Галина Петровна замерла. В руке у нее был половник, тяжелый, из нержавейки, с чуть погнутой ручкой — память о том, как Виталик пытался открывать им банку с огурцами в девяносто восьмом. Борщ в кастрюле тихо булькал, выпуская на поверхность рубиновые пузыри жира, пахло укропом, чесноком и тем особым уютом, который обычно стоит в квартире вечером пятницы. Но уюта больше не было. Было только гулкое, как удар колокола, слово «старая», повисшее в кухонном воздухе между вытяжкой «Эликор» и холодильником «Атлант».
Виталий сидел за столом, в своей любимой майке-алкоголичке, которая уже давно потеряла белизну и форму, обтягивая его трудовое брюшко. Он сосредоточенно выковыривал мякиш из хлеба, катая из него шарики — дурацкая привычка, оставшаяся с армии.
— Чего? — переспросила Галина. Голос ее прозвучал глухо, будто из бочки. Она надеялась, что ослышалась. Что шум вытяжки сыграл с ней злую шутку. Или что это Виталик так неудачно пошутил, пересказывая очередной анекдот из интернета.
Виталий поднял глаза. В них не было ни злости, ни раздражения. Только спокойная, убивающая обыденность.
— Я говорю, Галь, ты на корпоратив новогодний со мной не идешь, — повторил он, отправляя хлебный шарик в рот. — Там формат поменяли. Руководство сказало: молодежный вайб, тимбилдинг, все дела. Диджей какой-то модный, конкурсы эти... активные. Ну куда тебе? У тебя вены на ногах к вечеру гудят, сама жалуешься. Давление на погоду скачет. Ты ж у меня женщина солидная, домашняя. Тебе покой нужен, а не эта кислотная музыка. Сиди дома, отдохни, сериал свой турецкий посмотришь, как там его... «Великолепный век»?
Галина медленно опустила половник обратно в кастрюлю. Звякнуло.
— «Зимородок», — машинально поправила она. — «Великолепный век» десять лет назад закончился.
— Ну во, тем более, — кивнул муж, явно довольный, что разговор идет конструктивно. — Посмотришь, чаю попьешь с мелиссой. А я сбегаю, отметим, так сказать, закрытие года. Начальство новое, сам понимаешь, лицом в грязь нельзя. Надо быть в струе.
Галина смотрела на мужа и видела его словно впервые. Вот он, Виталик. Пятьдесят пять лет в феврале. Лысина на макушке, которую он стыдливо прикрывает, зачесывая волосы с боков. Второй подбородок, подрагивающий при жевании. Очки в роговой оправе, которые он постоянно протирает краем футболки. «В струе» он.
Она вспомнила, как утром мазала ему поясницу мазью со слюнями какой-то гюрзы, потому что он неудачно чихнул и его «прострелило». Вспомнила, как он полчаса искал очки, которые были у него на лбу. Вспомнила, как он стонет, вставая с дивана. И этот человек говорит ей про «молодежный вайб»?
— Виталь, — сказала она очень тихо. — А ничего, что мы ровесники? Мы с тобой в одном классе учились, если ты забыл. Я тебе контрольные по алгебре давала списывать.
Виталий поморщился, словно от зубной боли.
— Ой, Галь, ну не начинай эту песню. Мужчина — он биологически другой. Мужчина до шестидесяти — жених. А женщина... ну, природа есть природа. Климакс, гормоны, все дела. Ты ж сама говорила, что тебе шумные сборища поперек горла. Я ж о тебе забочусь, дуреха.
Он потянулся за солонкой, не замечая, как у Галины побелели костяшки пальцев, сжимающих край столешницы.
— Заботишься, значит, — повторила она.
Внутри что-то щелкнуло. Не громко, не истерично. Просто как переключатель в щитке, когда выбивает пробки от перенапряжения. Свет погас. Остался только холодный расчет и звенящая ясность.
— А с кем идешь? — спросил она, стараясь сохранить будничный тон. Взяла тряпку, начала протирать и без того чистый стол. — Формат «плюс один» отменили?
— Да не то чтобы отменили... — Виталий заерзал на стуле, и старая табуретка предательски скрипнула. — Просто... ну, неудобно. Там все будут без жен. Светка из бухгалтерии просила подвезти, мы с ней скинулись на подарок шефу. Ну и так, коллектив, понимаешь? Общение неформальное. Вопросы порешать надо. Мне премию обещали, если план закроем. А нам за «Шкоду» еще платить и платить.
«Шкода». Волшебное слово. Новенький кроссовер, купленный год назад в кредит. Виталий тогда ходил вокруг него в салоне, как кот вокруг сметаны. «Галь, ну посмотри, какой клиренс! На дачу ездить — милое дело! И перед мужиками не стыдно, а то я на своем "Логане" как пенсионер».
Галина тогда вздохнула, достала свою «кубышку» — деньги, которые копила три года с подработок (она брала переводы технических текстов по ночам, пока Виталик храпел), и отдала на первый взнос. Триста тысяч. Плюс кредит, который оформили на Виталия, но платили-то из общего котла. Точнее, платила Галина, потому что зарплата у Виталия была «серая» и нестабильная: то густо, то пусто. А у Галины в библиотеке хоть и немного, зато стабильно, плюс переводы, плюс репетиторство с соседским оболтусом по русскому языку.
И вот теперь эта «Шкода» стала аргументом, почему она должна сидеть дома.
— Понятно, — сказала Галина. — Светка, значит. Это та, которая на корпоративе в честь 8 Марта танцевала на столе и сломала каблук?
