники спали на лекциях, списывали на экзаменах, умоляли преподавателей о тройках. Он не мог себе этого позволить. Слишком многие смотрели на него – одни с надеждой, другие с насмешкой, третьи просто ждали, когда он споткнется.
Деканша не давала поблажек. Наоборот – спрашивала с него строже, чем с других. Но он видел, что она следит за его успехами, и это была странная игра. Она проверяла – достоин ли он тех связей, которые получил, или просто красивая пустышка.
На третьем курсе его вызвали к ней в кабинет. Он зашел, ожидая выговора за пропущенную лекцию, но она молча протянула ему зачетку. Все пятерки.
– Способный, – сказала она. – Жаль только, что способности тратишь не на то.
Он промолчал. Что тут скажешь?
– Знаю я, за счет чего ты живешь, – продолжала она. – Весь институт знает. Думаешь, секрет? Но вот что скажу: мозги у тебя есть. И если бы ты потратил на карьеру хоть половину той энергии, что тратишь на женщин, давно бы на заводе начальником был. Без всяких покровительниц.
Он ушел из кабинета с зачеткой в руках и странным чувством в груди. Может, она и права. Может, он действительно мог бы по-другому. Но разве можно было начать иначе, когда у тебя за плечами только рабочий поселок и мать-прачка?
Диплом он получил в двадцать три. С отличием. И в тот же день директриса устроила ему повышение – теперь он был не техником, а инженером. Молодым специалистом с перспективами.
Связь с директрисой продлилась еще год после диплома. Он выжал из нее все, что мог – должность, связи, рекомендации. А потом аккуратно свел на нет. Не бросил грубо – он никогда не бросал грубо, это было невыгодно. Просто начал опаздывать на встречи, забывать позвонить, смотреть чуть более рассеянно.
Она поняла сама и отпустила. С болью, со слезами, но отпустила. И даже после расставания продолжала помогать ему – по инерции, по привычке, по остаткам чувства.
В двадцать пять он был уже заместителем главного инженера на другом заводе. Туда его пристроила следующая покровительница – начальница планового отдела, женщина сорока лет с мужем-алкоголиком и двумя детьми. Он дал ей полгода нежности, которой она была лишена дома, а она дала ему выход на директора нового завода.
Но он понимал: без дальнейшего образования потолок близко. Инженер – хорошо. Главный инженер – еще лучше. Но директор, замминистра – для этого нужна была партийная школа или хотя бы аспирантура. Корочка кандидата наук открывала двери, которые оставались закрытыми даже для самых искусных соблазнителей.
В двадцать семь он поступил в аспирантуру. Научным руководителем стала профессор – женщина невероятной эрудиции и столь же невероятного одиночества. Муж давно ушел к аспирантке помоложе, дети выросли и разъехались. Она жила одна в двухкомнатной квартире, заваленной книгами, и писала диссертации для других, потому что ее собственная докторская так и осталась незащищенной.
С ней было иначе, чем с другими. Она не нуждалась в страсти или клятвах – ей нужен был собеседник. Человек, который мог говорить о Марксе и термодинамике, о Хемингуэе и пятилетних планах. Он учился разговаривать с ней по ночам, когда они сидели на ее кухне, и она, попивая чай, объясняла ему то, что он не понял в очередной монографии.
– Ты умный, – сказала она однажды. – Гораздо умнее, чем прикидываешься. Зачем тебе эта игра?
– Какая игра?
– Красивый мальчик, который спит с женщинами ради карьеры. Ты мог бы и без этого. Мозги у тебя есть.
Он пожал плечами.
– Может, и мог бы. Только долго. А так – быстрее.
Она вздохнула.
– Быстрее. Все хотят быстрее. А потом удивляются, что жизнь прошла, а жить не успели.
Диссертацию он защитил в тридцать. Она написала половину сама, но он отработал это сторицей – три года рядом, три года разговоров, три года иллюзии, что она не одна. Когда он защитился, она сказала:
– Все. Больше не приходи. У меня нет ничего, что могло бы тебе пригодиться.
Он не стал спорить. Просто ушел – с корочкой кандидата наук в кармане и новой строчкой в биографии.
В тридцать пять он был уже в Москве, в министерстве. Женой министра торговли была женщина пятидесяти двух лет, в прошлом красавица, а теперь – уставшая чиновница с потухшими глазами. Он встретил ее на приеме и понял: это его последняя ступенька. Выше – некуда. Дальше – только падение.
С ней было сложнее, чем с другими. Она была умнее, циничнее, опытнее. Она сразу видела игру и не скрывала этого.
