— Лен, привет. Как дела? Хорошо? Слушай, тут такое дело...
Елена Воронова стояла у окна своей однушки в Хабаровске и смотрела, как по Амуру плывут льдины. Апрельский вечер, половина восьмого. Брат не звонил с Нового года — почти четыре месяца. Не позвонил, когда ей дали повышение. Не позвонил, когда она писала о том, что наконец получила ключи от квартиры — своей, первой, не съемной.
Но позвонил сейчас.
— Сколько нужно, Дим? — спросила Лена, не дослушав.
***
Шесть лет назад Лена уезжала из Воронежа с ощущением, что предает. Мать тогда еще работала — бухгалтером в автосалоне, до пенсии оставалось три года. Отец давно умер, когда Лене было двадцать. Остались они втроем — мама, она и Дима, младший брат.
Предложение пришло неожиданно. Архитектурное бюро в Хабаровске искало проектировщика, зарплата в два с половиной раза выше воронежской. Лене было двадцать девять. Пора было решать — остаться в родном городе на скромной ставке в проектном институте или рискнуть.
— Езжай, — сказала мама. — Что тебе тут делать? Молодая еще, надо жизнь устраивать.
Диме тогда было двадцать пять. Работал охранником в торговом центре, жил с мамой в той же двушке на Ленинском проспекте, где они выросли. Встречался с девушкой Олей, говорил о свадьбе. На проводах обнял Лену крепко:
— Не переживай. Я тут. Мать не брошу.
Они договорились просто. Лена помогает деньгами — каждый месяц переводит маме на продукты, лекарства, коммуналку. Дима живет рядом, решает бытовые вопросы — съездить в поликлинику, поменять лампочку, сходить в магазин за тяжелыми сумками.
Первые полгода все работало как часы. Лена звонила каждое воскресенье, переводила двадцать тысяч первого числа. Дима присылал фотографии — вот он чинит матери кран, вот они с Олей помогают делать ремонт в ванной, вот все за столом на восьмое марта.
Потом фотографии кончились. А звонки продолжились.
***
Лена не сразу поняла, что изменилось. Думала — устал брат, работа тяжелая, быт заел. У него своя жизнь появилась — женился на Оле, родилась дочка Алиса, переехали в съемную квартиру неподалеку от матери.
Первый звонок был в декабре, через два года после ее отъезда.
— Ленк, привет. Как там Дальний Восток? Слушай, у матери холодильник сдох. Ремонтировать бесполезно, ему двадцать лет. Нормальный стоит тысяч тридцать пять.
Лена перевела без вопросов. Написала маме — как холодильник, всё ли удобно? Мама ответила через три дня:
Хороший, большой. Спасибо, доченька.
В январе Дима позвонил снова.
— Лен, тут такая ситуация. Маме врач посоветовал МРТ коленей сделать. В областной очередь до мая, в частной — восемнадцать тысяч за оба колена.
Лена перевела.
В феврале, в марте, в апреле. Каждый месяц — звонок, просьба, перевод. Стиральная машина, новые очки, лекарства, которых нет в аптеке по льготам. Сумма колебалась от десяти до сорока тысяч. Лена не считала. У нее хорошо получалось зарабатывать — через год ее сделали старшим проектировщиком, через два — главным архитектором малых проектов. Деньги были.
Но дело было не в деньгах.
Лена писала Диме. Отправляла фотографии с работы — вот ее проект торгового центра утвердили в администрации. Делилась радостью — купила первую машину, подержанную Mazda. Рассказывала о городе — как впервые увидела Амур зимой, такой огромный и скованный льдом.
Дима отвечал редко.
Норм. Красиво у вас.
Иногда ставил лайк, чаще молчал.
Зато в соцсетях он был активен. Выкладывал селфи с друзьями, фотографии Алисы, комментировал чужие посты длинными абзацами. Подписывался на паблики про рыбалку, машины, недвижимость. Для всех находилось время. Только не для сестры.
Однажды мама обмолвилась по телефону:
— Димка говорит, ты там большие деньги получаешь. Архитектором хорошо, да?
— Откуда он знает, сколько я получаю?
— Ну он твой пост видел, где ты про повышение писала.
Значит, читал. Читал, пересказывал матери. Но ответить — не ответил.
Лена тогда впервые почувствовала странное. Будто разговаривает не с братом, а с каким-то учреждением. Заявку подал — услугу получил.