— Ну, было дело, перебрала девка, с кем не бывает, — отмахнулся Виталий, но уши у него предательски покраснели. — Зато она специалист грамотный. 1С знает как свои пять пальцев. И вообще, Галь, давай без ревности. Ты же мудрая женщина. Мать двоих детей. Бабушка!
Слово «бабушка» он произнес с такой интонацией, словно это был приговор окончательный и обжалованию не подлежащий. Бабушка. Сиди, вяжи носки, жди внуков. Внук, трехлетний Артемка, действительно был радостью, но записывать себя в утиль в пятьдесят четыре Галина не собиралась.
Она молча налила мужу борщ. Положила сметаны — густой, деревенской, купленной на рынке у знакомой молочницы за бешеные деньги. Нарезала сала. Все как он любит.
— Кушай, Виталик, — сказала она ласково. — Кушай, набирайся сил. Молодежный вайб — дело энергозатратное.
Виталий, успокоенный ее покорностью, с аппетитом набросился на еду.
— Вот за что тебя люблю, Галька, так это за понимание! — прошамкал он с набитым ртом. — Другая бы скандал закатила, истерику. А ты у меня золотая. Понимаешь, что мужику надо пространство.
Галина смотрела, как капля борща стекает по его подбородку, и думала о пространстве. О том пространстве, которое она занимала в этой квартире, в этой жизни и в этом браке.
Квартира была трехкомнатная, сталинка, доставшаяся Галине от родителей. Виталий пришел сюда тридцать лет назад с одним чемоданом, в котором лежали две рубашки и паяльник. Все здесь было сделано ее руками или на ее деньги. Ремонт в ванной — ее премия за перевод толстенной инструкции к буровой установке. Кухонный гарнитур — наследство от тетки. Виталий, конечно, «рукастый», полки прибить может, но инициатором всех изменений всегда была она. Он был исполнителем. Ленивым, ворчливым, но исполнителем.
А теперь он решил, что стал директором этого предприятия под названием «Семья».
— Спасибо, мать, вкусно! — Виталий отодвинул пустую тарелку и похлопал себя по животу. — Я пойду полежу, новости гляну. Там опять доллар скачет.
Он ушел в зал, и через минуту оттуда донеслись звуки телевизора. Галина осталась на кухне одна.
Она подошла к окну. За стеклом падал мокрый декабрьский снег, превращаясь в грязную кашу под колесами машин. Во дворе орала сигнализация. У мусорных баков кто-то ругался. Обычный вечер в спальном районе.
Галина посмотрела на свое отражение в темном стекле. Уставшая женщина в велюровом халате цвета «пыльная роза». Гулька на голове, схваченная резинкой, которую она отобрала у кота. Морщинки вокруг глаз — «лучики добра», как говорила ее мама. Но сейчас эти лучики казались трещинами на старой вазе.
«Старая», — снова прозвучало в голове.
Она перевела взгляд на свои руки. Маникюра не было давно — все некогда, да и экономила. «Зачем тебе гель-лак, Галь? — говорил Виталий. — Ты ж посуду моешь, на даче копаешься. Только деньги переводить». И она соглашалась. Действительно, зачем? Лучше купить Виталику качественные ботинки, а то у него косточка растет (у него, кстати, тоже росла, но это почему-то не мешало ему носить модные туфли).
Галина включила воду, чтобы шум заглушил мысли, и начала мыть посуду. Яростно терла тарелку губкой, представляя, что стирает с себя эту липкую паутину привычки, терпения и «мудрости».
«Мудрая женщина» — это удобная женщина. Это та, которая промолчит, когда ей хамят. Которая найдет оправдание мужской лени и эгоизму. Которая сэкономит на себе, чтобы купить мужу игрушку.
— Хватит, — сказала она вслух.
Кот Барсик, сидевший на подоконнике и гипнотизировавший снежинки, удивленно повернул голову.
— Хватит, Барсик. Кончилась мудрость. Начался маразм. Или как там Виталик сказал? Биология.
Галина вытерла руки, прошла в спальню, достала из шкафа заветную шкатулку. Там, под ворохом старых квитанций и гарантийных талонов на бытовую технику, лежал конверт. На нем рукой Галины было написано: «На зубы».
Там лежали деньги. Немалые. Она копила их два года, планируя поставить импланты — двух коренных зубов не хватало, жевать было неудобно. Виталий про эту заначку знал, но Галина твердо сказала: «Это святое. Не трогать».
Она пересчитала купюры. Восемьдесят тысяч рублей. Плюс еще десять на карте «Мир» — остаток аванса.
— Зубы подождут, — решила Галина. — Кашей перебьюсь. А вот душу лечить надо срочно.
Она достала телефон и открыла список контактов. Пролистала до буквы «Л». Людочка. Бывшая однокурсница, которая, в отличие от Галины, не пошла работать в библиотеку, а открыла свой салон красоты. Они не виделись лет пять, только поздравляли друг друга открытками в Ватсапе.
— Алло, Люся? — голос Галины дрогнул, но она тут же взяла себя в руки. — Привет, дорогая. Это Галина. Скворцова. Да, сто лет не слышались. Люсенька, у меня к тебе дело жизни и смерти. Нет, никто не умер. Наоборот. Кто-то очень хочет воскреснуть. Мне нужен полный тюнинг. Да, как ты тогда говорила — «из тетки в леди». Завтра? Отлично. Я приду. И, Люся... дорого, да? Плевать. Гуляем на все.
Положив трубку, Галина почувствовала, как сердце колотится где-то в горле. Это было страшно. Страшно тратить такие деньги на «ерунду». Страшно менять привычный уклад. В голове тут же включился внутренний калькулятор: «Это же сколько продуктов можно купить! Это же два платежа по кредиту! Это же новые зимние шины!»
Она заставила этот голос заткнуться.
Вернувшись на кухню, она достала из холодильника бутылку вина — початую, стоявшую там с прошлого Нового года для маринада. Налила полбокала. Выпила залпом, как лекарство.
Затем села за стол, взяла листок бумаги и ручку.
План операции «Золушка 55+»:
- Внешний вид. Стрижка, покраска (убрать эту седину проклятую!), маникюр, педикюр (для себя, пусть никто не видит, но я-то буду знать!).
- Одежда. Никаких балахонов. Купить платье. Такое, чтоб дыхание перехватило. И белье. Дорогое.
- Легенда. Для Виталика я дома. Болею. Давление, радикулит, старость.
- Явление. Прибыть в ресторан «Империя» (Виталий проболтался, где будет корпоратив) через час после начала.
Галина перечитала план. Усмехнулась.
Из зала донесся голос мужа:
— Галь! Принеси водички, а? В горле пересохло.
Галина встала, налила стакан воды из-под крана (фильтр надо было менять еще месяц назад, но Виталик все забывал купить кассету). Отнесла мужу.
Он лежал на диване, почесывая живот, и смотрел политическое ток-шоу, где лысые мужчины в костюмах кричали друг на друга.
— Спасибо, — он взял стакан, не глядя на нее. — Ты чего такая... загадочная?
— Да так, — Галина присела на край кресла. — Думаю, что надеть на... похороны.
Виталий поперхнулся водой.
— Какие похороны?! Кто умер?
— Моя молодость, Виталик. Ты же сам сказал — старая я. Вот, думаю, надо проводить ее с почестями. В черном, наверное, пойду. Или в саване сразу?
Виталий закатил глаза.
— Ой, ну началось. Женская логика. Я тебе комплимент хотел сделать, что ты солидная, а ты все перекрутила. Не выдумывай. Иди лучше посмотри, там у меня пуговица на рубашке болтается, пришей, а то завтра на работу в чем идти?
Галина встала.
— Пришью, — сказала она покорно. — Обязательно пришью. И пуговицу, и рукав, и совесть твою, если найду.
— Чего? — не понял Виталий.
— Ничего. Спи, говорю. Завтра тяжелый день.
Следующие три дня Галина жила двойной жизнью. Днем, пока Виталий был на работе (он «задерживался», готовясь к концу года, хотя Галина подозревала, что они с коллегами просто репетируют тосты), она моталась по городу.
Первым делом — салон Люси.
Люся, яркая, громкая женщина с копной рыжих кудрей, встретила ее, всплеснув руками.
— Галька! Боже мой! Ты что с собой сделала? Ты же была красавица! А сейчас... ну, мать, ты даешь. Запустила фасад, капитально запустила.
— Чини, — коротко бросила Галина, садясь в кресло. — Денег не жалей. Сделай из меня человека.
Пять часов. Пять часов ее красили, стригли, мазали какими-то вонючими, но безумно дорогими составами. Ей выщипывали брови (боль адская, слезы текли ручьем), делали массаж лица, кололи что-то в лоб («Ботокс, детка, иначе ты будешь как шарпей», — безапелляционно заявила Люся).
Галина терпела. Она вспоминала «Шкоду», Светку из бухгалтерии и слово «старая». Это работало лучше любой анестезии.
Когда Люся развернула кресло к зеркалу, Галина не узнала женщину, сидящую там.
Исчезла «учительница на пенсии». Исчезла тетка с авоськами. На нее смотрела... дама. Стрижка каре, удлиненное спереди, цвет — глубокий шоколад с какими-то бликами (мелирование? колорирование? черт его знает, но выглядело дорого). Морщины, конечно, никуда не делись совсем, но они стали... благородными. Кожа сияла. Глаза, оказывается, у нее были зеленые, а не серо-бурые.
— Ну как? — гордо спросила Люся.
— Я... я в шоке, — прошептала Галина. — Люсь, это я?
— Ты, ты. Только отмытая от бытовухи. С тебя двадцать пять тысяч. Это по-свойски, со скидкой.
Галина молча отсчитала деньги. Рука не дрогнула.
Дома она прятала красоту под платком и старым халатом. Виталий, погруженный в свои предкорпоративные хлопоты, ничего не замечал.
— Ты чего в платке ходишь? — спросил он лениво за ужином во вторник.
— Голова болит, мигрень, — соврала Галина. — Свет раздражает. И уши продуло.
— А, ну лечись, лечись, — кивнул муж. — Нам больные в строю не нужны. Мне еще рубашку гладить.
В четверг Галина пошла за платьем. Торговый центр сверкал елками и гирляндами. Толпы людей метались в поисках подарков. Галина шла сквозь толпу, как ледокол. Она знала, что ищет.
Она не пошла в отделы «Для пышных дам» или «Белорусский трикотаж». Она зашла в бутик, мимо которого всегда пробегала, боясь даже смотреть на ценники.
— Чем могу помочь? — продавщица, юная фея с ногами от ушей, окинула Галину оценивающим взглядом. Пальто у Галины было старое, сумку она купила на распродаже три года назад. Фея явно решила, что клиентка ошиблась дверью.
— Мне нужно платье, — твердо сказала Галина. — Коктейльное. Размер 50-52. Но такое, чтобы скрывало недостатки и подчеркивало... то, что осталось.
Фея хмыкнула, но профессионализм пересилил снобизм.
Они перемерили десять платьев. Одно делало из Галины гусеницу. Другое — вдову мафиози. Третье жало в груди так, что дышать можно было только через раз.
И вот — оно. Темно-синий бархат. Глубокий, насыщенный цвет ночного неба. V-образный вырез, удлиняющий шею. Рукава три четверти. Длина — чуть ниже колена. Оно село идеально. Скрыло животик, подчеркнуло бюст (который у Галины всегда был предметом гордости, пока не спрятался под футболками).
— Берем, — выдохнула Галина, увидев себя в зеркале. Ценник в 18 000 рублей прожег дыру в ее ментальном кошельке, но она лишь крепче сжала зубы.
Туфли купила там же. Классические лодочки на устойчивом каблуке. Удобные, насколько могут быть удобными туфли за такие деньги.
Вечер пятницы настал.
Виталий собирался как на войну. Душ принимал полчаса, вылив на себя половину флакона геля. Брился, порезался, клеил бумажку на подбородок, матерился. Надел лучшую рубашку (голубую, Галина ее отпарила до хруста), костюм, который немного жал в поясе, но Виталий мужественно втянул живот.
— Ну, я погнал! — крикнул он из прихожей, обильно поливая себя одеколоном «Саваж», который Галина подарила ему на юбилей. — Не скучай, мать! Пельмени в морозилке, свари себе.
— Удачи, — отозвалась Галина из спальни слабым голосом. — Повеселись там.
Дверь хлопнула. Замок щелкнул два раза.
Галина Петровна Скворцова отбросила одеяло, под которым лежала в ожидании ухода мужа, и встала.
— Ну что, мать, — сказала она своему отражению. — Время выхода на сцену.
Сборы заняли час. Макияж она делать умела (спасибо мастер-классу, который Люся провела попутно). Стрелки получились не с первого раза, но ватные палочки творят чудеса. Помада — темно-вишневая. Духи — маленькая ампула французских «Climat», которые она хранила лет двадцать, еще с советских времен, как великую ценность. Запах был густой, тяжелый, но статусный.
Она надела платье. Чулки (никаких колготок!). Туфли.
Посмотрела в зеркало в полный рост.
Оттуда на нее смотрела женщина, которая знает себе цену. Да, ей не двадцать. И даже не сорок. Но в ее глазах горел огонь, который не купишь ни за какие деньги. Это был огонь ярости, смешанной с азартом.
Она вызвала такси.
— Класс «Комфорт Плюс», пожалуйста, — сказала она оператору. — И чтобы машина чистая была. Я в бархате.
Таксист, пожилой армянин, увидев ее выходящей из подъезда, выскочил открыть дверь.
— Вах, царица! — цокнул он языком. — На бал едете?
— На войну, Ашот, — улыбнулась Галина. — На войну.
Ресторан «Империя» находился в центре. Здание с колоннами, лепниной и пафосной вывеской. У входа курили люди. Галина заметила стайку молодежи — девочки в блестящих мини, парни в узких брючках. Это и есть «новый коллектив»? Детский сад, штаны на лямках.
Она вошла в холл. Гардеробщик принял у нее пальто (старенькое, драповое, оно немного портило эффект, но под ним-то было сокровище!).
Галина поправила прическу, глубоко вздохнула и шагнула в зал.
Музыка ударила в уши. Что-то ритмичное, бум-бум-бум. Светомузыка резала глаза. Зал был огромным, столы расставлены буквой «П», но большинство гостей уже бродило по залу или топталось на танцполе.
Галина замерла у входа, сканируя пространство. Ей нужно было найти «своих».
Вот они. В центре зала, ближе к сцене. Виталий сидел во главе стола (видимо, занял место поближе к начальству). Он уже успел снять пиджак, галстук сбился набок. Он размахивал вилкой, на которой болтался маринованный огурец, и что-то громко рассказывал соседу. Сосед, молодой парень с модной бородой, слушал с вежливой скукой, поглядывая в телефон.
Рядом с Виталием сидела та самая Светка. Блондинка с начесом, в платье с люрексом, которое обтягивало ее пышные формы так, что казалось, швы сейчас лопнут с треском. Она смеялась, запрокидывая голову, и игриво хлопала Виталия по плечу.
У Галины внутри похолодело. Не от ревности, нет. От брезгливости. Это выглядело... жалко.
— Ваш столик? — к ней подплыл официант.
— Я найду, — кивнула Галина.
Она не пошла к мужу сразу. Это было бы тактической ошибкой. Ей нужен был эффект неожиданности.
Она подошла к барной стойке, которая находилась в тени, но с хорошим обзором на зал.
— Бокал шампанского. Брют, — заказала она.
— "Вдова Клико"? — уточнил бармен, оценив ее внешний вид.
Галина на секунду замялась. Она знала, сколько стоит «Вдова». Это был удар под дых бюджету. Но... гулять так гулять.
— Давайте.
С бокалом в руке она наблюдала.
Вот объявили конкурс. Ведущий, бодрый юноша в блестящем пиджаке, орал в микрофон:
— А теперь конкурс для самых гибких! Лимбо! Кто ниже прогнется, тот и получит приз — бутылку коньяка от генерального директора!
Толпа взревела. Виталий, к ужасу Галины, вскочил.
— Я! Я покажу класс! — заорал он. — У меня в армии растяжка была ого-го!
— Виталий Иваныч, спина! — крикнул кто-то из молодых. — Рассыплетесь!
— Не учи ученого! — отмахнулся Виталий.