– Ты красивый мальчик, – сказала она при первой встрече. – Кандидат наук, перспективный. И ты хочешь чего-то от меня. Давай сразу: чего именно?
Он не стал врать. Это было бы глупо.
– Должность замминистра. И квартиру в центре.
Она усмехнулась.
– А что я получу взамен?
– Полгода. Полгода я буду твоим. Целиком. Никаких других женщин, никаких отговорок. Ты будешь единственной.
– А потом?
– Потом ты отпустишь меня. И мы останемся друзьями.
Она думала три дня. А потом согласилась. Не потому что верила в дружбу после любви. А потому что в пятьдесят два года понимала: это ее последний шанс почувствовать себя молодой. Пусть за деньги, пусть по сделке, но – почувствовать.
Те полгода он отработал честно. Был рядом, когда нужно. Молчал, когда надо. Слушал ее бесконечные монологи о работе, о возрасте, о страхе остаться никому не нужной. И впервые за все годы он почувствовал нечто похожее на жалость. Не любовь – жалость. К этой умной, циничной женщине, которая покупала его время, зная, что покупает лишь иллюзию.
Когда полгода закончились, она выполнила обещание. Дала должность, квартиру, связи. А когда он собирался уходить, сказала:
– Ты знаешь, в чем твоя беда? Ты так боишься быть никем, что стал никем для себя самого. У тебя есть диплом, степень, должность. Но все это – чужое. Ты строил карьеру не своими руками, а чужими чувствами. И теперь даже сам не знаешь, чего ты стоишь на самом деле.
Он не ответил. Просто вышел из ее квартиры с ключами от собственной, с новым удостоверением и с пустотой внутри.
В сорок лет он был на вершине. Замминистра, кандидат наук, квартира в центре, машина с персональным водителем. Костюмы из ГУМа, часы швейцарские, отдых в Крыму в закрытом санатории. Все, о чем мечтал мальчишка из рабочего поселка.
Только вот мечтать было больше не о чем.
Женщины по-прежнему смотрели на него с интересом, но он больше не видел в этом азарта. Должность была высокой, но подняться выше можно было только с партийным билетом и правильной биографией, а у него не было ни того, ни другого. Квартира была красивой, но пустой. Он жил один, среди чужой мебели, среди чужих достижений.
Иногда, поздно вечером, когда город засыпал, а в окнах гасли огни, он садился у окна с бокалом коньяка и думал. О тех женщинах, которые любили его. О том, что он мог бы выбрать одну и построить жизнь. Настоящую, не карьеру. Жизнь с детьми, со старостью вдвоем, с воспоминаниями о прожитых годах.
Он думал о деканше, которая говорила, что у него есть мозги. О научной руководительнице, которая учила его думать. Может, они были правы. Может, он действительно мог бы сделать карьеру сам – дольше, труднее, но сам. И тогда на вершине он чувствовал бы не пустоту, а гордость.
Но он выбрал по-другому. Он выбрал лестницу. И поднялся по ней так высоко, что спускаться было страшно, а подниматься дальше – некуда.
Министерша оказалась права. Он стал никем для себя. Успешным никем. Образованным. Обеспеченным. Уважаемым. Но – никем.
А система, которая позволила ему сделать эту карьеру, не заметила подмены. Потому что системе было все равно, кто занимает должность – человек с принципами или человек без них. Главное – чтобы был диплом, степень, умение договариваться, способность обходить углы, не создавать проблем. И он умел. Лучше многих.
В пятьдесят лет он вышел на пенсию. Почетную, с наградами и благодарностями. Вручали их в зале, полном людей, и все аплодировали стоя. А он смотрел в зал и не видел ни одного лица, которое было бы рядом просто так. Не по должности, не по расчету. Просто потому, что ему рады.
Вечером он сидел в своей пустой квартире и впервые за много лет вспомнил ту соседку, тетю Клаву, которая научила его первому уроку. Интересно, жива ли она еще? Помнит ли того восторженного мальчишку, который думал, что понял главное о жизни?
Он не понял главного. Лестница, по которой он карабкался, вела не вверх. Она вела в никуда. И теперь, стоя на самой вершине, он понимал: под ногами пустота. Красивая, дорогая, обставленная импортной мебелью, увешанная дипломами и грамотами. Но – пустота.
И единственное, что у него осталось, – это воспоминания о чужих чувствах. О любви, которой не было. О жизни, которую он не прожил. И дипломы на стене – свидетельства не знаний, а сделок. Каждая буква в них оплачена чьим-то сердцем.