***
В июне случилась авария. Лена возвращалась с работы, перестраивалась в левый ряд, не заметила джип. Удар пришелся в заднюю дверь. Mazda развернуло, вынесло на встречную. Чудом никого не было. Отделалась сотрясением и двумя сломанными ребрами.
Скорая, больница, три дня в травматологии. Когда отпустили домой, Лена с трудом передвигалась — каждый вдох отдавал болью в груди. Врачи сказали: месяц покоя, никаких нагрузок.
Она написала Диме в тот же вечер. Не просила помощи — что он мог сделать за семь тысяч километров. Просто поделилась.
Дим, попала в аварию. Живая, но страшно было. Сижу дома, болит всё. Даже чай налить тяжело.
Сообщение прочитали через два часа. Галочки стали синими. Ответа не было.
Лена ждала день, два, пять. Ребра срастались медленно, спать можно было только на спине. Коллеги помогали — приносили продукты, готовую еду. Начальник разрешил работать из дома.
На восьмой день позвонил Дима.
— Лен, привет. Слушай, у матери газовая плита барахлит. Мастер сказал — или ремонтировать за двенадцать тысяч, или новую брать. Новая стоит тысяч двадцать пять, нормальная.
Лена молчала. Боль в ребрах вдруг стала не такой острой по сравнению с той, что сжала горло.
— Ты мое сообщение видел? — спросила она тихо. — Про аварию?
— А, да. Ну что, уже в порядке?
Голос Димы звучал рассеянно, словно он говорил между делом, одновременно листая ленту в телефоне.
— Выписали. Еще болит.
— Понятно. Ну это быстро заживет. Так что с плитой? Переведешь?
Лена перевела. Положила телефон и долго смотрела в потолок. Слез не было — просто пустота.
Вечером написала Диме еще одно сообщение. Длинное, без истерики.
Дима, мне обидно. Я понимаю, что уехала далеко. Понимаю, что всё на тебе — и мама, и бытовые вопросы. Я благодарна тебе. Но неужели кроме денег я больше ничего не значу? Неужели нельзя было хотя бы спросить, как я? Мы ведь родные люди.
Ответ пришел через сутки. Короткий.
Лен, не драматизируй. Ты там живешь своей жизнью, я тут — своей. У меня работа, ребенок, мать на мне. Мне некогда сопли разводить. Если не хочешь помогать — так и скажи.
Лена прочитала и выдохнула. Долго, медленно. Ребра кольнуло. Она подумала: вот оно. Вот оно, то самое понимание.
У нее больше нет брата.
***
В августе у Димы был день рождения — тридцать два года. Лена заранее перевела пятнадцать тысяч с пометкой "На подарок себе". Позвонила утром:
— Димуля, с днем рождения! Как планы? Будете отмечать?
— Ага, спасибо. Слушай, я за рулем, перезвоню.
Он не перезвонил.
В сентябре было тридцать пять лет Лене. Коллеги устроили сюрприз — заказали торт прямо в офис, подарили сертификат в спа. Начальник отпустил пораньше. Вечером Лена сидела дома с бокалом вина, смотрела на огни города за окном и думала, что жизнь, в общем-то, сложилась. Квартира своя, работа любимая, зарплата растет. Одиноко? Да. Но не пусто.
От Димы не было ничего. Ни сообщения, ни звонка, ни даже лайка в соцсетях.
Лена открыла его страницу. Там висели свежие фотографии с рыбалки, выложенные сегодня утром. Дима с друзьями держал здоровенную щуку, подпись гласила: "Жизнь удалась!". Комментариев — больше тридцати. Он отвечал каждому, ставил смайлики, шутил.
Время на то, чтобы написать сестре "С днем рождения" — не нашлось.
Лена закрыла страницу. Не стала писать первой, не стала напоминать о себе. Просто закрыла.
***
Дальше стало проще. Не легче — проще.
Лена перестала инициировать общение. Раньше писала Диме раз в неделю — как мама, как Алиса, как дела на работе. Теперь молчала. Телефон брата в контактах остался, но опустился куда-то вниз, под рабочие чаты и номера подрядчиков.
Когда хотелось поделиться чем-то важным, звонила маме. Купила новый диван — показала матери по видеосвязи. Получила премию за проект — рассказала ей же. Диме — ничего.
На Новый год перевела матери пятьдесят тысяч, как всегда. Диме — десять, с пометкой "Алисе на подарки". Раньше выбирала подарки сама, заказывала доставку игрушек, книжек, одежды для племянницы. Теперь — просто деньги.
Дима изменений не заметил. Или заметил, но промолчал. Звонил по-прежнему раз в месяц-полтора.
