В посёлке не называли детей по имени.
Это не было запретом, не было законом, не висело на доске объявлений. Просто так было принято. Как не свистеть в доме или не смотреть в окна ночью. Привычка, ставшая безопасностью.
Детей звали «эй», «ты», «он», «она». В школе — по фамилии. Дома — «сын», «дочь». Иногда — уменьшительными прозвищами, которые ничего не значили и легко забывались.
Имена появлялись в восемнадцать.
До этого возраста они хранились — у родителей, в документах, в запертых местах. Как острые предметы. Как яд.
Я приехал в посёлок в конце августа, когда воздух уже начинал остывать, но лето ещё цеплялось за дни. Меня звали Максим, я был учителем литературы и временно — замещающим. Школа была маленькой, дети — тихими, внимательными. Слишком внимательными для своего возраста.
На первом уроке я машинально начал перекличку.
— Так… — сказал я, глядя в журнал. — Давайте познакомимся.
В классе стало пусто. Не тихо — пусто. Дети смотрели на меня одинаково вежливо, одинаково настороженно.
— Просто назовите себя, — добавил я, улыбнувшись.
Одна девочка подняла руку.
— Нам нельзя, — сказала она. — До времени.
— До какого времени?
Она пожала плечами, будто вопрос был странным.
— До своего.
После урока директор школы, сухая женщина с аккуратно зачёсанными волосами, попросила меня зайти.
— Вам не объяснили? — спросила она, закрывая дверь.
— Что именно?
— Про имена.
Я сказал, что нет.
Она кивнула, как врач, который услышал ожидаемый симптом.
— Здесь это важно. Пожалуйста, не спрашивайте детей об этом. И не пытайтесь узнать раньше срока.
— Почему?
Она помолчала.
— Потому что те, кто узнаёт своё имя слишком рано, — не остаются.
— Умирают?
— Не всегда, — ответила она честно. — Иногда остаются телом.
В тот же вечер я снял комнату у пожилой женщины по фамилии Кравцова. Она была разговорчива, но аккуратно обходила некоторые темы — как опытный человек обходит больное место.
— А как вы зовёте внуков? — спросил я за ужином.
Она не сразу ответила.
— По-разному, — сказала наконец. — Главное — не по имени.
— А если случайно?
— Случайностей тут не бывает, — тихо сказала она.
Ночью я плохо спал. Мне снилось, что кто-то зовёт меня, но не моим именем — чем-то похожим, неправильным, будто звук был вырван не полностью.
Через неделю я нашёл тетрадь.
Она лежала в подсобке, среди старых учебников и списанных журналов. Обычная, в клетку, без обложки. На первой странице — аккуратный столбик имён.
Много имён.
Мужские, женские, старые, редкие, обычные. Некоторые были зачёркнуты. Некоторые — обведены.
Я пролистал дальше. Напротив каждого имени стояла дата. И иногда — короткая пометка.
«Не выдержал»
«Пропал»
«Остался»
Я закрыл тетрадь, но ощущение осталось — будто я заглянул туда, куда не стоило.
На следующий день я спросил у одного из учеников — тихого мальчика лет пятнадцати:
— Ты знаешь, что в восемнадцать получишь имя?
Он кивнул.
— Ты ждёшь?
Он подумал.
— Не знаю. Некоторые ждут. Некоторые боятся.
— А ты?
— Я боюсь угадать.
— Угадать что?
— Какое оно.
Я начал замечать странности.
В посёлке почти не использовали обращения. В магазинах не говорили «спасибо» по имени продавца. На кладбище — большинство надгробий были без подписей. Только даты.
Люди жили как будто не до конца оформленные.
Я снова пошёл к директору с тетрадью.
— Где вы это нашли? — спросила она, и по её голосу я понял: она знает.
— Что это?
— Архив.
— Чего?
Она долго смотрела на меня.
— Не всех можно назвать, — сказала она. — Некоторых — нельзя никогда.
— Почему?
— Потому что имя — это не звук. Это… закрепление.
Она встала и подошла к окну.
— Иногда ребёнок рождается с именем, которое не помещается в него. Или наоборот — он слишком мал для него. Тогда имя начинает расти раньше человека. Ломает его.
— Кто решает?
— Никто, — ответила она. — Мы просто тянем время.
В тот вечер ко мне пришёл мальчик. Тот самый, тихий.
— Вы нашли тетрадь, — сказал он не спрашивая.
— Да.
— Там есть моё имя?
Я не ответил.
— Есть, — сказал он сам. — Я видел. Я не должен был, но видел.
— И что?
— Оно красивое, — сказал он. — Очень.
Он улыбался, и от этого стало страшно.
— Сколько тебе лет?
— Семнадцать и восемь месяцев.
— Ты рассказал кому-нибудь?
— Нет. Только вам.
— Зачем?
Он пожал плечами.
— Вы чужой. Если что-то пойдёт не так — вам уезжать.
В ту ночь в посёлке пропал человек. Взрослый. Мужчина лет сорока. Его тело нашли утром — живое, дышащее, но пустое. Он смотрел в потолок и шевелил губами, будто повторял что-то беззвучно.
— Он назвал себя, — сказала Кравцова. — Сам. Без повода.
Через несколько дней мальчик перестал приходить в школу.
На его парте лежала записка.
«Я попробую быть больше, чем оно».
Я пошёл к директору.
— Где он?
— Там же, где все, — сказала она. — В промежутке.
— Вы могли остановить?
— Нет.
Я пошёл в подсобку и снова взял тетрадь. Нашёл имя. Красивое, редкое. Зачёркнутое жирной линией.
Рядом была новая пометка.
«Почти».
Я уехал через неделю.
Теперь я преподаю в другом городе. Иногда мне кажется, что люди здесь слишком легко называют друг друга по имени. Как будто бросаются ими, не задумываясь.
Иногда я думаю: а вдруг и моё имя — не моё?
И просто мне повезло узнать его достаточно поздно.
Или слишком рано.
Поставь лайк и подпишись, что бы не пропустить другие интересныеи таинственные рассказы!