Он вышел в круг. Музыка заиграла быстрее. Виталий начал прогибаться под планку. Лицо его покраснело, на лбу выступили вены. Он напоминал перезрелый помидор, готовый лопнуть.
Галина закрыла глаза рукой. Испанский стыд. Вот что это такое.
В этот момент планка опустилась ниже. Виталий дернулся, нога поехала по скользкому паркету, и он с грохотом рухнул на спину.
Зал ахнул, а потом взорвался хохотом.
— Врача! — крикнул кто-то сквозь смех. — Или ветеринара!
Виталий лежал, раскинув руки, и глупо улыбался, пытаясь скрыть боль и унижение. Светка подбежала к нему, пытаясь поднять, но ее сил явно не хватало.
И тут на сцену (точнее, на танцпол) вышла Галина.
Она поставила бокал на ближайший столик и медленно, с королевским достоинством, направилась к кругу позора. Стук ее каблуков потонул в музыке, но почему-то люди перед ней расступались. От нее исходила такая волна уверенности и холодной ярости, что народ инстинктивно давал дорогу.
Она подошла к лежащему мужу. Встала над ним, глядя сверху вниз.
Виталий открыл глаза. Сфокусировал взгляд. Увидел туфли. Потом ноги в чулках. Потом бархатное платье. Потом лицо.
Глаза его округлились так, что чуть не выпали из орбит. Челюсть отвисла.
— Г... Галя? — прохрипел он. — Ты?!
— Вставай, «жених», — сказала она громко, четко, так, что услышали все вокруг. — Пол холодный. Простату застудишь. Тебе еще кредит за «Шкоду» платить.
В зале повисла тишина. Диджей, почуяв неладное, приглушил музыку.
— Галя, ты что здесь делаешь? — Виталий кое-как сел, держась за поясницу. — Я же сказал... ты старая... дома...
— Я передумала, — Галина улыбнулась. Улыбка вышла хищной. — Решила проверить, как мой «коньяк» тут выдерживается. Вижу, пробка вылетела раньше времени.
К ним подошел импозантный мужчина лет шестидесяти, в дорогом костюме, с сединой на висках. Генеральный директор. Галина видела его фото на сайте компании, когда искала информацию о корпоративе. Аркадий Петрович.
— Простите, — сказал он, с интересом разглядывая Галину. — А вы, собственно, кто?
Галина повернулась к нему.
— Я? — она протянула руку для пожатия, игнорируя попытки мужа встать. — Я — Галина. Жена вот этого... акробата. Пришла забрать его домой, пока он не сломал себе шейку бедра.
Аркадий Петрович расхохотался. Громко, басисто.
— Браво! — сказал он, целуя ей руку. — Вот это выход! Виталий, ты почему скрывал такую женщину? Сказал, жена — домохозяйка, из дома не выходит, только пироги печет.
— Печет, — подтвердила Галина. — И не только пироги. Иногда я пеку мозг. Особенно когда мне говорят, что я старая для праздника.
— Старая?! — Аркадий Петрович еще раз окинул ее взглядом. — Да вы, мадам, дадите фору всем нашим фитоняшкам. Виталий, ты и.д.и.о.т.
Виталий, наконец поднявшийся на ноги с помощью Светки (которая теперь смотрела на Галину со смесью зависти и страха), стоял красный как рак.
— Аркадий Петрович, ну я... это... шутка была... — лепетал он.
— Плохая шутка, — отрезал директор. — Ладно, раз уж вы здесь, Галина... позвольте пригласить вас за наш стол? Штрафную, так сказать. За моральный ущерб.
— С удовольствием, — кивнула Галина. — Только у меня условие.
— Какое?
— Музыку смените. Под эту долбежку только сваи забивать. Поставьте что-нибудь для души.
— Диджей! — рявкнул Аркадий Петрович. — Слышал даму? Меладзе давай! Или что там у нас... «Синий иней»! Живо!
Через минуту Галина сидела по правую руку от генерального директора, попивая уже не шампанское, а хороший коньяк (настоящий, армянский), и слушала комплименты.
Виталий сидел на дальнем конце стола, рядом со Светкой, которая окончательно потеряла к нему интерес и теперь строила глазки системному администратору. Виталий был мрачнее тучи. Он не понимал, что происходит. Мир перевернулся. Его Галька, его домашняя, удобная, предсказуемая Галька, сидела там, сияла как новогодняя елка и очаровывала его босса.
А он сидел в грязном пиджаке, со сбитой спиной и чувствовал себя полным ничтожеством.
Галина видела его взгляд. Взгляд побитой собаки. Ей было его жалко? Нет. Ни капли. Пока что. Она наслаждалась триумфом.
— Галина, а вы где работаете? — спросил Аркадий Петрович, подкладывая ей на тарелку жульен.
— В библиотеке, — ответила она. — Хранитель мудрости.
— О! Интеллигенция! — восхитился директор. — А то у нас тут одни технари да менеджеры, поговорить не о чем, кроме бетона и смет. Расскажите что-нибудь... возвышенное.
И Галина рассказала. Она рассказала историю про то, как один купец в 19 веке проиграл жену в карты, а она потом выкупила его из долговой ямы и заставила работать конюхом у себя же. История была подана с таким юмором и тонкими намеками, что стол лежал от хохота.
Виталий не смеялся. Он понимал: это про него.
Вечер набирал обороты. Галина танцевала. Косточка на ноге ныла немилосердно, туфли жли, как испанский сапог, но она улыбалась. Она танцевала с Аркадием Петровичем, с главным инженером, даже с тем бородатым парнем, который оказался начальником IT-отдела и, кстати, неплохо вальсировал.
Виталий сидел и пил водку. Много водки.
В какой-то момент он не выдержал. Встал, шатаясь, и подошел к танцующей паре — Галине и директору.
— Аркадий Петрович, — сказал он заплетающимся языком. — Это моя жена. Моя! Имею право... танцевать.
Директор остановился. Посмотрел на подчиненного с холодной брезгливостью.
— Виталий, ты пьян. Иди проспись. Женщина хочет танцевать со мной.
— Нет! — Виталий схватил Галину за руку. Грубо, сильно. — Галя, пошли домой! Хватит цирк устраивать! Ты меня позоришь!
Музыка смолкла. Люди вокруг затихли.
Галина медленно высвободила руку. Потерла запястье. В ее глазах плескался лед.
— Позоришь себя ты, Виталий, — сказала она тихо, но в тишине это прозвучало как выстрел. — Тем, что ведешь себя как собственник, который не ценит то, что имеет. Я не вещь. И не приложение к твоей ипотеке. Я — женщина. И я буду танцевать столько, сколько захочу. А ты... иди в машину. В свою любимую «Шкоду». Поспи там. Ключи у тебя есть.
— Ты... ты... — Виталий хватал ртом воздух. — Да я тебя... Да ты на мои деньги...
— На чьи?! — Галина рассмеялась. — Виталик, не смеши людей. Твоих денег в этом платье — ни копейки. Это мои зубы.
— Что? — не понял он.
— Зубы мои, говорю. Я их на себя надела. Потому что решила: красивая улыбка мне нужна, но красивая жизнь — нужнее.
Она повернулась к Аркадию Петровичу.
— Прошу прощения за эту сцену. Семейная драма, третий акт.
— Ничего, — усмехнулся директор. — Жизненно. Охрана! Проводите Виталия Ивановича до такси. Ему пора баиньки.
Два дюжих молодца подхватили упирающегося Виталия под руки и поволокли к выходу. Он брыкался и кричал что-то про права человека и семейный кодекс.
Когда двери за ним закрылись, Галина выдохнула. Ноги дрожали. Адреналин отступал, накатывала усталость.
— Вам плохо? — забеспокоился Аркадий Петрович.
— Нет, — она покачала головой. — Мне... мне хорошо. Впервые за много лет. Только туфли... туфли снять хочется.
— Так снимайте! — махнул рукой директор. — Гулять так гулять!
И Галина сняла. Прямо там, в центре зала, под хрустальной люстрой. Встала босыми ногами на паркет. И почувствовала себя абсолютно, невероятно свободной...
Утро субботы встретило квартиру Скворцовых тишиной, от которой звенело в ушах. Виталий проснулся на диване в гостиной. Во рту было так, словно там ночевал эскадрон гусар вместе с конями. Голова раскалывалась. Он попытался вспомнить, как попал домой, но память услужливо подсовывала только фрагменты: такси, злой водитель, которому он пытался доказать теорему Пифагора, и долгий поиск ключей в кармане, который почему-то оказался зашит.
Он сел, простонав. На журнальном столике стояла бутылка минералки и две таблетки цитрамона. Рядом лежала записка: «Пить. Страдать. Молчать». Почерк Галины. Четкий, учительский.
Виталий выпил воду залпом. Вспомнил вчерашнее. Галя. Платье. Аркадий Петрович. «Шейка бедра». Стыд накатил горячей волной, даже уши запылали. Как он теперь на работу пойдет? Как Светке в глаза посмотрит? А главное — что скажет Галя?
Он поплелся на кухню, ожидая увидеть привычную картину: жена у плиты, запах блинчиков, укоризненный, но прощающий взгляд.
Но на кухне было пусто. Идеально чисто и пусто. Никаких блинчиков. На столе стояла только его чашка с отбитой ручкой и пачка самого дешевого чая «Принцесса Нури».
Дверь спальни открылась, и вышла Галина. В новой шелковой пижаме, с патчами под глазами (золотыми, как купола собора), она выглядела как владелица нефтяной вышки, случайно зашедшая в хрущевку.
— О, восстал из мертвых, — прокомментировала она, включая кофемашину. Запахло дорогим американо. Себе.
— Галь... — голос Виталия скрипел, как несмазанная петля. — Прости, а? Ну перебрал. Нервы. Конец года.
Галина повернулась к нему, опираясь бедром о столешницу.
— Нервы, говоришь? — спокойно переспросила она. — А я думала, это «молодежный вайб». Ты же хотел быть в струе? Ну вот, смыло тебя струей.
— Не язви, голова трещит, — поморщился Виталий. — Есть че пожрать?
— В холодильнике, — кивнула Галина.
Виталий с надеждой рванул дверцу. Там стояла одинокая кастрюля. Он открыл крышку. Пусто. Только на дне записка: «Меню ресторана "Империя" спрашивай у администратора». Рядом лежала пачка пельменей «Красная цена» категории «Г» (мясо механической обвалки и соя).
— Галь, ты че, издеваешься? — Виталий обернулся, держа пачку как улику. — Я ж желудок испорчу!
— А ты, Виталик, теперь на диете, — Галина села за стол, деликатно отпивая кофе. — Экономической. Садись, поговорим. Я тут дебет с кредитом свела.
Она достала свой гроссбух. Виталий обреченно плюхнулся на табуретку. Когда Галина доставала эту тетрадь, хорошего ждать не приходилось.
— Смотри, — она пододвинула к нему калькулятор. — Твоя зарплата — семьдесят тысяч (это если с премией, которой теперь, после твоего "выступления", может и не быть). Кредит за твою "ласточку" — двадцать восемь. Бензин — пятерка. Сигареты твои, обеды на работе — еще десятка. Итого от твоей зарплаты остается двадцать семь тысяч рублей.
— Ну? — насупился Виталий. — Нормально же.
— Нормально, — согласилась Галина. — Квартплата зимой — девять тысяч. Интернет, телефоны — полторы. Остается шестнадцать пятьсот. На месяц. На еду, бытовую химию, лекарства, одежду, подарки внуку.
— Так у тебя ж зарплата есть! — воскликнул Виталий. — И переводы твои!
Галина улыбнулась. Той самой улыбкой, от которой вчера у Аркадия Петровича запотели очки.
— А моя зарплата, Виталик, теперь уходит в фонд восстановления исторического облика. То есть — меня. Зубы я, как ты помнишь, «прогуляла». Значит, буду копить заново. Плюс косметолог, маникюр. Я же должна соответствовать статусу жены человека, который пьет коньяк с генеральным.
— Ты... ты серьезно? — Виталий побледнел. — Раздельный бюджет? Мы ж семья! Тридцать лет вместе!
— Вот именно, — голос Галины стал жестким. — Тридцать лет я тянула лямку, экономила на колготках, чтобы ты мог купить себе спиннинг или эту чертову машину. Я была «удобной». «Домашней». А ты решил, что я «старая». Так вот, дорогой. Я не старая. Я — дорогая. В прямом смысле слова. Хочешь котлеток из телятины? Покупай мясо. Хочешь рубашки наглаженные? Химчистка за углом, прайс у них висит. А я устала. У меня лапки. И маникюр за три тыщи.
Она встала, поставила чашку в раковину.
— Я ушла. У меня встреча с Люсей, идем на выставку Ван Гога. А ты вари пельмени. И подумай над своим поведением. Ах да, чуть не забыла. Аркадий Петрович звонил утром.
Виталий похолодел.
— Что... что сказал? Уволил?
— Нет. Сказал, что ты, конечно, дурак редкостный, но специалист хороший. Велел в понедельник быть как штык. И еще просил передать, что ждет нас обоих на шашлыки в мае. Сказал, без твоей очаровательной супруги корпоративы теперь не имеют смысла.
Галина послала мужу воздушный поцелуй и упорхнула, оставив в кухне шлейф «Climat» и запах безысходности.
Следующие две недели в квартире Скворцовых шла холодная война. Виталий пытался держать марку. Он демонстративно купил себе дошираков и сосисок, заявив, что «мужику много не надо».
На третий день у него началась изжога.
На пятый он обнаружил, что чистые носки закончились, а стиральная машинка — это сложный агрегат с кучей кнопок, и какую нажимать, он не помнит.
На седьмой он понял, что шестнадцать тысяч рублей заканчиваются очень быстро, если покупать готовую еду в кулинарии, а не ждать борща от жены.
Галина держалась стойко. Она приходила с работы, переодевалась в красивые домашние костюмы (старые халаты были торжественно вынесены на помойку), готовила себе легкий салат и грудку, а потом читала книгу или смотрела вебинары. С мужем она разговаривала вежливо, но отстраненно, как с соседом по коммуналке.
— Соль передайте, пожалуйста, Виталий Иванович.
— Погода нынче ветреная, не находите?
Виталия это бесило. Виталия это пугало. Он чувствовал, что теряет почву под ногами. Его тыл, его надежная, мягкая Галя превратилась в какую-то железную леди.
Кризис наступил в середине декабря, когда Виталий пришел домой с серым лицом.
— Галь, — сказал он, стоя в коридоре и не разуваясь. — Там это... На машине. Стойка полетела. И колодки менять надо.
— Печально, — отозвалась Галина из зала, не отрываясь от покраски ногтей. — Машина — дорогое удовольствие.
— Галь, — голос мужа дрогнул. — У меня денег нет. До зарплаты две недели. А ездить надо, объект в области. Займи, а? Я отдам. С премии.
Галина отложила пилочку. Посмотрела на мужа. Он выглядел несчастным, постаревшим и каким-то сдувшимся. Павлиний хвост облез. «Коньяк» выдохся.
Ей стало его жалко? Немного. Но она знала: дашь слабину сейчас — все вернется на круги своя. Через месяц он снова будет лежать на диване и рассуждать о ее возрасте.
— Денег не дам, — сказала она твердо. — У меня их нет. Я абонемент в фитнес купила и курс массажа.
Виталий сполз по стене.
— Но есть вариант, — продолжила Галина. — Бартер.
— Какой? — с надеждой встрепенулся муж. — Почку продать?
— Балкон, Виталик. Наш несчастный балкон, который ты обещаешь утеплить уже пять лет. Там лыжи сгнили и банки полопались от мороза.
— Да ты что! — взвыл Виталий. — Зима на дворе! Холодно же!
— А ты оденься потеплее. Тот свитер с оленями надень, что мама дарила. Материалы я куплю — это будет мой вклад. А работа — твоя. Сделаешь балкон до Нового года — пересмотрю условия финансовой блокады. И, может быть, даже сварю борщ. Тот самый. С фасолью.
Виталий сглотнул слюну. Желудок предательски заурчал, вспоминая вкус Галиного борща. Перед глазами проплыли запотевшая стопочка, черный хлебушек с салом...
— Я согласен, — выдохнул он.
Начался ад. Точнее, ремонт. Виталий, кряхтя и матерясь, выгребал с балкона хлам веков: сломанные санки, коробки от телевизоров, которые давно выбросили, банки с окаменевшим вареньем 2015 года.
Галина руководила процессом.
— Виталик, не халтурь! — кричала она через стекло. — Утеплитель в два слоя клади! И пень хорошенько, чтобы ни одной щели!
— Да я пенью! — огрызался Виталий, похожий на снеговика в строительной пыли. — Галь, дай чаю хоть! Руки отмерзли!
Она приносила ему чай. Горячий, с лимоном и имбирем. И бутерброд с колбасой. Виталий брал кружку грязными руками, смотрел на жену, красивую, строгую, и чувствовал странную смесь обиды и... уважения.
Она не пилила его. Она просто требовала выполнения договора. Как деловой партнер.
— Знаешь, Галь, — сказал он однажды вечером, сидя на кухне и оттирая краску с рук растворителем. — А Аркадий Петрович про тебя спрашивал. Говорит: «Как там твоя фурия?».
— И что ты ответил?
— Сказал, что фурия гоняет меня как сидорову козу. Балкон вот делаю. Он заржал. Сказал, что завидует. У него жена, оказывается, только по бутикам ходит да в Дубаи летает, а дома — как в музее, ни уюта, ни тепла. Скучно, говорит.
Галина хмыкнула, помешивая рагу (да, она начала потихоньку готовить, видя, как муж старается).
— Ну вот видишь. А ты говорил — старая. Старость, Виталик, это не возраст. Это когда тебе ничего не надо и ничего не хочется. А мне — хочется. Я вот думаю, может, нам обои в прихожей переклеить?
Виталий поперхнулся рагу.
— Галя! Имей совесть! Дай хоть балкон закончить!
31 декабря. Балкон был готов. Виталий совершил трудовой подвиг: обшил все вагонкой, постелил пол, даже провел свет. Пахло свежим деревом и лаком.
Галина накрывала на стол. На ней было то самое синее платье. Но теперь оно не казалось «вызовом». Оно просто было ее платьем.
Виталий вышел из душа. Побритый, в свежей рубашке. Он подошел к столу, поставил бутылку шампанского.
— Ну что, Снегурочка, — сказал он, немного смущаясь. — Принимай работу.
Они вышли на балкон. Там было тепло. Горела маленькая лампа, за окном падал снег, а внутри было тихо и уютно, как в ковчеге.
— Молодец, — сказала Галина, проводя рукой по гладкой вагонке. — Можешь ведь, когда захочешь.
— Могу, — кивнул Виталий. Он полез в карман брюк и достал маленькую коробочку. Бархатную.
Галина удивленно вскинула брови.
— Это что? Мы же договорились — без подарков, у нас режим экономии.
— Открой, — буркнул он.
В коробочке лежали серьги. Не бриллианты, конечно, но очень милое серебро с изумрудами — под цвет ее глаз.
— Виталь... Откуда? У тебя же денег не было. Ты же на колодки копил.
— А я... это... — Виталий отвел глаза. — Я курить бросил. Две недели уже. Посчитал тут на твоем калькуляторе... Дорогое удовольствие — себя травить. Решил, лучше жене подарок. Ты ж у меня теперь леди, тебе без украшений нельзя.
Галина смотрела на мужа. На его смущенное лицо, на морщинки у глаз, которые она знала наизусть. И чувствовала, как внутри тает тот ледяной ком, который сидел там с того самого вечера.
— Спасибо, — тихо сказала она. — Очень красивые.
— Галь, — Виталий шагнул к ней, обнял за талию. — Ты это... прости меня дурака старого. Я ж не со зла тогда ляпнул. Просто смотрю — все вокруг молодые, резвые, и мне тоже захотелось... как в двадцать лет. А потом понял: да ну их к лешему. Светка эта — дура набитая, двух слов связать не может. А с тобой... с тобой и помолчать интересно, и поржать, и вон — начальника на место поставить. Ты у меня крутая, Галька. Реально крутая.
Галина прижалась щекой к его плечу. От рубашки пахло утюгом и тем самым «Саважем». Родной запах.
— Ладно уж, прощаю, — вздохнула она. — Но с одним условием.
— Каким? — насторожился Виталий. — Обои клеить?
— Нет. Обои — весной. Условие другое: кредит за машину закрываешь сам. Берешь подработки, таксуешь — мне все равно. Мои деньги — это мои деньги. Зубы-то я все еще не вставила.
— Договорились, — легко согласился Виталий. — Зубы будут. Самые лучшие. Голливуд обзавидуется. Пошли за стол, а? Там куранты скоро. И оливье твой... я сейчас слюной захлебнусь.
Они вернулись в теплую квартиру, где пахло елкой и мандаринами.
В эту ночь они не смотрели «Голубой огонек». Они включили старые рок-баллады, пили шампанское и танцевали на ковре в гостиной. Косточка на ноге у Галины, конечно, ныла. И у Виталия стрельнуло в пояснице, когда он попытался изобразить рок-н-ролл. Но это было неважно.
Важно было то, что Виталий смотрел на нее так, как не смотрел уже лет десять. Как на женщину, которую страшно потерять.
А Галина поняла одну простую истину бытового реализма: иногда, чтобы муж начал носить тебя на руках, нужно сначала хорошенько стукнуть его по голове реальностью. Ну, или хотя бы сходить на корпоратив в правильном платье.
За окном грохотали салюты. Жизнь продолжалась. И, кажется, вторая ее половина обещала быть намного интереснее первой...