— Лен, привет. Как дела? Слушай, матери нужен новый водонагреватель...
— Слушай, Алисе в садик требуют взнос на ремонт...
— Лен, тут такое дело, у матери зуб раскололся, нужна коронка...
Лена переводила. Без вопросов, без эмоций, без приписок в платеже. Графа "комментарий" всегда оставалась пустой.
Она больше не злилась. Злость требует энергии, а энергию Лена тратила на работу, на себя, на жизнь здесь и сейчас. Дима превратился в функцию — посредника между ней и матерью. Она была благодарна ему за то, что он рядом с мамой. Искренне благодарна. Но любви не чувствовала.
***
Прошел год. Потом еще один.
Лена встретила мужчину — Игоря, инженера из проектной фирмы-партнера. Он был разведен, без детей, спокойный и надежный. Они не торопились, но через полгода он переехал к ней. Еще через полгода сыграли тихую свадьью — расписались втроем со свидетелем, отметили в ресторане с друзьями.
Лена позвонила маме, показала кольцо по видеосвязи. Мама заплакала от счастья, сказала:
— Привози его, доченька. Хочу познакомиться.
Диме Лена написала в мессенджере. Коротко:
Вышла замуж. Его зовут Игорь, инженер. Хороший человек.
Дима ответил через два дня:
Поздравляю.
Больше ни слова.
Игорь спросил вечером:
— Брат поздравил?
— Да.
— Приедет на встречу с мамой?
Лена задумалась. Они планировали лететь в Воронеж в мае, на неделю. Хотелось показать Игорю город, где она выросла, познакомить с мамой. Дима, конечно, тоже будет. Формально они увидятся. Но встреча ли это?
— Наверное, — сказала Лена.
***
В апреле позвонил Дима. Лена была на объекте — принимала работу подрядчиков, вокруг шумели дрели и сварочные аппараты. Увидела имя брата на экране и вышла на улицу.
— Да, Дим.
— Лен, привет. Слушай, тут ситуация. Матери нужна операция на глаза — катаракта. В областной больнице очередь на полгода, а ей уже плохо видит. В частной клинике можно сделать через две недели, но стоит восемьдесят тысяч.
Восемьдесят тысяч. Лена быстро прикинула — премия еще не пришла, но на счету есть. Хватит.
— Понятно, — сказала она. — Я переведу сегодня вечером. Восьмидесяти хватит?
— Да, с запасом даже. Спасибо.
Пауза.
— Лен, — вдруг сказал Дима. Голос его прозвучал как-то иначе — не рассеянно, не между делом. — Мы увидимся в мае? Когда приедете?
Лена опешила. Впервые за годы он спрашивал о чем-то, не связанном с деньгами.
— Да. Восьмого мая прилетаем.
— Хорошо. Я... я хотел познакомиться с твоим мужем. И мы с Олей, наверное, устроим какой-нибудь ужин. Всей семьей.
Лена стояла возле стройки, зажав телефон у уха, и не знала, что ответить. Что это было? Попытка восстановить связь? Или просто дежурная вежливость перед встречей?
— Хорошо, — сказала она наконец. — Договорились.
Когда они попрощались, Лена еще долго стояла, глядя на телефон. Что-то дрогнуло внутри — не надежда, нет. Скорее любопытство. Неужели Дима что-то понял? Неужели заметил, как изменились их отношения? Или это было просто совпадение — день рождения, операция матери, предстоящий приезд?
Вечером она перевела деньги. В графе "комментарий" написала: "Маме на операцию. Пусть все пройдет хорошо".
Дима ответил почти сразу:
Спасибо, сестра.
Слово "сестра" резануло. Когда он последний раз называл ее так?
***
В мае они прилетели в Воронеж. Мама встречала их в аэропорту — постаревшая, в новых очках после операции, но с прежней теплой улыбкой. Обняла Лену крепко, расплакалась, потом долго разглядывала Игоря, держа его за руки:
— Хороший. Лена тебе повезло.
Игорь смущенно улыбался, а Лена чувствовала, как что-то теплое разливается в груди. Дом. Вот он, дом.
Дима с Олей и Алисой приехали на следующий день. Они сидели на кухне у матери, пили чай с пирогами. Алиса — уже большая, пятилетняя — рисовала в раскраске. Оля рассказывала про садик, про ремонт в их новой съемной квартире. Дима молчал больше обычного.
Потом, когда Оля увела Алису в комнату смотреть мультики, а мама пошла на кухню за чайником, Дима вдруг посмотрел на Лену.
