Сумка с бикини и солнцезащитным кремом стояла у порога, как немой укор. Аня пятый раз за утро проверяла паспорт, распечатанные ваучеры в шикарный отель в Анталии и перевод с сайта авиакомпании. «Рейс SU-2150, Москва — Анталия, вылет 14:20». Сердце ёкало от восторга каждый раз, когда она видела эти строки. Два года. Два года она откладывала с каждой зарплаты, отказывая себе в новых туфлях, кофе с собой и походах в рестораны. Два года она мечтала о бирюзовом море, горячем песке и бескрайнем небе, где нет ни одного облачка забот. Олег поддерживал её, кивал: «Да, конечно, дорогая, как же, обязательно съездим». Он даже внёс свою часть — правда, в три раза меньшую, но Аня не придавала значения. Главное — вместе.
Олег зашёл в комнату, его лицо было странно напряжённым.
— Собирайся, — сказал он, избегая её взгляда. — Такси через полчаса.
— Уже готова! — Аня радостно подпрыгнула и указала на сумку. — Только зубную щётку в дорожную сунуть.
— Нет, — Олег кашлянул. — Не ту сумку. Погода… там изменилась. Шторм. Рейс отменили.
У Ани похолодело внутри.
— Как отменили? Я только что проверяла статус — всё подтверждено!
— Внезапно, — буркнул Олег. — Вулканический пепел, карантин, не знаю. Менеджер звонил. Деньги вернут. Но не сейчас. А пока… мама предложила отличную альтернативу. Поедем к ней на дачу. На природу. Отдохнём.
«На природу. К маме». Эти слова прозвучали как приговор. Дача свекрови, Галины Степановны, была для Ани синонимом каторги: бесконечные прополки, маринование огурцов под диктовку, сон на продавленном диване и постоянные придирки. «Анечка, ты неправильно картошку чистишь, отходов много. Анечка, борщ твой на воде, а не на мясе. Анечка, зачем тебе эти дурацкие книжки, лучше бы шторы постирала».
— Олег, нет, — тихо сказала Аня. — Я не поеду. Мы можем просто… остаться в городе. Сходить в кино, в спа.
— Всё решено! — голос Олега стал резким, тем самым, каким он разговаривал с подчинёнными. — Билеты уже сдали. Мама ждёт. Она так старалась, даже комнату для нас подготовила. Не будь эгоисткой.
Эгоисткой. Это слово, как шило, вонзилось в самое сердце. Она, которая два года экономила на всём ради их общей мечты, — эгоистка. А он, который сейчас смотрел на неё с раздражённой покорностью судьбе, — жертва обстоятельств и заботливый сын.
Дорога в такси была молчаливой. Аня смотрела в окно на улетающие в небо самолёты и чувствовала, как внутри всё сжимается в комок ледяной обиды. Олег что-то бубнил в телефон, соглашаясь: «Да, мам, конечно, мам, везем».
Дача Галины Степановны встретила их не просто чистотой, а каким-то показным, стерильным блеском. Везде пахло полиролем и сандаловым деревом. Сама свекровь вышла на крыльцо в новом, не по-дачному элегантном, платье.
— Наконец-то! — возликовала она, обнимая Олега. — Заезжай, сынок, заезжай. А ты, Анечка, проходи, не стой столбом. Сумку в комнату, потом поможешь мне салат делать. Огуречков своих, с грядки.
Комната, «подготовленная для них», была бывшей кладовкой с одним узким окном. На две односпальные кровати были постланы старые, колючие на ощупь, покрывала. Аня бросила сумку на пол и села, уставившись в стену. В сумке беззвучно кричало бикини.
Вечером, после ужина, состоявшего из бесконечных напоминаний о стоимости «домашней» еды, Аня не выдержала.
— Олег, что происходит? Где наши деньги? Настоящие деньги с возврата билетов?
— Деньги… они нужны, — Олег смотрел в тарелку. — У мамы крыша течёт. Совсем беда. Пришлось срочно ремонтировать. Мы же семья, должны помогать. Отпуск — дело наживное. А крыша — это серьёзно.
Крыша. Всё объяснилось. Не шторм, не вулканический пепел. Крыша. Аня молча встала и вышла на улицу. Она обошла дом. Крыша, та самая «аварийная», была покрыта свежим, темно-зелёным ондулином. Аккуратно, ровно. Но Аня, выросшая в частном доме, помнила, как отец менял кровлю. И знала примерные цены. Стоимость материалов и работы здесь была в два, а то и в три раза меньше, чем их сбережения на отпуск.
На следующее утро, пока Олег «помогал» матери таскать какие-то доски (Галина Степановна везде находила ему работу), Аня, под предлогом поиска банки с вареньем, зашла в спальню свекрови. Комната была огромной, с трюмо и гардеробом. И тут её взгляд упал на него. На большую картонную коробку из дорогого магазина меха. Из-под полуоткинутой крышки выглядывал пушистый, густой, каштановый мех. Шуба. Новая, шикарная. Рядом, на стуле, лежали чеки. Аня, дрожащими руками, подняла их.
«Меховой салон «Елена». Изделие из норки. Сумма: ровно та самая, что недостаёт до их отпускных сбережений».
«Ювелирный салон. Серьги с фианитами».
«Салон оптики. Очки в позолоченной оправе».
Кровь отхлынула от лица, потом прилила с такой силой, что в ушах зазвенело. Не крыша. Никакой крыши в помине не было. Была шуба. Серьги. Очки. Их море, их солнце, её мечта — всё это превратилось в мех, камни и пластик для этой женщины.
В тот момент, стоя в чужой спальне с обжигающими пальцы чеками, Аня перестала быть просто обманутой женой. Лёд в душе растаял, но не в воду, а в чистый, концентрированный азот. Обида, боль, унижение — всё это сгорело в одночасье, оставив после себя холодную, ясную пустоту. И в этой пустоте родилось новое чувство. Не злость. Не истерика. Спокойная, неумолимая решимость. Они думали, что могут безнаказанно украсть её мечту? Что она будет тихо плакать в углу и есть её же огурцы? Ошиблись. Если они превратили её отпуск в фарс, она превратит их жизнь в кошмар. Медленный, изощрённый и неотвратимый.
Первая месть была почти невинной. Галина Степановна обожала свой фикус «Моник» — огромное, уродливое растение в кадке, которое она холила и лелеяла, хвастаясь им перед всеми соседками. «Он у меня с молодости! Цветёт раз в пять лет, такая благодать!»
Аня дождалась, когда свекровь уедет на рынок. Она взяла кухонные ножницы и… нет, не срезала его. Она аккуратно, почти хирургически, обрезала кончики каждого листа. Буквально миллиметр-два. Эффект был не мгновенным, но верным. Через неделю фикус, не понимая, что происходит, начал медленно, но верно сбрасывать «испорченную» листву. Галина Степановна металась вокруг него, поливала удобрениями, меняла землю, звонила «знающим» людям.
— Что с ним? Он же умирает! — причитала она за завтраком.
— Может, сквозняк? — невинно предположила Аня, откусывая кусок хлеба. — Или дух тяжёлый в доме появился.
Олег отмахивался, погружённый в телефон. Но Аня видела, как он раздражается на материны причитания.
Вторая диверсия была направлена на святое — на варенье. Галина Степановна варила его тоннами, по старинным, «единственно верным» рецептам. Весь процесс был ритуалом. Аня предложила помочь. И когда свекровь на секунду отвлеклась на звонок подруги, Аня щедро всыпала в кипящую малину… обычную соль. Не горсть, нет. Столовую ложку. Этого было достаточно, чтобы варенье приобрело странный, отталкивающе-солоноватый привкус, который нельзя было списать на «плохую ягоду». Первую банку Галина Степановна открыла для важных гостей — председателя садоводства и его жены. Гордый момент обернулся позором. Гости, вежливо попробовав, деликатно отодвинули блюдца.
— Необычный вкус, Галя. Оригинально.
— Это… это что-то с сахаром, — бормотала покрасневшая свекровь, бросая на Аню подозрительный взгляд. Но доказательств не было. Ведь она сама стояла у плиты.
Аня наблюдала, как растёт трещина между матерью и сыном. Галина Степановна, обычно уверенная и властная, стала нервной, подозрительной. Она начала жаловаться Олегу на каждую мелочь: то вода из крана течёт не так, то молоко в холодильнике скисло раньше времени (Аня просто оставила пакет на столе на час). Олег, приезжавший на дачу отдохнуть от работы, всё чаще огрызался:
— Мам, хватит! У меня голова болит от твоих проблем! Сам разберёшься!
— Как ты разговариваешь с матерью? Я всё для тебя! И крышу тебе новую сделала!
При слове «крыша» Аня ловила взгляд Олега. В его глазах мелькало что-то похожее на стыд. Он знал. Он не мог не знать. Но признаться — значит взорвать и без того шаткий мир. Он предпочитал делать вид, что всё в порядке.
Третьим актом стала война на расстоянии. Аня, вернувшись в городскую квартиру (Олег всё чаще оставался «помогать» матери), завела страничку в соцсетях от имени несуществующей соседки по даче — «Людмилы Сергеевны». Она стала добавлять в друзья знакомых Галины Степановны и Олега. И начала постить. Сначала безобидные вещи: фотографии цветов, рецепты. Потом — намёки. «Некоторые думают, что шубы на даче носят, хе-хе». «Сынки нынче не те, мамкиных денег ждут». А потом — откровенный, но анонимный пост в паблике садоводства: «У нас на Удачной, 12, похоже, нечисто. То вещи пропадают (перчатки хорошие), то растения гибнут. И слышала, крышу-то ремонтировали на деньги невесткины, которые на отпуск копили. Нехорошо как-то».
Галина Степановна взбесилась. Она звонила Олегу каждые полчаса, требуя найти «клеветницу», угрожала судами. Олег, измученный на работе и этими истериками, сорвался:
— Может, хватит уже всем мозги пудрить?! Может, правда, не стоило тебе Анины деньги трогать?!
— Как ты смеешь?! Я тебя растила, я для тебя всё! А она тебе что? Прилипала какая-то!
Это был их первый по-настоящему громкий скандал. Аня слушала его из другой комнаты, улыбаясь беззвучной, холодной улыбкой. Фитиль был подожжён. Оставалось ждать взрыва.
Кульминацией должен был стать приём. Галина Степановна, желая восстановить пошатнувшуюся репутацию и «помирить» сына с невесткой (читай: поставить Аню на место), затеяла званый ужин. Пригласила самых важных людей из своего окружения: того самого председателя садоводства с женой, уважаемую соседку-пенсионерку, бывшую учительницу, и коллегу Олега с супругой — того самого Сергея, от мнения которого многое зависело на работе.
— Аня, ты должна испечь свой фирменный яблочный пирог, — заявила свекровь тоном, не терпящим возражений. — Все хвалят. Покажешь, какая ты хозяйка.
Идея была прозрачна: выставить Аню прислугой, кухаркой, которая может лишь пироги печь. Но Аня увидела в этом блестящую возможность. Она согласилась с показной покорностью.
— Конечно, Галина Степановна. Только яблоки нужны особые, кисло-сладкие. У вас на участке, помнится, такие были у забора.
— Сорви, сорви. Только смотри, чтобы червивых не было.
Яблоки Аня сорвала самые красивые. Тесто замесила безупречное, рассыпчатое. Аромат корицы и ванили разносился по всему дому, вызывая одобрительные возгласы гостей. «О, как пахнет! Анечка, ты волшебница!»
Но в начинку, под слой идеальных яблочных долек, Аня щедро, с математической точностью, вмешала не сахар, а смесь. Не яд, конечно. Ничего противозаконного. Просто очень-очень большое количество молотого душистого перца и, для остроты, кайенского. И сверху, перед отправкой в духовку, смазала пирог не взбитым яйцом, а… растительным маслом, в котором предварительно настоялся ещё один острый перечик. Эффект должен был быть не мгновенным, а отсроченным. Пирог выглядел как произведение искусства.
Ужин начался чинно. Галина Степановна сияла, раздавая указания. Олег нервничал, чувствуя подвох, но не понимая, откуда ждать удара. Гости хвалили закуски, салаты. Наконец, настал звёздный час.
— А теперь, дорогие гости, фирменный пирог моей невестки! — провозгласила Галина Степановна, и Аня с дежурной улыбкой внесла его в зал.
Пирог разрезали. Первый кусок, естественно, достался председателю. Второй — его жене. Третий — коллеге Олега. Все взяли по кусочку, ожидая сладкого наслаждения.
Первые секунды всё было хорошо. Потом лицо председателя начало медленно менять цвет от естественного к свекольному. Его глаза округлились. Он схватился за салфетку и, не в силах сдержаться, выплюнул кусок.
— Что это?! — прохрипел он, хватая стакан с водой и опрокидывая его в себя.
— Ой, что такое? — испуганно спросила его жена, но и её лицо исказила гримаса. Она закашлялась.
Коллега Олега, Сергей, сидел с надутыми щеками, красный как рак, явно борясь с рвотным рефлексом. Его супруга с ужасом отодвинула тарелку.
В комнате повисла гробовая тишина, нарушаемая только хриплым кашлем и звуками захлёбывания водой.
— Аня?! — взревел Олег, вскакивая. — Что ты наделала?!
— Я? — Аня сделала большие, невинные глаза. — Я всё как всегда. По вашему рецепту, Галина Степановна. Может, перец попался слишком острый? Или… — она нарочито задумалась, — или яблоки были плохие? Червивые, как вы говорили? Я старалась выбрать лучшие…
— Это вредительство! — закричала Галина Степановна, бросаясь к пирогу и отламывая кусок. Она сунула его в рот и тут же, с диким воплем, выплюнула. Слёзы ручьём потекли по её накрашенным щекам. — Ты… ты сумасшедшая! Ты отравила гостей!
— Отравила? — Аня встала. Её голос, тихий и спокойный, прорезал панику. — Чем? Перцем и корицей? Это не яд, Галина Степановна. Это просто… невкусно. Как и всё, что вы подаёте под видом заботы. Как и та крыша, которую вы якобы ремонтировали на мои деньги. На деньги, которые я два года копила на море. На деньги, которые превратились в шубу в вашем шкафу, в серьги и в очки.
В комнате стало так тихо, что было слышно, как за окном пролетает муха.
— Что? — тихо спросил Олег, глядя на мать.
— Она лжёт! Врёт, как всегда! — заверещала Галина Степановна, но в её голосе уже не было прежней уверенности, только животный страх.
— Не вру, — Аня достала из кармана джинсов смартфон. — У меня есть фотографии чеков. Из вашей спальни, Галина Степановна. Хотите, покажу всем? Или, может, сходим вместе, посмотрим на ту самую «аварийную» крышу, стоимость ремонта которой вы завысили в три раза?
Олег смотрел то на мать, то на жену. Его лицо было маской стыда и ужаса. Гости, оправившись от шока, перешёптывались, смотря на них с откровенным презрением.
— Вы украли у меня не только деньги, — продолжала Аня, и её голос впервые дрогнул, но не от слёз, а от давно копившейся силы. — Вы украли мою веру, моё время, моё достоинство. Вы думали, я буду молчать? Терпеть? Жрать этот ваш солёный борщ и смотреть, как вы ходите в моей шубе? Нет. Этот пирог — это счёт. И он оплачен.
Она повернулась и пошла к выходу.
— Аня, подожди! — крикнул Олег.
— Нет, Олег. Всё кончено. Завтра я подаю на развод. И я заберу своё. Каждую копейку. А вы… — она обвела взглядом бледное лицо свекрови и растерянное мужа, — вы остаётесь здесь. Со своим перчёным пирогом. И с тем, что от вас останется.
Она вышла, хлопнув дверью. За ней воцарилась мертвая тишина, которую через мгновение разорвал истеричный, бессильный плач Галины Степановны и сдавленное бормотание гостей, поспешно собирающихся уйти.
Развод прошёл быстро. Олег, сломленный публичным позором (история, конечно, разошлась по всему садоводству и долетела до его офиса), не сопротивлялся. Адвокат Ани, подняв историю с переведёнными деньгами, чеками и свидетельскими показаниями гостей (коллега Олега, Сергей, дал письменные объяснения, опасаясь за свою репутацию), добился не только раздела имущества в её пользу, но и возврата полной суммы отпускных денег с компенсацией морального вреда. Галина Степановна пыталась брыкаться, но угроза суда за клевету (Аня записала на диктофон несколько её поздних истеричных звонков) заставила её замолчать.
На полученные деньги Аня сделала две вещи. Первое — купила себе путёвку. Не в Турцию. На Бали. На месяц. Одинокая, роскошная вилла с бассейном, выходящим к океану. Второе — внесла первый взнос за собственную, маленькую, но уютную квартиру в новом районе.
На Бали она загорала, училась серфингу, ела фрукты и ни с кем не разговаривала, если не хотела. Она смотрела на океан, чувствуя, как солнце и солёный ветер выжигают из неё последние остатки той старой, обиженной Ани. Она больше не была жертвой. Она была победительницей, которая вышла из грязной игры с высоко поднятой головой и полными карманами.
Вернувшись, она устроилась на новую работу — в крупную компанию, куда её взяли благодаря рекомендации того самого Сергея, коллеги Олега, который оценил её «нестандартный подход к решению проблем». Она больше не экономила на кофе. Купила себе то самое платье, которое давно приметила. Завела котёнка.
Как-то раз, уже осенью, она проходила мимо дорогого мехового салона. В витрине красовалась норковая шуба, очень похожая на ту, каштановую. Аня остановилась, рассматривая её. И улыбнулась. Не злой, не торжествующей улыбкой. Спокойной, лёгкой. Эта шуба больше ничего для неё не значила. Это был просто кусок меха. Её месть была слаще, теплее и долговечнее любой норки. Это была её свобода. Её новая жизнь, построенная на обломках старой, но построенная крепко, по собственному проекту.
Она повернулась и пошла прочь, к своему дому, к своей жизни, где больше не было места ни для чьих матерей, ни для чужого перца, ни для украденных морей. Только для неё самой. И это было самое справедливое и самое вкусное, что она когда-либо завоевала.