— Лен, можно я скажу?
Она кивнула.
— Я... — он замялся, потер переносицу. — Я хотел извиниться. За то, что был плохим братом.
Лена молча смотрела на него. Игорь тактично встал — пошел к маме на кухню помочь.
— Я не сразу понял, — продолжил Дима. — Ты перестала писать, перестала звонить. Я сначала думал — ну и ладно, у нее своя жизнь. А потом как-то осознал. Что я звоню тебе только когда нужны деньги. Что я даже на твой день рождения не поздравил. Что не спросил, как ты после аварии. Я — говно, Лен. Правда.
Он говорил быстро, сбивчиво, не поднимая глаз.
— Я не знаю, как так вышло. Будто ты уехала, и я решил, что ты теперь отдельно. Что ты там богато живешь, а мне тут тяжело с мамой, с ребенком. Я злился, что ты свалила. И одновременно просил денег. Я понимаю, как это выглядит.
Лена слушала и чувствовала странное спокойствие. Не злость, не обиду — просто ясность.
— Дим, я не свалила, — сказала она тихо. — Я уехала работать. Строить жизнь. И я каждый месяц помогала и помогаю. Не потому что обязана, а потому что люблю маму. И люблю тебя. Любила.
Последнее слово повисло в воздухе.
— Я понял это, — кивнул Дима. — Слишком поздно, но понял. Ты перестала со мной делиться. Перестала рассказывать о своей жизни. И я подумал — а почему? И тогда посмотрел нашу переписку. Боже, Лен. Ты писала мне про работу, про радости, про переживания. А я отвечал "норм" и "ок". А потом звонил за деньгами.
Он наконец поднял глаза. В них было то, что Лена не видела давно — искреннее раскаяние.
— Я не прошу тебя простить меня прямо сейчас, — сказал Дима. — Я просто хочу, чтобы ты знала: я понял. И я хочу исправиться. Хочу быть братом. Настоящим.
Лена долго молчала. Потом спросила:
— Почему сейчас? Почему именно сейчас ты это понял?
Дима усмехнулся горько:
— Потому что Оля мне устроила разнос. Месяц назад, когда я тебе про операцию звонил. Она услышала разговор и спросила: "А ты поздравил сестру с замужеством хоть нормально?". Я сказал — ну да, написал. Она попросила показать. Я показал. Одно слово — "поздравляю". Она посмотрела на меня и сказала: "Дима, ты понимаешь, что ведешь себя как баран?".
Он замолчал, глядя в стол.
— А потом она показала мне нашу с тобой переписку. Всю. За шесть лет. И я увидел. Увидел, как она менялась. Как ты сначала писала много, часто, делилась всем. А потом все реже. А потом вообще перестала. А я просто звонил за деньгами. Как будто ты не сестра, а... не знаю... спонсор какой-то.
Лена почувствовала, как к горлу подступает комок. Не от жалости к себе — от того, что он действительно понял.
— Я не знаю, можно ли это исправить, — сказал Дима. — Но я хочу попробовать. Хочу, чтобы ты знала про мою жизнь. Чтобы я знал про твою. Чтобы мы были семьей. Не транзакцией "деньги за присмотр за мамой", а семьей.
Лена кивнула медленно. Слезы наконец прорвались — тихие, облегчающие.
— Я тоже хочу, — прошептала она.
***
Они летели обратно в Хабаровск, и Лена смотрела в иллюминатор на облака. Игорь спал рядом, уронив голову ей на плечо. В телефоне лежало новое сообщение от Димы:
Долетели? Как погода? У нас сегодня Алиска впервые на велосипеде проехала без поддержки. Оля видео снимала, скину тебе.
Лена улыбнулась. Потом написала ответ — длинный, про полет, про впечатления от Воронежа, про то, как Игорь понравился маме. Написала, что скучает уже. Что хорошо было дома.
Отправила.
Расстояние никуда не делось — по-прежнему семь тысяч километров, девять часовых поясов. Но расстояние было только географическим. И это имело значение.
Вопросы для размышления:
- Можно ли считать, что Дима изменился благодаря внешнему вмешательству (слова Оли), или осознание пришло бы к нему рано или поздно самостоятельно? Меняет ли это что-то в ценности его раскаяния?
- Если бы Лена не приняла извинения Димы и отказалась восстанавливать отношения — было бы это проявлением силы (умение защищать свои границы) или слабости (неспособность дать второй шанс)?
Советую к прочтению:
